Ольга Покровская - Всегда буду рядом

Наверное, все вместе. Мне действительно со всей силой юной еще души хотелось любить, а любить в моем тогдашнем окружении было некого. И я обрушила весь водопад обуревавших меня чувств на встретившегося мне в нужное время и в нужном месте человека. И в то же время жажда творчества тоже сидела где-то внутри и подсознательно искала сильных эмоций, которыми могла бы напитаться и выдать на-гора что-то стоящее. Все причудливо переплелось, закрутилось, заискрило…

Впрочем, все это уже совсем другая история.

– Влада! – вдруг окликнули меня.

И я, вырвавшись из собственных мыслей, снова оказалась в своей нынешней реальности, в своем любимом городе, на шумном стамбульском рынке. Среди ярких красочных тканей, благовоний, пряностей, украшений, старинных кофейников и расписных тарелок.

В застывшем от жары воздухе вдруг зазвучали сильные величественные звуки. И мир вокруг замер. Вся суета, сутолока, пряная разноцветная канитель застыла, как на стоп-кадре, и все кругом оказалось заворожено этой древней как мир мелодией. Начался азан.

– Аллах акбар! – неслось над нами в оцепеневшем воздухе.

Дмитрий подошел ко мне. За ним последовал его сын, удивленно разглядывавший меня с каким-то веселым интересом.

Я смотрела на Дмитрия – на этого человека, который когда-то заставил меня ощутить весь восторг и горечь первой безответной любви. На того, благодаря кому я впервые отчаянно мечтала и не менее отчаянно плакала, благодаря кому впервые задумалась о том, что жажда, обуревавшая меня, имеет мало отношения к жажде любви, простого женского счастья. Кого так часто выводила на страницах своих повестей и рассказов. Я смотрела на его темное от загара лицо, на морщинки вокруг глаз и у рта, поседевшие волосы. И вдруг очень отчетливо поняла – я свободна. Прошлое больше не держит меня. Я уже не та юная девушка, отчаянно цеплявшаяся за желание жить и любить, я зрелая, многое повидавшая женщина. Но жизнь моя еще не закончена, она лежит впереди – длинная, непредсказуемая, наполненная взлетами и падениями, радостями и разочарованиями.

Все это продлилось всего лишь несколько секунд – не дольше, чем звучал дневной намаз. Время, все то же удивительное время, способное растягиваться, замирать и ускоряться, словно пускаясь вниз с отвесной горы. Секунда, в которую можно пережить целую жизнь и вихрь прожитых лет, пролетающий перед глазами в одно мгновение.

– Влада, неужели это ты?

– Sorry, you have been mistaken, – ответила я и поспешно отошла в сторону.

Еще успела услышать за спиной:

– Папа, кто это был?

– Никто, Андрей, я обознался.

А затем слилась с толпой. С яркой, разноголосой, разновеликой толпой поразительного древнего и всегда юного города, в которой каждому страннику находится свое место.

В закулисных помещениях салона «Чародейка» царила обычная предпоказная суета. Сновали туда-сюда полуголые девицы: одни уже причесанные, с тщательно наложенным гримом, но еще в нижнем белье, другие – пока лохматые, ненакрашенные, в лосинах, «варенках» и футболках с Микки-Маусами.

– Катя! Катя! Где тебя носит? На укладку, – разорялась дородная тетка в полосатой кофте, потряхивая в воздухе феном.

Кто-то ухватил Киру за локоть, она резко обернулась и увидела Наташку, одну из моделей. Красивую породистую девку с чуть азиатским разрезом глаз.

– Кравцова, ты уже знаешь? В сиреневом пойду я, – сообщила та.

– Это с какой радости? – вскинула брови Кира.

Коллекция для показа была рапределена давным-давно. Как всегда, дело это не обошлось без интриг, истерик, уговоров. И все же – тоже, как и всегда, – все, в конце концов, утряслось. И вот теперь, за полчаса до показа, опять начинается…

– Сам так решил, – со значением произнесла Наташка. – Я ж сразу говорила, мне сиреневое лучше. Вот он и прочухал наконец. Только что сам мне сказал.

– Только что? Перед показом? – хохотнула Кира. – Да он сейчас в истерике, у него башка не варит. Так что хрен тебе, Наташенька, а не сиреневое, дуй в своем коралловом.

– Ты что думаешь, ты тут самая крутая? – ощерилась Наташка, крепче вцепляясь Кире в локоть. – Сам так сказал, и я…

Кира, продолжая все так же приветливо улыбаться, ловким незаметным движением перехватила ее руку и заломила за спину. Наташка придушенно пискнула, дернулась в сторону, но из Кириной хватки было не вырваться.

– Я не думаю, Наташенька, что я тут самая крутая, – ласково пропела она Наташке в самое ухо. – Я это знаю точно. И тебе проверять не советую. Мы друг друга поняли?

– Поняли-поняли, – залепетала Наташка побелевшими губами. – Пусти!

Кира разжала пальцы, и та, отпрыгнув от нее чуть ли не на метр, тут же принялась тереть покрасневшее запястье.

– Чокнутая! Больно же! – прошипела она.

– Больно? – дружелюбно переспросила Кира. – Больно – это хорошо, это эмоции. Как выйдешь на «язык», не забудь окинуть зал страдальческим взглядом. Все в восторге будут, гарантирую.

Наташка злобно фыркнула, отвернулась и поспешно пошла куда-то, проталкиваясь через гомонящих девиц. Кира уже собиралась отправиться одеваться, когда где-то хлопнула дверь, что-то упало, покатилось по полу, а затем, перекрывая шум, прозвенел давно знакомый ей голос – высокий, пожалуй, даже чуть женственный, срывающийся от эмоций:

– Почему не подвезли ленты? Они должны были быть здесь еще двадцать минут назад! Ничего не готово, все разваливается к чертям. Это катастрофа!

Кира чуть усмехнулась – так, уголками рта, – медленно обернулась на голос и увидела его. Того, кого девчонки трепетно именовали «Сам» или «Мастер». Героя сегодняшнего шоу, прогремевшего в последние несколько лет модельера Леонарда Шувалова. А попросту Ленчика. Ленчик был сказочно хорош собой – впрочем, тоже, как и всегда. Этакое субтильное бесполое существо – скулы, губы, серебристые локоны, обведенные темным карандашом глаза, ключицы в вырезе белоснежной рубашки, обхватывающий тончайшую талию черный кожаный ремень, взметенные в отчаянном жесте бледные аристократически изящные руки с выступающими косточками на запястьях. «Таньке бы его показать в свое время, – мимолетно подумала Кира. – Она бы целый цикл про него намалевала – он ведь и движется, как танцует».

– Все пропало, – трагически заламывал руки Ленчик, пересыпая свои драматичные взвизги отборным матом. – Виталик! Виталик!

Откуда ни возьмись выскочил услужливый Ленькин администратор, и Мастер, трагически закатывая глаза, простонал:

– Виталик, отменяй все! Показа не будет. Объяви публике… Нет, я сам выйду к публике, я сам повинюсь перед ней и скажу…

Кира решительно направилась к Ленчику, который, кажется, с минуты на минуту готов был получить разрыв сердца, взяла его за руку. Тот посмотрел на нее мутными глазами, но Кира уже склонилась к нему и произнесла – мягко, но решительно, так, как, должно быть, матери разговаривали с раскапризничавшимися детьми:

– Леня, все в порядке. По поводу лент я уже позвонила, они будут с минуты на минуту. Музыка готова, пиротехники на месте, девочки одеваются. Через пятнадцать минут можем начинать, не волнуйся. Все пройдет отлично.

– Да? – Тот неуверенно взглянул на нее блестящими глазами, все еще скорбно кривя губы.

– Да, – уверенно кивнула та. – Иди в зал и поражай там всех своей неземной красотой и обаянием. И не дрейфь, все будет на высоте!

Леня томно вздохнул, приобнял Киру за талию, приподнялся на носках, чтобы дотянуться, и чмокнул ее в щеку.

– Что бы я без тебя делал, мой ангел?

– Я не ангел, ты забыл, – усмехнулась она. – Я – твой телохранитель.

С Леонидом Шуваловым Кира познакомилась на заре своей модельной карьеры и с первого взгляда влюбилась в него без памяти. Стоял восемьдесят шестой год – перестройка, ускорение, новые веяния. Всем тогда казалось, что вот еще чуть-чуть – и грянет новая жизнь, совсем другая, непохожая на серые советские будни. Глянцевая, искрящаяся, свободная. Девицы тогда хлынули в манекенщицы потоком. Всем казалось, что именно это – кратчайший путь к той самой другой жизни, в которой бывают блестящие иномарки, тонкие импортные сигареты, французские духи и коньяк «Наполеон».

Кира в то время, после своей неудачной эскапады с ВГИКом, успела отработать манекенщицей в Московском Доме моделей только полгода и никакой особенно красивой жизни пока не видела. Утомительные ежедневные примерки, во время которых нужно было стоять неподвижно часами, пока не потемнеет в глазах и голова не начнет кружиться, показы в продуваемом всеми ветрами зале, интриги…