Роберт тут же весь подобрался, выпрямил спину, расправил обтянутые твидовым пиджаком плечи и приготовился ринуться в атаку. Мне даже подумалось, что он беззвучно прокрутил в голове что-то вроде молитвы. Или это их знаменитое: Break a leg! Помнится, когда я только приехала сюда, никак не могла взять в толк, с чего это чопорные вежливые британцы постоянно желают друг другу сломать ногу. Пока до меня не дошло, что это их вариант нашего «ни пуха ни пера!».
Забавно было наблюдать, как этот мужчина, обладавший нетипичной для британца внушительной внешностью – высоченный, широкоплечий, с тяжелым квадратным подбородком и зычным, как иерихонская труба, голосом, от звуков которого трепетали даже самые прославленные его подопечные, – изображал тут передо мной застенчивого юношу с потной ладошкой. Меня разбирало любопытство – что это такое понадобилось от меня этому недоделанному Антею? Уж не на любовное свидание же он меня пригласил, честное слово.
И вот Роберт наконец собрался с силами и выдал то, ради чего позвал меня в этот фешенебельный лондонский ресторан:
– Мисс Мельников, ваш последний роман «Останься со мной» произвел на меня большое впечатление. И у меня появилась мысль. Может быть… может быть, вам будет интересно увидеть его на драматической сцене.
– Вы хотите сказать, в виде драматической постановки? – уточнила я.
Честно говоря, это предложение меня удивило. Хотя, собственно, что еще мог предложить главный режиссер знаменитейшего лондонского театра? Однако до сих пор если мне и поступали предложения, касающиеся переработки моих произведений в другой жанр, речь обычно шла об экранизации. Что же касается театра… С этим видом искусства я не имела никаких соприкосновений после моего драматического разрыва с великим и ужасным Болдиным, произошедшего, кажется, тысячу лет назад, в другой жизни.
– Да, вы совершенно правы, – обрадовался моей сообразительности Роберт. – Однако тут есть нюанс. Как мне кажется, материал вашего романа не потерпит классической обработки. Мне он видится в жанре, если так можно выразиться, музыкального спектакля.
– Что? – охнула я.
И невольно закатилась смехом. На словах «музыкальный спектакль» мне тут же представились новогодние елки в детском театре, в которых мне доводилось принимать участие во время учебы во ВГИКе. Пухлые тетки средних лет, старательно изображавшие на сцене зайчиков, Иван-царевич с одутловатой рожей завзятого алкоголика, не попадавшая в ноты Василиса Прекрасная, мы, похмельные студенты, не чающие сбежать из этого паноптикума в ближайший кабак. И общее ощущение натужного шизофренического веселья.
Что ж, теперь, по крайней мере, ясно было, отчего так нервничал и смущенно ерзал на своем стуле Роберт. Как ему вообще могла прийти в голову такая безумная идея? Видимо, мой роман он читал, щедро сдабривая впечатления кокаином?
– Роберт, рискну вам напомнить, – выговорила я, с трудом сдерживая плещущийся в груди смех. – Что героиня моего романа – женщина, по своей склонности к авантюризму попавшая в оборот к спецслужбам, этакая Мата Хари – правда, без налета романтизма. Вы правда думаете, что заставить ее петь арии, перезаряжая «калашников», это хорошая идея?
Кажется, мое неуемное веселье слегка покоробило Роберта. Может быть, даже оскорбило. Он насупился, обиженно почмокал губами – еще одна забавная деталь, никак не вязавшаяся с его брутальной внешностью, – и возразил наконец:
– Мисс Мельников, вы не так меня поняли. Разумеется, речь не идет о каком-то мюзикле или оперетте, – последнее слово он выплюнул с таким отвращением, словно оно горчило у него во рту. – Я думал скорее о чем-то вроде рок-оперы. Авангардной, жесткой, шокирующей постановке. Как ваша российская «Юнона и Авось».
– Хм…
Вот теперь смех перестал меня душить, и я всерьез задумалась над предложением Роберта. Мой последний роман, так поразивший воображение обласканного публикой и критиками британского театрального продюсера, был написан в форме потока сознания, этакой джойсовской манере, и в принципе в идее Роберта мне виделся некоторый смысл. Сделать из него – не классическую четырехактную пьесу, нет, и, разумеется, не развлекательные песни-пляски, а авангардную постановку, положить эмоции героини на музыку – выворачивающую душу, терзающую воображение мелодию… Да, это могло получиться интересно. И все же решиться дать положительный ответ я не могла. Во-первых, потому, что все эти театральные дела были завязаны в моем сознании на не самые приятные воспоминания. Во-вторых, имелись у меня и еще кое-какие соображения личного порядка.
– Знаете что, Роберт, я обдумаю ваше предложение и… – начала я.
Но мой собеседник в этот момент, не слушая меня, как-то странно вывернул шею, увидел человека, входившего в ресторан, и яростно замахал ему руками:
– Генри, мы здесь! Сюда!
Мужчина, которому он махал, куда больше походил на англичанина, чем сам Роберт. Не просто высокий, а весь словно вытянутый вверх и в то же время легкий, грациозный, в сером костюме, сидевшем на нем с тем неуловимым изяществом, с каким умеют носить крайне дорогие вещи только настоящие аристократы. Черты лица его тоже выдавали породу – близко посаженные светлые глаза, прямой нос, высокие скулы, губы, не слишком крупные, но сложенные в исполненную собственного достоинства и в то же время доброжелательную улыбку. Слегка волнистые серебристо-седые волосы, зачесанные со лба назад.
Мужчина этот, очевидно, хороший знакомый Роберта, направился к нашему столику, поздоровался, и я невольно заметила, что глаза у него были не просто светлыми, а голубыми, голубыми, как лондонское небо в этот почти безоблачный день.
– Мисс Мельников, разрешите вам представить, – засуетился Роберт. – Мой друг Генри Кавендиш, композитор. Если нам с вами повезет, он согласится принять участие в работе над нашим небольшим проектом.
Произнеся это, Роберт подмигнул мне так, будто уверен был, что после этих слов я просто обязана была согласиться. И, честно говоря, не без оснований. Даже мне, человеку, которому литература была гораздо ближе музыки, имя Генри Кавендиша было хорошо знакомо. Еще бы, практически прижизненный классик.
– Так, значит, вот каков на самом деле Влад Миллер, – улыбнулся Кавендиш и пожал мне руку. – Честно говоря, когда я читал ваши романы, у меня и мысли не было, что под мужским псевдонимом автора скрывается женщина. Да к тому же еще не англичанка.
– А вы что же, с предрассудками? – поддела я, начиная злиться.
Хотелось этак по-подростковому фыркнуть – подумаешь, английский аристократ, может, даже титулованный, кто там его знает, а шовинизмом, значит, не брезгует? Однако Кавендиш, кажется, сам смутился, сообразив, что выступил не лучшим образом.
– Ради бога, извините, мисс Мельников. Я пытался сделать комплимент вашему владению английским и жесткой манере письма, но, видимо, вышло не слишком удачно. Честно скажу, в отличие от вас, я со словами управляюсь не слишком хорошо. Выражать свои мысли и эмоции музыкой мне всегда удавалось гораздо лучше.
– Я очень надеюсь, что мисс Мельников вскоре сможет сама в этом убедиться, – встрял неугомонный Роберт. – Влада, вы ведь согласитесь на мое предложение?
Я же, не отвечая, снова обернулась к Генри:
– Мистер Кавендиш, признайтесь, а вам-то какой интерес в этом проекте? Всем нам известно, что ваши произведения исполняются по всему миру, считаются классикой современной академической музыки. Так какой вам резон писать аранжировки для спектакля?
Кавендиш зачем-то взял с кофейного блюдца кусочек сахара и начал двигать его кончиком пальца по полированной поверхности стола. Скулы его порозовели, и я с изумлением поняла, что человек этот – композитор с мировым именем, потомственный британский аристократ и настоящий денди – кажется, по натуре был застенчив. Почему-то от этого открытия у меня потеплело в груди.
– Мисс Мельников, буду с вами откровенен, – ответил Генри, все так же продолжая наблюдать за передвижениями кусочка сахара. – В общем-то весь этот проект, в каком-то смысле, моя идея. Дело в том, что я прочитал ваш роман, и в голове у меня сразу же зазвучала музыкальная тема. Я записал ее – сам не зная зачем. К книгам ведь музыкального сопровождения не предусмотрено. А после уже обмолвился об этом странном опыте своему другу Роберту – и у него родилась идея поставить по вашему роману спектакль. С моей музыкой.
Слышать такое было чертовски лестно. Я никогда не была особенно тщеславным человеком. В творчестве меня интересовал в первую очередь сам процесс, искусство ради искусства. Не скажу, что была совсем уж равнодушна к материальной составляющей успеха – все же я была живым человеком и существовать предпочитала с максимальным комфортом, – но именно мировая слава манила меня не слишком. Однако узнать, что моя книга вдохновила на творчество – и не просто какого-нибудь графомана, а человека по-настоящему талантливого, того, чью музыку слушали миллионы людей, – признаюсь, это как-то приятно волновало, дергало в душе струны, о существовании которых я до сих пор и не подозревала.