На момент встречи с Эвансом у Тани уже имелся в наличии неплохой послужной список. Сначала она действительно работала с Эммой, той полячкой, что сыграла в первом ее самостоятельном проекте. Позже, когда та забеременела и решила повременить с актерской карьерой, занималась продвижением еще одного начинающего артиста, именно благодаря ей получившего первую известность.
А затем Таня решила, что пора бы уже распрощаться с так полюбившимся ей Нью-Йорком и перебираться в Голливуд, туда, где ее услуги могли оказаться более востребованными и, несомненно, более высокооплачиваемыми. И вот наконец после нескольких лет работы на звезд второго эшелона с Таней связался не какой-то начинающий артист, пределом мечтания для которого была бы пара реплик в эпизоде у Тарантино, а по-настоящему известный актер, имя которого десять лет назад смотрело с каждой афиши и пленяло девичьи сердца по всему миру, да и сейчас еще не было забыто. Так что ссориться с таким потенциальным клиентом Таня не могла. Хотя и понимала, что обратился к ней Эванс только потому, что все другие, более именитые продюсеры и агенты, сотрудничать с ним отказались из-за его известного на весь Голливуд скандального поведения. Запои, загулы, драки, срывы съемок – вот что всплывало теперь в голове у всех представителей околокиношной тусовки, когда речь заходила об Эвансе.
– Понимаю, мистер Эванс, – примирительно кивнула Таня. – Мы оба с вами сейчас не на пике карьеры. Так давайте сделаем наше сотрудничество обоюдно полезным.
«Вот так, молодец, – мысленно похвалила она себя. – Сдержанно, вежливо, доброжелательно, но с достоинством».
– Да вы хоть представляете себе, кто я такой? – скривил губы Эванс. – Вы вообще давно в Америке? Наверное, ни одного моего фильма не видели.
– Почему же, – возразила Таня. – Я смотрела все ваши фильмы – еще дома, в России.
– Да ну? – изумился Брендон. – У вас, в этой дикой стране, даже американское кино смотрят? В обнимку с медведями, что ли? А вы, значит, в юности были моей фанаткой? Какая неожиданность! Ну и как, влюблены были в мой светлый лик? Давайте, признавайтесь, мы же теперь свои люди, чего там.
Таня вспыхнула. Нет, терпеть дурной нрав этого грубияна она еще могла, но сносить прямые оскорбления… К черту, никакие деньги, никакая карьера того не стоят!
Будь Таня чуть подвижнее, она бы уже гневно вскочила на ноги, вылетела из-за столика – и на том все было бы кончено. Но за годы жизни в Штатах она, и в Москве не отличавшаяся стройностью, раздалась еще больше. Казалось бы, первое время жила вечно впроголодь, никакими сладостями и деликатесами себя не баловала, а все равно ощущение было такое, что от местной еды она пухла прямо на глазах. Таня подозревала, что дело тут было не в калориях, ведь за десять лет в хореографической студии она привыкла есть мало, скорее всего, тут имели место какие-то гормональные проблемы. Но во время учебы ни времени, ни денег на хорошее медицинское обследование у нее не было, а позже уже она старалась целенаправленно бороться с лишним весом – в том числе и с помощью профессиональных диетологов – но тот, однажды прицепившись, отдавать позиции не желал. Нет, Тане все еще далеко было до встречавшихся на американских улицах пугающих на вид толстяков, но и подскакивать из кресла в мгновение ока, как легконогая серна, она уже не могла.
Пока она, опершись руками о подлокотники, вставала, Эванс как ни в чем не бывало потянулся к стоявшему на столе стакану с минералкой, поднес его к губам, и Таня вдруг заметила, что рука у него дрожит. Прекрасная, изящная, тонкая рука – аккуратная кисть, длинные аристократические пальцы… Почему-то это глубоко тронуло ее, задело за живое. И сидящий перед ней мужчина, еще минуту назад казавшийся нахальным неприятным заносчивым типом, вдруг представился ей несчастным, растерявшимся и очень одиноким человеком. Вот же, и жилка у него на виске бьется так отчаянно, и над верхней губой выступила испарина… Наверняка ведь и хамит он от смущения. Просто самозащита такая – он же уверен, что и Таня не захочет с ним связываться, отвернется, как отвернулись другие.
И Таня, сразу же забыв, что собиралась выдать гневную отповедь и уйти, встревоженно спросила:
– Брендон, с вами все в порядке? Вы хорошо себя чувствуете?
– А что? – тут же глумливо осклабился тот. – По телевизору был красивее? – а затем добавил, нахально взглянув на Таню: – Признаться честно, у меня чудовищное похмелье.
– Знаете что? – вдруг решительно сказала она. – Поехали отсюда. Поехали, поехали. Ко мне в офис – это тут, недалеко. Обсудим договор, а я пока приготовлю вам чай. Специальный, антипохмельный. Я знаю рецепт.
– Это откуда? Тоже балуетесь, а? – поддел Брендон и неприятно захихикал.
– Один из недолгих сожителей моей матери страдал запоями, – коротко пояснила Таня и потянула Эванса за руку. – Поехали, вам станет легче, гарантирую.
– А вы, похоже, и правда решили стать моим добрым ангелом, – неожиданно мягко сказал Брендон.
Взглянул на Таню из-под ресниц своими невозможными лучистыми глазами, перехватил ее руку, притянул ближе и вдруг коротко прижался к ней сухими губами.
Так все и началось.
Быть персональным агентом и личным ассистентом Эванса оказалось непросто. Что ж, этого следовало ожидать с самого начала. Иногда Тане хотелось плюнуть на все и уйти, предварительно перевернув на голову своему клиенту вазу с цветами от очередной поклонницы. Эти поклонницы, как ни странно, у Брендона не переводились – несмотря на то что в последние годы он не так уж часто появлялся на экране и в новостях мелькал больше из-за своих скандальных выходок. Присылали цветы, одолевали письмами, порой даже около дома подкарауливали. А тому их внимание страшно льстило, и он не гнушался им пользоваться. Бывало, даже бросал Таню посреди улицы по дороге на уже утвержденное интервью и прыгал в такси с очередной подошедшей к нему за автографом провинциальной дурищей.
– Видишь? – орал он на следующий день раздосадованной Тане. – Меня помнят, любят! И нечего надо мной кудахтать, я актер, творческий человек! Я должен жить импульсом, не могу все делать по твоей указке.
– Брендон, – терпеливо внушала Таня и мягко, но настойчиво вынимала у Эванса из руки стакан, в который тот уже намеревался плеснуть виски. – Последний фильм, в котором ты снялся, вышел на экраны два года назад и по сборам провалился. Тебя помнят, да, но долго ли еще будут? Завтра у тебя пробы, мне непросто было убедить людей из «Метро Голдвин Майер» тебя посмотреть. Все уверены, что ты запьешь и сорвешь съемки. Я дала честное слово, что ты будешь вовремя, свежим и трезвым, не подставляй меня, пожалуйста!
– Да кто ты такая? – буйствовал Брендон, ревностно следя за тем, как удаляется от него вожделенная бутылка виски. – Ты кем себя возомнила? Ты мне не мать, не сестра. Ты мне даже не друг! Какого черта я должен слушать твое брюзжание?
– Я тебе не друг, я твой агент. И потому заинтересована в том, чтобы ты снова стал как можно успешнее, – невозмутимо отзывалась Таня.
– Так я и знал, что ты – жадная сука, – фыркал Эванс. – Тебя только деньги интересуют. Конечно, ты же по десять процентов от каждого моего контракта получаешь.
– Верно, все так и есть, – кивала Таня. – А теперь ложись спать, пожалуйста. Завтра ты должен быть в форме.
На самом деле она, разумеется, говорила неправду. Пускай тот ее прошлый, заочный восторг от Брендона Эванса давно улетучился, но за месяцы работы она как-то странно болезненно привязалась к нему. Будто бы внезапно обзавелась строптивым сыном-подростком. Мирилась с его дурным настроением, не обращала внимания на едкие замечания, насмерть билась с кинокомпаниями, заставляя продюсеров вспомнить об Эвансе и не списывать его раньше времени со счетов, загоняла его в спортзал и к косметологам, ездила на съемочные площадки, следила за тем, чтобы Брендон не напивался, а если это все же происходило, терпеливо вытаскивала его из самого сокрушительного похмелья.
Иногда, правда, ее брало зло – ну что же это такое? Ведь такой молодой, красивый, талантливый человек. И старт был успешный, и карьера отлично складывалась, и поклонницы осаждали. Так что заставляло его планомерно заниматься саморазрушением? Пускать все достижения под откос?
А порой ее охватывала жгучая жалость к нему, такому непутевому, напуганному, одинокому, запутавшемуся в дебрях большого города мальчишке из канзасской глубинки. Мальчишке с волосами цвета пшеницы, зреющей под солнцем на ферме его отца, и глазами голубыми, как июльское небо. И в такие моменты она готова была бесконечно прощать ему злобные выпады.