Ольга Покровская - Всегда буду рядом

– Вы так уверены, что самое главное в жизни ребенка – это порядок? – спросила я, чувствуя, как подрагивает голос. – А как же близость матери? Живое человеческое тепло? Это, по-вашему, ничего не значит?

– А вы уверены, что способны дать ей это тепло? – осведомилась леди Агата. – Возможно, я ошибаюсь, но до сих пор я не видела между вами особенной близости. Вы, Влада, человек жесткий, независимый, на первом месте для вас всегда будет стоять ваше искусство. И поверьте, я вас за это не виню. Но подумайте, так ли много потеряет Сандра, если не будет постоянно проживать вместе с вами. В конце концов, до недавнего времени вы не так часто баловали Англию своим присутствием. Воспитывала ее в основном гувернантка Джейн, которая, несомненно, при любом исходе ситуации останется в доме, и Генри, которого… увы, больше нет с нами.

Тут она попала в точку, чертова старая карга! Ткнула прямо в больное место и не погнушалась провернуть в ране нож. Она будто выудила каким-то образом у меня изнутри все мои страхи, все сомнения и теперь безжалостно раскладывала их тут, на старинном полированном столике, брезгливо перебирая сухими бледными пальцами.

И я с ужасом понимала, что верю, верю в то, что она говорит. Верю, что мой кривой ущербный материнский инстинкт не даст мне наладить с дочерью душевный контакт. Что она будет со мной несчастна, одинока, не устроена. В конце концов, я ведь не питала иллюзий на счет того, что близость матери, любой матери, является таким уж абсолютным благом для ребенка – взять хотя бы Таньку и ее жизнь до отъезда в Штаты. Так с чего же я решила, что именно моя близость, жизнь со мной перевесит для Сандры все плюсы проживания в родном доме, в родной стране, в привычных условиях?

– Вы ведь сами понимаете, что я права, – вкрадчиво, словно гипнотизируя, проговорила леди Агата, нависая надо мной.

Когда она успела подняться с дивана, подойти ко мне вплотную?

У меня кружилась голова, во рту стоял металлический привкус. Я уже не понимала, что со мной происходит, мироздание раскалывалось пополам, и где правда, где заблуждения, было теперь неизвестно. Я словно со стороны услышала, как мой голос произнес бесцветно:

– Хорошо. Хорошо, я оставлю Сандру здесь, с вами.

И леди Агата вдруг выдала на лице какое-то подобие настоящей радостной улыбки.

– Вот и хорошо, моя дорогая. Так будет лучше для всех, помяните мое слово.

Уезжала я ранним ноябрьским утром. В окнах дома брезжил поздний рассвет – видно было, как багровеет полоса неба вдалеке, над холмами. Старый бук во дворе стучал в стекло голыми ветками. В холле пахло по-отъездному – холодом с улицы, кожей от чемоданов и почему-то дымом.

Леди Агата к этому времени уже перебралась в наш дом и тут же завела свои порядки – вернее, восстановила те, что были при их с Генри матери. Прислуга теперь ходила вышколенная и лишний раз не поднимала глаз, помимо привычного нам персонала, леди Агата перевезла в дом своего повара, свою экономку и садовника, который поспешно стриг в саду разросшиеся при нас с Генри вечнозеленые кусты и засыпал гравием дорожки. Порой мне начинало казаться, что и сама Агата, заполучив власть над родовым гнездом, как-то успокоилась и подобрела, будто бы оказалась наконец на своем месте. Наверное, так оно и должно было быть, из меня бы точно не вышла чопорная британская помещица.

В плане отношений с Сандрой упрекнуть мне ее было не в чем. Она явно любила девочку, хоть и проявляла это со все той же британской сдержанностью, заботилась о ней, следила за всеми ее делами – к чему я, надо признать, относилась со свойственной мне безалаберностью. Можно было не сомневаться, что после моего отъезда с Сандрой все будет в порядке, может быть, даже в большем, чем при мне.

Дочь вышла попрощаться со мной еще в пижаме, теплая со сна. Немного покуксилась – жалко расставаться. Но я видела по ее лицу, что делает она это больше для порядка.

– Ты за меня не волнуйся, мамочка, – прошептала она мне в волосы, крепко обнимая своими ручками за шею. – Мы, знаешь, сегодня с тетей Агатой в детский театр поедем. Она обещала.

– Это здорово, – хрипло пробормотала я в ответ. – Сашенька, я… Я обязательно приеду на Рождество.

– Сандра, – поправила дочь и беззаботно добавила: – Хорошо. И знаешь что? Привези мне в подарок набор «Лего Гранд-отель», ладно?

– Ладно.

– Сандра, детка, пора умываться, – окликнула мою дочь Агата.

И та, в последний раз чмокнув меня в щеку, убежала вверх по лестнице.

А я, подхватив чемодан, вышла за дверь в холодный осенний рассвет.

Вот так и закончилась моя десятилетняя семейная жизнь, вырванные у судьбы годы в роли жены и матери. Я вдруг снова почувствовала себя, как в тот мой первый приезд в Лондон, когда стояла на Пикадилли и ошеломленно оглядывалась по сторонам. Вечный странник, без родины, без семьи, без собственного угла. Вечный перебежчик, живущий лишь звучащими в голове голосами выдуманных людей. Вечный проситель, пытающийся сторговаться с неумолимым временем – ну пожалуйста, ну еще минуту, еще миг. И снова, и снова получающий отказ.

– Ну как ты? – спрашивает меня Танька, когда мы наконец оседаем за столиком того самого кафе, смутившего меня своим названием.

Раньше я о нем не знала. Собственно, почти все они, московские кафе, мне незнакомы. Этот город, бывший мне когда-то родным, теперь стал всего лишь одним из городов мира. Местом, где я нахожу временное пристанище перед тем, как пуститься в очередной забег. Париж, Рим, Мадрид, Сан-Франциско, Стамбул, Токио… Особняком для меня стоит только Лондон – там Сандра.

– Хорошо, – улыбаюсь я. – Последние полгода провела в Южной Африке. Очень интересно, начал вроде бы проклевываться новый сюжет.

– За него тебе уже наверняка дадут Нобелевку, – вставляет Кира, гоняя вилкой по тарелке листья салата.

Это старая привычка, оставшаяся у нее еще со времен модельной карьеры. Никаких сложных углеводов, строгий подсчет калорий. Даже теперь, сделавшись хозяйкой известного по всему миру бренда элитных аксессуаров, предметов интерьера и авторских кукол, даже теперь, когда ее благосостояние не зависит больше от четких параметров модельной внешности, в Кире все еще живет привычный страх расслабиться и разом все потерять.

– И придется вам снова срываться с насиженных мест, чтобы присутствовать на церемонии награждения, – смеюсь я.

– Не льсти себе, – фыркает Кира. – Я прилетела в Москву не ради тебя. Мы с Маринкой думаем тут бутик открывать, ведем переговоры с ГУМом.

– Конечно, – хмыкаю я.

Больше всего на свете я люблю эти наши привычные пикировки, обмен подколками. Он позволяет мне чувствовать, что, несмотря ни на что, я все еще жива. Что время, как бы неумолимо и беспощадно оно ни было, не все смалывает своими каменными жерновами и что-то в нас, новых, остается и от прежних.

– А как дочка? – спрашивает Танька.

И у меня тут же начинает болезненно ныть в груди.

– Сандре уже шестнадцать, – отвечаю я. – Она молодец, очень толковая, готовится поступать в Кембридж, собирается изучать банковское дело.

– Значит, по стопам отца не пошла? – спрашивает Кира.

– И по моим стопам тоже.

Удивительно, конечно, что из нашей компании ребенок есть только у меня. Инопланетную Киру представить матерью всегда было сложно. Но вот того, что Танька, домашняя, уютная Танька останется бездетной, предположить не мог никто. Со временем выяснилось, однако, что Танькины гормональные проблемы так и не позволили ей стать матерью. Правда, у Таньки есть муж, знаменитый голливудский актер Брендон Эванс, обладатель двух «Оскаров», человек, на которого выплеснулся весь ее нерастраченный материнский инстинкт.

Я же, та, для которой повседневная жизнь всегда казалась чем-то неинтересным, чуждым, существовавшая только своими фантазиями и творческими порывами, неожиданно единственная из всех умудрилась родить ребенка. Если, конечно, это слово было применимо ко мне, учитывая мои взаимоотношения с дочерью.

Я могла бы сказать, что люблю Сандру больше жизни – но в этом была бы режущая слух неточность, та самая едва уловимая фальшь, от которой всегда так передергивался отец Сандры, Генри Кавендиш. И нет, не потому, что я люблю ее меньше, а потому, что саму жизнь я как раз люблю не слишком. И в мире существует множество вещей, которые я люблю больше, чем жизнь. По отношению к Сандре это сравнение неприменимо. Скажем, мои чувства к ней – самые сильные из всех, что мне доводилось когда-либо испытывать. Это пугает, сбивает с ног – такая сила безусловной любви. Рожая ребенка, ты словно сам своими руками вышиваешь у себя на спине, между лопаток, метку в том месте, куда враг сможет вогнать в тебя стрелу. Создаешь такую зону уязвимости, которую не защитить ничем. Все это верно.