— Что ж ты меня не предупредила, что эта припрется? — тихо зашипела уже пришедшая в себя Мими.
— Да я и сама не знала, — так же тихо ответила Алена. — Что же ты маму не накормила?
— Была охота…
— И Сашеньку не взяла, — упрекнула она.
— Да возьму я твоего Сашеньку, возьму!
— Теперь уж поешь сначала.
Из гостиной показалась хмурая Наталья, и Мими мгновенно слиняла, а Анька осталась, но смотрела без улыбки, чуя затаенную в гостье угрозу.
— Мойте руки, — бодро сказала Алена. — Мне только разогреть…
За столом, так и не дождавшись от сестры ни слова, она спросила:
— Ну как прошла встреча? Приходил тот парень?
— Забудь об этом, — отмахнулась Наталья.
— Ну как же забудь?..
— Я сказала: забудь, значит, все! Или потесниться не терпится? Так я тебе это в два счета устрою.
— О чем ты?
— Да все о том же! — с пол-оборота завелась Наталья. — Тебе не кажется странным, что я сижу в однокомнатной «хрущобе», а ты тихой сапой захапала трехкомнатную квартиру со всем ее содержимым, справедливая ты моя? Или чужие проблемы праведников не ебут? А? Если, конечно, самому на голову не капает?
— Ты что, Наталья? — изумилась Алена. — Во-первых, выбирай выражения. А во-вторых, здесь же живут твои дети!
— А не слишком ли много ты стараешься загрести под эту гребенку? Де-ети, — передразнила она. — Ловко это у тебя получается! Дети, стало быть, мои, а квартиру трехкомнатную себе захапала!
— Странная какая-то логика, — поморщилась Алена.
— Мамочка! — потянулась к ней Анька и трагическим шепотом спросила: — А эта тетя не кусается?
«Нет, — хотелось ответить Алене, — только лает». Но она, сдержав невольную улыбку, строго сказала:
— Ты давай-ка доедай поскорее.
— Не могу.
— Почему же?
— У меня живот прокис от рыбы, — доверительно пояснила Анька.
— Тогда иди в свою комнату и порисуй. А ты, — повернулась она к Мими, — забери Сашеньку и погуляй с ним часок, ладно?
— Я тоже хочу на у-улицу! — заныла Анька.
— Возьмешь ее? А мы тут пока поговорим…
Она пошла провожать девочек, и Наталья в ярости сжала зубы. Нельзя было допускать этого перерыва в разговоре! Никак нельзя! Теперь придется все начинать сначала. А все потому, что поспешила. Не могла дождаться, когда девчонки уйдут из-за стола и они останутся с глазу на глаз! Сверло у нее в заднице! Ведь от этого разговора зависит все. Все! Качество жизни. Да что там! Сама жизнь! Либо она получает деньги и поднимается на ноги, либо ставит на себе большой жирный крест. Второй попытки не будет.
И ведь как хорошо все продумала! Надавить с квартирой, припугнуть переделом, потом махнуть рукой: ладно, мол, живи, чего уж теперь копья ломать, не чужие мы люди. Но отдай мне хотя бы законно причитающуюся половину дачи! Разве я не такая же наследница, как и ты? За что же меня так? Или мы не сестры?
И если она правильно понимает эту клушу, все сработает. Ну а ежели нет? Что ж, придется пустить в дело тяжелую артиллерию. Она, правда, пока не знает какую, но об этом подумает после. А пока надо взять себя в руки. Злость и ненависть плохие помощники. Сейчас ей требуется абсолютное спокойствие, точный расчет и жесткий напор, чтобы вырвать обещание и сразу начать действовать — оформлять документы, пока Ленка не передумала, а то ведь советчиков много, напоют в уши, и дело затянется.
Одна отрада, что Ленка — дура. Причем дура порядочная, в смысле честная. А впрочем, во всех смыслах, усмехнулась Наталья. Дура, она и есть дура.
36
— А почему, когда я писаю в ванну, у меня писи тонкие и длинные, а когда в горшок, то толстые и короткие?
— А когда это ты писала в ванну? — рассеянно спросила Мими.
— Когда мне мама ноги мыла. А твои ноги, между прочим, гораздо грязнее, чем мои. Потому что они большие, значит, и грязи на них больше.
Но Мими ее не слушала. Постояв несколько секунд в раздумье, она решительно потащила сестренку вверх по лестнице.
— Куда ты? Куда?! — завопила Анька, хватаясь за перила. — Мама велела на улице гулять!
— Не ори! — прикрикнула Мими, дергая упирающуюся Аньку. — Зайдем на минуточку к тете Лире и пойдем гулять.
— А зачем? — мгновенно успокоилась та.
— Позвоним папе по телефону, чтобы он к нам приехал.
— А зачем?
— Ты что, глупая? Не понимаешь, что эта гадюка хочет отнять у нас квартиру?
— Га-дю-ка, — с чувством повторила Анька и мечтательно вздохнула: — Какое красивое слово…
Мими вдавила кнопку звонка и не отпускала до тех пор, пока дверь не открыла разгневанная Лира Владимировна.
— Вы чего это? — всполошилась она. — Случилось что?
— Теть Лир, можно я позвоню от вас папе?
Не дожидаясь ответа, Мими протиснулась в квартиру и, на ходу сбросив туфли, рванула к телефону. Анька кинулась было следом, но соседка ее перехватила.
— Что у вас стряслось?
— Гадюка хочет отнять нашу квартиру, — пояснила Анька. — А папа приедет, ка-ак даст ей палкой! Она и улетит вверх кармашками!
— Какая гадюка? Уж не Наталья ли к вам пожаловала?
— Наталья, — подтвердила Анька и таинственно сообщила: — А я умею через ветер ходить.
— Ах ты, умница какая, — похвалила Лира Владимировна, прислушиваясь к взволнованному голосу Мими из комнаты. — И Лешки, как назло, нету.
— А где он? — заинтересовалась Анька.
— Кота нашего повез к врачу прививку делать на лето.
— А как его зовут?
— Кота?
— Врача.
— Ветеринар.
— А у нас в саду — Галина Александровна. А я буду жениться на Мишке Севастьянове.
— Вот как хорошо, — порадовалась соседка. — Он твой ровесник?
— Нет, — гордо ответила Анька. — Он мой друг!
— Ну все! — появилась из комнаты довольная Мими. — Сейчас папа приедет, покажет «этой», как родину любить! Спасибо, теть Лир, мы пойдем, а то нам еще Сашеньку надо забрать. Он уж там, наверное, последний остался. А потом встретить папу…
Какое же это было вкусное слово — «папа», какое важное, самое главное на свете! И хотелось повторять его снова и снова, к месту и не к месту. А главное, она теперь имеет на него полное право — все уже знают, что она не врет и не сочиняет. Он и в школе так сказал: «Я отец Людмилы Силантьевой», — то есть ее, Мими. И все это слышали. А то, что он с ними пока не живет, так это Алена виновата, больно гордая. Но даже если и так? Что ж с того? Стоило ей только позвонить, и он бросил все свои дела и едет. Так и сказал: «Уже выезжаю!»
— Папа сказал: «Не волнуйся, дочка! Я уже выезжаю!» — слегка приврала Мими, чуть-чуть, самую капельку. — Пойдем, Анька!
— Да подожди ты минутку! Объясни хоть толком, что случилось!
— Ой, теть Лир! Я так перепугалась! Прихожу из школы, а она в шкафу роется! Представляете? Я в комнате закрылась, а она стала про бабушку с мамой орать. Матом! Потом Алена с Анькой пришли, а она и говорит: «Я, — говорит, — в одной комнате живу, а вы в трех! Убирайтесь, — говорит, — отсюда быстро, я, — говорит, — теперь сама здесь жить буду!»
— Господи, страсти какие! — обомлела Лира Владимировна. — Только этого нам и не хватало! А Надежде Никитичне с Николаем Иванычем ты не позвонила?
— А зачем? — удивилась Мими. — Папа сам ее выгонит. Полетят клочки по закоулочкам, — мстительно пообещала она.
— Ну, ты не больно хвост-то поднимай! Все ж-таки она тебе мать.
— Ничего и не мать! Она мне никто!
— Она курит и в цветки наши тычет, а пепельциной не пользуется, — наябедничала Анька.
— Ну ладно, ладно! Может, мне к вам спуститься, пока отец-то не приехал?
— Спуститесь, теть Лир! — обрадовалась Анька, подталкивая Аньку к двери. — А то Алена у нас больно интеллигентная, «эта» ее зараз обманет…
Когда Шестаков въехал во двор, вся троица, словно нахохлившиеся воробьи, сидела на лавочке у подъезда. Анька спала, приткнувшись под мышку Мими, а Сашенька о чем-то сосредоточенно размышлял, качая ногой в ботинке с ободранным носом. Мими толкнула его локтем и указала глазами на приближающегося Шестакова, и тот, соскочив со скамейки, полетел навстречу, раскинув руки. Андрей подхватил худенькое, легкое тельце, прижал к груди и замер, охваченный нежностью, глубокой, до слез, до горлового спазма.