Когда-то, гласило предание, в одной окруженной горами долине жили радостные люди. Их земля была цветущим садом, дома великолепны и богаты, а правили ими справедливые цари. Один из них повелел вырыть огромный пруд посреди своих владений и наполнить его водой из самой чистой горной речки. Ему предсказали, что, пока не иссякнет вода, будет стоять его царство и подданные будут счастливы. Но вот однажды, когда народом правил уже правнук того владыки, наступила страшная долгая засуха. Пруд пересох, потому что оскудела питающая его река. Юный царь бродил ночами по дну высохшего водоема, смотрел на растрескавшиеся под солнцем камни, на быстрых ящериц, мелькающих между стеблями сухой травы, на качающихся на деревьях истомленных жаждой обезьян. Он думал о том, как спасти свое царство и свой народ. И вот однажды он решил, что знает, в чем спасение. И выходом, найденным им, была война.
Огромное войско вышло из долины, чтобы покорить соседей, не познавших ужаса засухи и наслаждавшихся жизнью. Юный царь сам вел своих солдат, которые дрались свирепо и безжалостно — еще бы, за спиной у них была смерть от жажды. Они победили всех и теперь могли пить воду из чужих рек. Но им было мало этого — они мечтали наполнить до краев свой пруд, символ процветания их родины.
Но сколько они ни строили каналов, сколько ни приводили сюда щедрые струи воды, вся она немедленно просачивалась и уходила под землю. Царь приказал даже носить воду ведрами и сам зачерпнул первое и принес к пруду, но и это не помогло. Пруд не хотел принимать ворованную воду.
Тогда владыка задумал принести земле невиданную жертву в надежде на то, что она смягчится и перестанет гневаться на людей. Он приказал разобрать свой дворец, построенный в лучшие времена из золотых кирпичей. Это золото, а также то, что было захвачено у соседей, расплавили в огромных котлах и разом слили в пруд.
Он заблестел так ослепительно, что никто не мог смотреть на него. Люди отвернулись, а когда решились взглянуть, как принята их жертва, то увидели, что золото превратилось в грязь, отвратительно хлюпающую там, где сияла когда-то голубизной дарившая жизнь вода.
Земля не приняла их жертвы, и, постояв молча на счастливом в прежние времена берегу, они собрались и ушли из этих мест искать нового счастья. Все, кроме царя, который остаток жизни провел среди развалин своих владений, проклиная тот час, когда решил спасти народ войной, убийством и кровью.
Джавед еще и сам не знал, как закончит поэму. Было ли даровано прощение познавшему всю глубину раскаяния несчастному царю или нет искупления за такие прегрешения. «Может, потому и не дается мне моя поэма, что я еще не готов решить этот вопрос? — думал он нередко. — Может быть, тема слишком глубока для молодого человека, постигшего только верхи книжной мудрости и даже не приблизившегося к мудрости Божественной?»
Однако оставить это свое дитя до той поры, когда ответы станут для него так же очевидны, как вопросы, он не мог — поэма мучила его, жила в нем, не давала покоя. Если бы он был способен ждать просветления, он ждал бы. Но его не покидало предчувствие, что ворота откроются только тому, кто стучит, а не ждет рассвета и возвращения сторожей.
Ну а дверь собственного дома отворилась для него немедленно, как только он подошел к ним.
— Господин, даже не знаю как сказать, — замялся привратник. — У вас гость, и мне пришлось впустить его…
— И что в этом особенного, Насиб? — пожал плечами Джавед. — Ты поступил совершенно правильно — не ждать же моим друзьям у порога.
— Это не друг, сэр, — потупил глаза слуга. — Это… Чадди-шах.
— Кто? — удивился хозяин. — Вчерашний оборванец?
— Именно так, — кивнул Насиб. — Он ворвался со страшным криком, что ему нужно вас видеть, а госпожи до сих пор нет, и мне не у кого было спросить…
— Где он? — перебил слугу Джавед, быстро переходя в дом. — Куда ты провел этого пройдоху?
— Теперь ты называешь меня пройдохой? — раздался зычный крик сверху, с галереи, и, подняв глаза, Джавед увидел своего вчерашнего гостя.
— О, да ты сегодня франт! — усмехнулся он. — С предыдущим твоим нарядом просто не сравнить. Сегодня я назвал бы тебя скорее денди, чем Чадди-шахом.
Секандар подбежал к лестнице и устремился вниз, перепрыгивая через ступеньки. Лицо его сделалось багровым от злости, а пальцы сами собой сжались в кулаки.
Джавед с удивлением смотрел на него, гадая о том, что опять привело сюда непрошеного гостя и отчего он так взволнован. Может, теперь у него украли автомобиль, и он явился, чтобы при помощи какого-нибудь фрукта или овоща, баклажана, например, отобрать машину у хозяина дома?
Во всяком случае в серьезности намерений Секандара было трудно сомневаться. Он подскочил к Джаведу и, вцепившись в его ширвани, почти поднял в воздух своего недоумевающего противника. При этом он еще издавал какой-то сдавленный рык, прерываемый время от времени скрипом зубов.
— Эй, спокойно, приятель! — воскликнул Джавед. — Что это с тобой? Я сейчас позову слуг, и они вышвырнут тебя из дома, куда ты и приглашен-то не был!
В подтверждение его слов к Секандару подошел Насиб и положил ему на плечо руку. Этого оказалось достаточно, чтобы тот поставил Джаведа на ковер и отошел назад, расстегивая ворот кителя.
— Как ты посмел?! — с трудом переводя дыхание, проговорил гость и достал из кармана голубой листок.
— О чем это ты? — Джавед уже начинал подумывать, не вызвать ли к парню врача — психическое здоровье его явно оставляло желать лучшего.
— «…Одно короткое мгновенье длиною в молодость мою», — презрительным тоном процитировал Секандар строчки Джаведа. — И стихи-то плохонькие, а туда же — в приличные дома посылать!
— Мое письмо! — догадался юноша и протянул руку, чтобы забрать у гостя злополучный листок.
И так было ясно, что из этой затеи не выйдет ничего хорошего, но чтобы оно попало к Чадди-шаху — это уже слишком!
Секандар оттолкнул его руку и тигром бросился на юношу, намереваясь сбить его с ног. Насиб кинулся к хозяину, но его помощь не понадобилась: краем глаза заметив опасность, Джавед резко отпрянул, и Секандар-барк пролетел гораздо дальше, чем планировал, и закончил свой полет в кладовке привратницкой, дверь в которую как раз была открыта.
Несколько мгновений все заглушал грохот падающих жестяных ведер, потом из кладовки донеслись бурные проклятья, и, наконец, появился сам герой. Он пошатывался и держался обеими руками за голову. Когда же Секандар опустил их, стало ясно, что к синяку на скуле прибавилось немало новых, свежих отметин.
— Визиты в этот дом не идут тебе на пользу, о почтенный Чадди-шах, — улыбнулся Джавед.
— Ты еще смеешься! — закричал гость, но сразу же схватился за свои щеки, ответившие на крик резкой болью.
Однако уняться Секандар был не в состоянии, хотя тон обвинений пришлось несколько снизить.
— Подлец! Негодяй! — шептал он, стараясь причинить как можно меньше беспокойства своему покалеченному лицу. — Использовал меня, чтобы написать любовное письмо моей сестре!
— Твоей… Твоей сестре? — остолбенел Джавед. — Ты хочешь сказать, что Фейруз Малик Амвар твоя сестра?
— Ты что, сомневаешься в этом? — взревел Секандар, забыв о ранах. — Она моя единственная сестра, и это так же верно, как и то, что я потомок Чингиз-хана!
— Вот тебе и Чадди-шах! — шумно выдохнул Джавед, садясь прямо на ступеньку. — Чего только не бывает на свете! А впрочем, что тут плохого? — повеселел он, быстро освоившись с новым положением вещей. — Наверное, сам Аллах послал тебя ко мне. Я очень рад!
Он протянул руки, как будто желая прижать гостя к своей груди, и шагнул ему навстречу. Но тот ответил черной неблагодарностью на этот искренний порыв — он развернулся и попытался крепким кулаком слегка испортить радостное настроение Джаведа, а заодно и его красивое лицо. Это ему удалось, правда, совсем не в той степени, о которой он горячо молился.
— Эй, ты чего? — закричал хозяин, потирая сразу покрасневший подбородок. — Я на твоем месте иначе относился бы к другу, который так тебе обрадовался.
— Сейчас ты у меня еще больше обрадуешься, — пообещал Секандар, замахиваясь вторично. — И потом, какой я тебе друг — я же презренный Чадди-шах!
Однако второй его удар не попал в цель — Джавед был уже готов и достойно встретил нападение. Секандар получил звонкую затрещину, окончательно усмирившую его боевой пыл. Он уселся на ступеньку, с которой только что встал хозяин дома, и, бросая на того волчьи взгляды, принялся что-то бурчать себе под нос.