Пока игла вгрызалась в мою плоть, я размышляла о том, что этот парень станет делать с такими мочками, когда ему стукнет семьдесят. К тому времени они наверняка отвиснут, особенно если он растянет их еще больше. Вероятно, двадцатилетних скинхедов такие вопросы не беспокоят. Возможно, он и не рассчитывал дожить до семидесяти – и, судя по тому, как этот чудила непрерывно дергался, словно дико куда-то спешил, ранняя могила была не за горами.
Дальше по проходу сидела девчонка типа Барби. Судя по всему, она решила запечатлеть на пояснице имя своего парня. Я негромко захихикала, потому что знала наверняка – с того момента, когда человек делает себе татуировку с именем своего мужчины (или женщины), он обречен. Те, кто решался на такое, считали, что это правило к ним не относится, и готовы были испытать судьбу. Не слишком умно. От смеха у меня дернулась нога, и я поморщилась, когда мастер сильней сжала мою левую лодыжку. С черной спиральной надписью было почти покончено, после чего оставался одуванчик.
Кожа на ноге уже потеряла чувствительность. Первые двадцать минут боль была очень острой – странное ноющее ощущение, раздражавшее и доставляющее удовольствие в равной степени. Поговорка, гласящая, что боль и наслаждение – две стороны одной монеты, абсолютна верна. Но сейчас я уже привыкла и к тому и к другому. Каждый раз, когда мастер бралась за свою машинку, чтобы добавить еще чернил, и прижимала этот огненный наконечник к моей коже, легкий разряд возбуждения проходился по моим нервным окончаниям, словно бенгальский огонь на День независимости.
– Маск – необычное имя, особенно для девушки, – без затей заявила я, пытаясь завязать разговор с миниатюрной азиаткой, работающей над моей татуировкой.
Она улыбнулась, в том числе и глазами. Я как будто заглянула в беспросветно-черные глубины галактики с крохотными белыми звездочками пылающих газовых облаков. На ее губах была ярко-красная помада, а на нижней, сбоку, тоненькая серебряная сережка-пирсинг. Азиатское происхождение было заметно по красивому оттенку гладкой кожи, контрастирующей с эбеново-черными, собранными в блестящий узел на затылке волосами. Если бы не пирсинг на губе и татуировки на предплечьях, она бы отлично вписалась в обстановку любого из правительственных офисов.
Маск наклонила голову и сосредоточилась на буквах, которые выводила на моей коже.
– Это сокращение от Маскатан. «Маск» американцам произносить проще.
В ее голосе не было и намека на азиатский акцент.
– Так ты не американка?
– Американка. Но родным и друзьям легче выговорить мое полное имя, чем туристам и местным, приходящим за татуировкой.
Она мягко улыбнулась.
– Ну, я думаю, что твое полное имя звучит красиво, но Маск – это так круто, что я, пожалуй, остановлюсь на нем.
– Моя семья родом из Брунея, в сердце Юго-Восточной Азии, но я родилась уже в Штатах.
– Здорово.
– Благодарю вас, – сказала она, после чего выпрямилась и принялась изучать свою работу, поворачивая мою ногу то туда, то сюда в свете ярких ламп.
Вдоль всей боковой части ступни, примерно в двух сантиметрах от пятки и до самых пальцев, бежала надпись, на которой я остановилась. До стопы еще оставалось сантиметра два с половиной. Когда Маск спросила у меня, чего именно я хочу, я моментально это поняла. Мы выбрали понравившийся мне шрифт, и теперь с этой частью было покончено.
– Посмотрите, прежде чем я приступлю к одуванчику.
Я повертела ступней так и этак, кривясь, когда кожа натягивалась над поврежденной тканью. Татуировка была прекрасной, именно такой, как я себе представляла.
– Мне очень нравится.
– Хорошо. Тогда одуванчик сделаем тут.
Она провела пальцем, указывая на свободный участок над пяткой, примерно в десяти сантиметрах вверх по лодыжке. Я кивнула.
– На летящих пушинках будет по одной букве из тех, что вы выбрали для стебля. Без имен, да?
Она встретилась со мной взглядом и ухмыльнулась.
– Так и есть.
На сей раз я откинулась на спинку кресла и предоставила Маск возможность без помех заниматься ее работой. В ту же секунду, когда игла коснулась лодыжки, вновь вернулась колющая боль. Она будто впилась в меня жалом, распространяясь вверх по ноге. Я стиснула зубы, дожидаясь того момента, когда боль вновь превратится в удовольствие. Примерно через десять минут я уже парила на чистом эндорфиновом облаке.
– Я закончила с У и А.
Маск кивнула на мою ногу, где две маленьких пушинки неслись через строку текста в компании еще нескольких. Только эти две отличались от остальных. На одной была буква У, символизирующая месяц, проведенный с Уэсом, а на другой А – в честь Алека.
– Объясните еще раз, как вам сделать Т и Г.
– Если можно, мне бы хотелось, чтобы они как бы переплетались, сливаясь в одну пушинку.
Маск снова оглядела мою ступню, снова повертела ее туда-сюда под лампой, затем коротко кивнула и вновь приступила к работе.
– Закончила М и ту Т, которая без Г. Еще набросала парочку пушинок без букв, – сказала она, указывая на несколько обычных пушинок, перемежавшихся с особенными. – Но вы упоминали, что, возможно, захотите дополнить татуировку позже в этом году, так что я оставила немного свободного места на ступне.
– Ага, – кивнула я. – Если год пойдет, как запланировано, то, вполне вероятно, у меня появятся новые пушинки с буквами.
– Думаю, татуировка получилась хорошо и незавершенной не выглядит, но любой мастер с легкостью сможет ее дополнить – хотя, конечно, я предпочла бы, чтобы вы обратились ко мне. Мне хочется, чтобы мои татуировки оставались моими, понимаете?
– Абсолютно, – ответила я, вскинув руки. – Я вернусь ближе к концу года, если почувствую, что ее надо дополнить. Обещаю.
Я протянула мастеру руку, и она ее пожала.
– Отлично. Проверите работу?
Одуванчик выглядел невероятно реалистично. Он чудесным образом обрамлял текст, показывая, насколько я хочу подчеркнуть надпись, и в то же время придавая ей дополнительный смысл. В порыве ветра можно было разглядеть каждую пушинку одуванчика. На пяти из пятнадцати были буквы, переплетающиеся также и на стебельке цветка. Уэс, Алек, Мейсон и Тай получили по одной букве, вытатуированной на стебле. Тони и Гектор были представлены дуэтом ТГ, обе на одной крошечной пушинке.
От меня не ускользнул и весь смысл того, что какая-то частичка этих мужчин теперь всегда оставалась со мной – мы вместе шагали по жизненной дороге каждый божий день. В глубине души я знала, что это необходимо мне, чтобы вынести оставшуюся часть года. Присутствие этих мужчин, первых букв их имен вокруг того изречения, которое стало моим персональным девизом, было идеальной нотой. Я снова взглянула на надпись, восхищаясь скрытым в ней смыслом, ставшим частью моей жизни и правды и навеки запечатленным на моем теле.
Доверься пути…
Я вернулась в особняк и, хромая, стала подниматься в свою комнату. Нога болела.
– Пресвятые небеса, что случилось? Вы поранились?
Кэтлин взбежала по лестнице, взяла меня за плечо и прижала к груди, и мы вместе преодолели последние ступеньки. Она поддерживала меня, пока я шла в сторону своей спальни, что заняло неприлично много времени. С каждым шагом становилось все больнее, и уж точно намного больнее, чем во время самого татуажа.
Когда мы, наконец, дошли до комнаты, я допрыгала на одной ноге до кровати и тяжело на нее повалилась.
– Что с вами? – спросила Кэтлин, пристально разглядывая каждый сантиметр моего тела, – пока ее взгляд не упал на блестящее пятно на моей ноге, где Маск размазала вазелиновое масло.
– Боже мой! Похоже, вы сами над собой потрудились.
Она нагнулась и осмотрела этот участок кожи.
– Выглядит очень красиво, и, похоже, смысл этих слов очень для вас важен.
Я улыбнулась, преодолевая боль.
– Да, верно. Спасибо. Не знаю – я просто проснулась сегодня утром и почувствовала, что должна это сделать. И поскольку мне не надо присутствовать ни на каких приемах еще несколько дней, сейчас было самое удачное время.
Кэтлин согласно кивнула.
– Я принесу вам чай и печенье. Давайте устроим вас поудобней.
Она взяла подушку и аккуратно подложила мне под ногу, стараясь не касаться свежей татуировки. Затем экономка взбила подушку и легонько наклонила меня вперед, чтобы подложить еще одну мне под спину.
– Так лучше?
Рассмеявшись, я откинула голову и взглянула на эту милую женщину. Любой, кто достоин называться мужчиной, подхватил бы ее на руки и постарался удержать, а не стал бы нанимать девицу из сопровождения, чтобы не потерять лицо перед большими шишками. В ту секунду мое мнение об Уоррене резко ухудшилось, хотя, конечно, не мне было судить.