Джоджо Мойес - Всё та же я

— Агнес, сомневаюсь, что вы сможете скрывать это вечно. Все слишком серьезно. Это…

Она положила руку мне на предплечье. Ее пальцы впились в мое запястье.

— Ну пожалуйста. Мы же друзья, да?

Я поперхнулась.

Оказывается, богатым еще труднее, чем нам, простым смертным, сохранить что-либо в секрете. Поэтому они платят другим, чтобы держали язык за зубами. Я поднялась по лестнице. Тайна, которой поделилась со мной Агнес, давила на сердце неожиданно тяжелым грузом. Я думала о маленькой девочке на другом конце света, имевшей все, кроме того, чего она желала больше всего, а еще о женщине, которая, наверное, чувствовала то же самое, хотя только сейчас начала это осознавать. Я даже начала подумывать о том, чтобы позвонить сестре — единственному человеку, с кем я могла это обсудить. Хотя уже заранее знала, какой вердикт вынесет Трина. Так как она скорее отрежет себе руку, чем оставит Тома в другой стране.

Я подумала о Сэме и о том, что нам обоим пришлось торговаться с собственной совестью, чтобы оправдать свой выбор. В тот вечер я сидела в своей комнате, тяжелые, черные мысли давили на голову, и я, не выдержав, достала телефон.

Привет, Джош! Твое предложение еще в силе? Только давай встретимся не за чашечкой кофе, а за стаканчиком чего-нибудь покрепче.

Через тридцать секунд пришел ответ:

Луиза, только скажи, где и когда.

Врезультате мы встретились в занюханном баре, который Джош откопал недалеко от Таймс-сквер. Помещение бара было длинным и узким, с липким полом и фотографиями боксеров на стенах. Я надела черные джинсы, волосы затянула в конский хвост. И пока я пробиралась мимо немолодых мужчин, парней с шеей шире головы, подписанных фотографий боксеров в весе «мухи», никто даже не поднял на меня глаз.

Джош, одетый в вощеную темно-коричневую куртку и явно косящий под парня из пригорода, сидел за крошечным столиком в дальнем конце бара. Когда он меня увидел, на его губах тотчас же появилась заразительная улыбка, и я обрадовалась, что в этом грязном, ужасном мире нашелся хоть один не обремененный проблемами человек, который искренне рад встрече со мной.

— Как поживаешь? — Он явно хотел меня обнять, но что-то — быть может, не слишком удачные обстоятельства нашей последней встречи — помешало ему это сделать.

— У меня был еще тот денек. Впрочем, как и вся неделя. И я реально нуждаюсь в дружеском лице, чтобы пропустить по стаканчику, а может, и не по одному. Ты не поверишь, твое имя было первым, которое я вытащила из своей нью-йоркской шляпы!

— А что будешь пить? Только учти, здесь подают лишь шесть видов алкогольных напитков.

— Водку с тоником?

— Ну уж это у них точно найдется.

Джош вернулся буквально через несколько минут с бутылочным пивом для себя и водкой с тоником для меня. Я сняла куртку и внезапно поймала себя на том, что нервничаю.

— Итак… тяжелая неделя. А что случилось?

Я сделала глоток водки с тоником. Она очень удачно легла на выпитый днем алкоголь.

— Понимаешь, сегодня я… я кое-что узнала. И это буквально повергло меня в шок. Я не могу поделиться с тобой подробностями, и не потому, что не доверяю тебе, а потому, что дело очень серьезное и может затронуть большой круг людей. Но теперь я не знаю, как мне быть. — Я беспокойно заерзала на месте. — Полагаю, пока нужно просто все это проглотить и попытаться избежать несварения желудка. Ну что, разумно? Вот я и решила повидаться с тобой, пропустить по паре стаканчиков, услышать про твою жизнь — чудесную жизнь, без скелетов в шкафу, если, конечно, допустить, что у тебя нет скелетов в шкафу, — и напомнить себе, что жизнь действительно может быть хорошей и нормальной, но при этом я категорически не желаю, чтобы ты пытался хоть что-то выяснить о моей.

Джош приложил руку к сердцу:

— Луиза, я не хочу ничего знать о том, что ты обнаружила. Я просто счастлив видеть тебя.

— Честное слово, если бы я могла, то непременно сказала бы.

— В любом случае твоя страшная тайна меня совершенно не интересует. Со мной ты в полной безопасности. — Отхлебнув пива, Джош улыбнулся своей безупречной улыбкой, и впервые за две недели мне стало пусть на самую малость, но не так одиноко.

Два часа спустя в перегретом баре народу набилось как сельдей в бочке: измученные туристы, отдыхавшие за трехдолларовым пивом, и завсегдатаи буквально заполонили узкое помещение, и все как один смотрели бокс по висящему в углу телевизору. Они встретили дружным криком стремительный апперкот и заревели в унисон, когда их фаворит с разбитым, изуродованным лицом повалился на канаты. Джош, пожалуй, был единственным мужчиной во всем зале, который не следил за ходом поединка. Он потягивал пиво и не сводил с меня глаз.

Ну а я, уже успев лечь грудью на стол, рассказала ему рождественскую сказку о Трине и Эдвине, поскольку это была одна из немногих историй, которой я имела законное право поделиться, а еще о дедушкином инсульте, о великолепном фортепиано (я сказала, что это для племянницы Агнес) и наконец, чтобы разрядить обстановку, о своем шикарном перелете в бизнес-классе из Нью-Йорка в Лондон. Не знаю, сколько водки я выпила, поскольку Джош, точно фокусник, ставил передо мной новый стаканчик, стоило мне опорожнить предыдущий, но я вдруг неотчетливо осознала, что мой голос приобрел непривычную напевность, поднимаясь и опускаясь в соответствии с тем, что я говорила.

— Вот это круто! — восхитился Джош, когда я дошла до папиной речи о счастье. Правда, я представила произошедшее несколько более кинематографичным, чем было на самом деле. Сделав в своей последней версии папу этаким Аттикусом Финчем из «Убить пересмешника», произносящим заключительную речь в суде. — И реально хорошо. Значит, он просто хочет, чтобы она была счастлива. Когда мой кузен Тим признался своему отцу в нетрадиционной ориентации, тот почти год не разговаривал с Тимом.

— Да, они очень счастливы. — Чтобы немного охладить кожу, я положила руки на стол, стараясь не обращать внимания на липкую поверхность, и сделала очередной глоток водки. — Да, это здорово. Конечно здорово! Я смотрю на них и радуюсь, потому что у Трины уже тысячу лет никого не было, но, если честно, лучше бы они чуть меньше сияли от счастья и не носились бы так с этой своей любовью. И чуть пореже смотрели бы друг другу в глаза, а то они все смотрят и смотрят, наглядеться не могут. И не обменивались бы втихаря загадочными улыбочками, словно делясь только им одним известными шутками. Или намекая на реально, реально классный секс. И может, Трине все-таки не стоит без конца слать мне фотографии, где они вместе. Или эсэмэски о том, что еще такого гениального сказала или сделала Эдди. Тем более что она абсолютно все делает и говорит гениально.

— Ой да брось! Они же совсем недавно влюбились друг в друга. А это очень характерно для влюбленных.

— Лично я никогда так себя не вела. А ты? Нет, я серьезно. Никогда не рассылала фотки, где я целуюсь. Если бы я в свое время послала Трине снимок, на котором лижусь с парнем, она отреагировала бы так, будто получила фотографию мужского члена. Я хочу сказать, раньше моя сестра считала любую демонстрацию нормальных человеческих эмоций отвратительной.

— Значит, она влюбилась впервые в жизни. И теперь будет счастлива получить приторно-сладкую фотографию тебя с твоим парнем. — Джош явно подтрунивал надо мной. — И вовсе не обязательно фотографию члена.

— Ты, наверное, считаешь меня ужасным человеком.

— Я не считаю тебя ужасным человеком. Ну разве что чуть-чуть… поддатой.

— Нет, я действительно ужасный человек. Я точно знаю, — застонала я, — хотя вовсе не прошу их отказаться от своего счастья, а только вести себя потактичнее и отнестись с пониманием к тем из нас, кому, возможно, сейчас… не так… — Я осеклась, не в силах найти нужные слова. Джош, поудобнее устроившись на стуле, внимательно за мной наблюдал. После чего я, запинаясь, произнесла: — Бывший парень. Теперь он уже бывший парень.

Джош удивленно поднял брови:

— Ну и дела! Всего-то за пару недель.

— Вот именно! — Я уперлась лбом в стол. — Ты даже и не представляешь.