– Клава неделю голодала, – рассказывала дальше тётя Катя. – Десять кило скинула. В городе купила на все деньги нарядов. Причёску в парикмахерской забабахала. Красивая стала – не узнать! – с восхищением повествовала соседка. – Собралась она и поехала за полюбовниками в Анапу.

«Клаве, чтобы похудеть, полгода надо, а не семь дней», – ехидно подумала Иванна.

– Дай-ка, чайку подолью. – Послышался звук льющейся воды и тихий голос матери. – И что дальше? Клава тебе сама рассказывала?

– Не мне одной. Всем бабам. На работе. Как только вернулась с Анапы, так и рассказала. Так вот, Клавка узнала у тёти Глаши, в какой санаторий дали фельдшерице путевку, и отправилась в путь. Купила путевку туда же, где находилась разлучница и сбежавший муж. Надела новый купальник и вышла на пляж. Вокруг белые, не загорелые люди, а Клава, будто на морях уже побывала. Все интересуются: «Женщина, где вы так успели хорошо загореть? Подскажите, на каком море?»

И тут Иванна поняла: Клава вдохновенно сочинила своим подругам сказку. Никто в здравом уме не спутает грязно-коричневый деревенский загар с морским, ровным и шоколадным. А главное, женщины словно забыли, что загорелыми до черноты у Клавы были только руки до плеч, ноги до колен, декольте и лицо. Всё что обжигало палящее солнце во время прополки в поле. Так загорела и тетя Катя, и мама, и даже Ивка. Ей стало жаль Клаву, которая потратила последние деньги и испытала жуткое унижение, пытаясь вернуть непутёвого мужа. Возвратившись в деревню, она придумала байку и для любопытных подруг, и для своего успокоения.

– И вот сидит Клавка на пляже, а мужики заглядываются. У похудевшей Клавы фигура нечета плоским городским доскам, – хихикнула тётя Катя.

«Как же похудела! Для стокилограммовой Клавы потерять десять кило, как слону дробина», – усмехнулась Ивка. И представила на пляже полную, с большой грудью девушку с деревенским загаром, растерянно ищущую взглядом сбежавшего Семена.

– Вечером Клавка снова сходила в парикмахерскую, сделала прическу, накрасилась, надела шикарный костюм и пошла в ресторан санатория, – повествовала тётя Катя.

– Погоди-ка, проверю, спит ли Лёня? – Мать показалась из кухни.

Иванна притаилась за дверью, сгорая от стыда. Она подслушивала! Вскоре мать вернулась на кухню, и соседка продолжила рассказ.

– Входит Клава в ресторан, посетители повернули головы в её сторону. А Сёмка, увидев такую красивую жену, встал и кинулся к ней.

– Прости, Клава, не ценил тебя! Вижу теперь, нет никого краше тебя! Прости и прими обратно.

– А что же она отвечает? – поторопила замолчавшую соседку мать.

Тётя Катя, как хороший актёр, держала паузу.

– А Клава отвечает: нет, не прощу! Смотри теперь и жалей, кого потерял! И гордо вышла из зала ресторана. Заплакал Семка, но поздно. Посмотрел он на фельдшерицу и плюнул.

– Не простила! – ахнула мать. – Может, не стоило так гордиться? Мужик осознал, что натворил, пусть домой возвращается.

– Мы тоже так сказали Клаве. Но она твердит: лучше одной жить, чем с предателем, – закончила рассказ соседка.

Иванна ясно представила на пороге ресторана наряженную, как новогодняя ёлка, Клаву. Молодая женщина обожала ярко-синие тени и мазала их до бровей, а брови красила в жгуче чёрный цвет. Довершала боевую раскраску алая губная помада с блеском. Новое платье Клава, как пить дать, купила блестящее с люрексом. И скорее всего, не сдержавшись, плакала возле столика коварного Семки и просила его вернуться.

«Никогда не буду толстеть и становиться бесформенной коровой, – поклялась она тогда себе. – И не позволю мужчине унижать меня и выставлять на посмешище».

Ивка встала с кровати и посмотрела на свое отражение в зеркале: тусклые неухоженные волосы собраны в хвост, мешковатая одежда, попытка скрыть полноту, и взгляд уставшей, разочарованной женщины.

«Куда делась веселая, тоненькая девушка, мечтающая о жизни в городе. Мечта исполнилась, но видимо, этого мало».

Она накинула свободную лёгкую кофточку, июльский вечер обещал быть тёплым.

– Мам, я дома! Идём в кино. Дай только водички, пить хочу, – кричала дочь, стоя на пороге квартиры.

– Дима, мы пошли, – сообщила она мужу, заглянув в зал.

– Делать тебе нечего! Лучше бы легла спать пораньше. Жалуешься, что устала, а сама тащишься в кино, – буркнул муж, не отрывая взгляда от экрана телевизора. Дмитрий покосился на жену. Уже два года она перестала волновать его, как женщина. Изредка он спал с ней, снимая напряжение, но всё чаще Ивка вызывала у него глухое раздражение. Покорное, тупое выражение на лице жены иногда бесило его до зубовного скрежета. Правда, она была удобным сожителем по квартире: безропотно готовила, убирала, обслуживала его.

«Для чего ещё нужна жена, как не для удобства, – размышлял он. – Для удовольствия я всегда себе найду кого-нибудь».

И находил, правда, изредка. Он любил свою уютную квартиру, дочку, тихую и ласковую девочку, и даже Ивку ценил за незаметность, за то, что не мешала жить так, как ему нравится. Жаль: нервировала иногда. Дмитрий единственный ребёнок у родителей. Из ласковых рук матери плавно перебрался в руки жены, поначалу не такие умелые, как мамины, но со временем ставшие более опытными. Еда по возможности готовилась только та, что он любит, передачи по телевизору смотрелись только те, что он хотел. Мужчине не приходило в голову, как эгоистична его натура, замыкающаяся на себе любимом.

Он искренне считал: «Смотрите любимые передачи днём, пока он, глава семьи, на работе. Жена возмущалась: стал много пить! А попробовала бы эта клуша, поездить весь день по забитым транспортом улицам, выслушивая нытье клиентов. Я имею полное право расслабиться после рабочей недели. Могу в любое время бросить пить, когда захочу. Я не алкаш какой-то».

Дмитрий поморщился, некстати вспомнив, что проиграл деньги, играя на тотализаторе. Деньги небольшие, но обидно, что любимая команда волейболистов, так позорно продула. Ивка второй вечер нудит, что дочке нужно покупать к школе всё новое: выросла из прошлогодней формы.

«Гляди-ка, а малявка-то вытянулась. Ладно, вытащу из заначки, пусть купит Саньке обновки».


***


Иванна собиралась на рынок и по магазинам, Дима наконец-то выделил деньги.

«Лучше не ждать школьных базаров. Тогда цены подскочат чуть ли не в два раза», – размышляла она.

Ива расчесывала волосы, Санька крутилась рядом, поглядывая на неё странным обеспокоенным взглядом.

– Мам, сними эту юбку, ты в ней выглядишь старой бабкой. И туфли у тебя со стоптанными каблуками – некрасиво же. Пожалуйста, переоденься, – краснея, попросила дочь.

Иванна посмотрела в зеркало. Неудачный фасон юбки добавлял лишние килограммы и делал фигуру более приземистой и тяжёлой. Она хотела возмутиться и накричать на дочь, но вспомнила себя.

Пятнадцатилетняя Ивка поехала с матерью в город. Елизавета Павловна собиралась приобрести дочери зимнее пальто и сапожки. Мама в старенькой куртке и немодных ботиках весело шла по улице, разглядывая витрины магазинов. Ивка остро воспринимала любые взгляды, брошенные на них прохожими, читала в них насмешку и любопытство. Весь облик матери буквально кричал: она из деревни, от пахоты и нищеты. Хорошо одетые люди шли навстречу. Сама Ивка, наряженная в симпатичную курточку, джинсы, несильно отличалась от городской молодежи. А вот мама маленькая, аккуратная, но такая лапотно-деревенская её смущала. Она злилась на мать и дала себе слово: «Если у меня будет дочь, я буду хорошо и модно одеваться, чтобы ей не пришлось меня стыдиться».

Иванна вспомнила эту давнюю поездку в город, и у неё закололо сердце от острой жалости к матери. Та старалась, как могла, одевала её, почти ничего не покупая себе. С их доходами по другому не получалось. С болью Ивке припомнилось своё раздражение в магазине, когда она примеряла пальто. А ведь тогда мать отдала за обновку все деньги, накопленные за тяжелую работу летом. Себе мама купила только платок и радовалась ему, как ребёнок. Она была счастлива, что сумела одеть дочь не хуже других и терпела её раздражение и плохое настроение. Ивка отошла душой и повеселела только в селе, в нём не приходилось краснеть за мать. А мама украдкой вздыхала и косилась на неё, но ни разу не упрекнула.

Иванна сняла уродливую юбку, открыла шкаф и стала перебирать вещи. Слёзы капали на кофты и платья. Она плакала от жалости к матери и своей повторяющейся судьбе.

– Мама, не плачь! Да ну её эту юбку – одевай, только не плач, – услышала она дрожащий голос дочери.