Томас опустил руки, и на его лице возникло усталое и какое-то беззащитное выражение.
– Я никогда не смог бы научиться доброте и уважению у своего отца. Он вбил в меня все то, что считал ценным для себя, но, к счастью, он не смог управлять моей жизнью.
– Мы плоды наших родителей, – прошептала Джасмин. – И мы не можем изменить этого.
– Можем, если захотим. Мы можем измениться, Джас. Только нужно очень этого хотеть. Ты хочешь, Джас?
Преисполненная горечи, девушка закрыла глаза. Она думала, что если она найдет в ком-то, хоть каплю уважения к своему отцу, ее действия будут отчасти оправданны. Тогда ее поведение можно было бы считать признаком сильной, яркой личности, не позволяющей никому себя оскорбить – такой, как шейх Фарик. Самый темный страх Джасмин показал свое лицо. Ее отец прослыл беспощадным животным, и она исподволь повторяла его действия, публикуя в газете свои колонки. Даже попытка оправдать их местью не дала результата. Вместо того чтобы перешагнуть через свою боль, она увязла в грязи.
Но Джасмин не хотела быть такой, как Фарик. Ни за что.
– С чего мне начать? – спросила она.
– Можешь начать с меня. Обещаешь не осуждать меня за следование собственным привычкам и видеть во мне того, кем я являюсь на самом деле, а не судить обо мне по окружению?
Джасмин вопросительно вскинула бровь.
– А кто ты на самом деле?
– Тот, кто видит в тебе тебя, Джас, красивую и умную женщину. Не представительницу какой-то определенной страны, сословия или расы. Ты необычная и самая яркая звезда на темном небе Египта, затмевающая своим светом все остальные звезды. И я лишь испытаю гордость от того, что рядом со мной такая женщина – будь то в Англии или в Египте.
Томас глядел на Джасмин так, как если бы она была единственной женщиной в мире.
– Надену ли я на себя арабскую одежду и повешу ли на пояс саблю, я останусь самим собой. В арабском платье или в английском костюме я буду все тот же Томас Уолленфорд независимо от культуры, традиций или одежды. Разве не это важнее всего? Потому что именно такой я вижу тебя. Ты единственная в своем роде, Джасмин, неповторимая, обворожительная и притягательная. И при этом не важно, кто дал тебе жизнь. Я вижу ту женщину, что живет внутри тебя – яркую, сверкающую звезду, затмевающую своим светом все вокруг. И никогда не смогу отвернуться от тебя, как не отворачиваюсь сейчас.
– О, Томас… Это п-правда? – задыхаясь от рвущихся из горла рыданий, вымолвила Джасмин.
– Правда, цветочек, – торжественно произнес Томас. – Мы с тобой происходим из разных миров, но сможем сломить стоящие на нашем пути преграды. Мои друзья полюбят тебя, когда узнают лучше. Только вот твоя язвительность держит на расстоянии тех, кто мог бы изменить свое мнение о тебе. Твой язык смертоноснее, чем сабли воинов-хамсинов.
Джасмин отчаянно заморгала, чтобы не дать пролиться слезам.
– Я часто говорю, не подумав. Будто слова по своей воле слетают с моего языка. В такие моменты становится жаль, что их нельзя схватить и запихнуть обратно. Иногда мне хочется, чтобы у меня совсем не было языка.
– Рты созданы не только для того, чтобы говорить, но и для более… приятных вещей. – Во взгляде Томаса проснулась нежность. Взяв Джасмин за плечи, Томас притянул ее к себе. Он осторожно коснулся ее щеки. Прикосновение его загрубевших пальцев к ее коже было легким, точно взмах крыла бабочки, но оно обожгло Джасмин, подобно вспышке.
– Обуздать свою страсть труднее всего. А иногда и вовсе невозможно.
Томас чувствовал себя так, словно они только что пересекли невидимую границу, отделяющую их от чего-то неизведанного.
Голос Джасмин, произносящий слова на арабском языке, звучал страстно, тихо и необычно. Этот язык был подобен чарующей музыке, слетающей с восхитительно полных, похожих на лепестки роз губ девушки. Томас опьянел от этих звуков. Вот она, Джасмин. В длинном ярко-голубом национальном платье, вздымающемся вокруг ее стройных ног, с темными локонами, спускающимися до самых бедер, и раскрашенными хной пальцами, выглядывающими из золотых сандалий. Она казалась Томасу воплощением таинственности и очарования.
Мужчину охватило непреодолимое желание – обжигающее, как ярко-желтое солнце пустыни. Томасу хотелось взять Джасмин за руку, завести ее в один из шатров и положить на мягкие простыни из хлопка. Он будет страстно любить ее до тех пор, пока она не выкрикнет его имя.
Томас чувствовал себя так, словно они были одни на острове. Смех, треск костра, голоса становились все глуше. Все ощущения Томаса сосредоточились на Джасмин, на ее изысканной красоте. На больших раскосых глазах – темных, точно египетская ночь. На изящных скулах, очаровательном вздернутом носике, маленьком подбородке и гладкой, точно шелк, коже цвета гречишного меда.
Томас понимал, что, поцеловав Джасмин здесь и сейчас, он поступит не менее безрассудно, чем тогда в Гайд-парке. Ее дядя и воины из племени хамсин находились поблизости. Но эта мысль не остудила в Томасе ни вожделения, ни желания выпустить на свободу томящегося в его душе зверя. И, несмотря на то, что он был наследник титула, а не дикарь, Томас в какое-то мгновение задрожал от терзающей его страсти.
А потом опустил голову и завладел губами Джасмин.
Казалось, этот поцелуй был призван скрепить данные обещания и заставить молодых людей поверить в открывшиеся перед ними новые возможности. Томас вложил в этот поцелуй все – разрывающие его грудь эмоции и радость от того, что он был здесь с Джасмин. Томас упивался ею, ликуя, словно усталый путник, вернувшийся наконец домой. Молодых людей освещало яркое солнце и что-то нашептывал ветер. Руки мужчины сомкнулись вокруг талии Джасмин, прижимая ее к себе. Томасу хотелось лишь удержать ее подле себя, защитить от зла, насмешек, восхищаться этой удивительной красивой женщиной.
Сердце Томаса едва не выскочило из груди, когда поцелуй стал более глубоким. Он хотел, чтобы эта женщина оказалась в его постели, хотел дарить ей наслаждение, хотел раствориться в ней. Томас мечтал о том, чтобы погрузиться во влажные глубины ее тугого лона, чтобы ощутить себя, наконец, свободным от ограничений и правил поведения. Он будет самим собой, когда его тело сольется в порыве страсти с телом Джасмин, и он сможет хоть ненадолго заполнить царящую в душе пустоту.
Раздавшиеся неподалеку голоса заставили молодых людей прервать поцелуй. Застонав от разочарования, Томас выпустил Джасмин из объятий и выпрямился, пытаясь взять себя в руки. А ведь когда-то он был несгибаем.
– Время ужина. Юсуф пригласил нас в свой шатер на ужин. Всех нас.
По лицу Джасмин, раскрасневшемуся от желания, пробежала тень.
– Юсуф и его жена? Я должна туда идти? Да у меня кусок в горло не полезет.
Томас покачал головой.
– Где твои манеры, Джас? Следи за своей речью. Для волнения нет причин. Ужин подадут в шатре Юсуфа, но готовил его я, – успокоил девушку Томас, недоумевая, почему она не хочет идти.
– Что ж, увидимся за ужином. Надеюсь, нам подадут что-то более аппетитное, чем жесткую баранину, – произнесла девушка.
– Пустынные кролики в соусе. Я поймал нескольких сегодня утром, – рассеянно ответил Томас.
«Я знаю, что предпочел бы получить на ужин, – подумал он, пожирая голодным взглядом восхитительные губы Джасмин. – Но придется довольствоваться крольчатиной».
На губах Джасмин играла еле заметная глупая улыбка, когда она вошла в свой шатер, чтобы освежиться перед ужином. Она ополоснула лицо и вымыла руки. Взяв полотенце, девушка принялась кружиться по шатру. Она не безразлична Томасу. Она ему не безразлична!
Ей захотелось кричать, чтобы ветер подхватил слова и понес их по пустыне подобно необузданному арабскому жеребцу. О да, поцелуй Томаса все ей сказал. Джасмин не могла обмануться в его чувствах.
Возможно ли, чтобы он полюбил ее? На это можно лишь надеяться.
Джасмин мечтательно посмотрела в зеркало, висящее на шесте, подпирающем крышу. Припухшие губы, раскрасневшееся лицо – они выдавали ее.
«Ты влюбилась в него».
Джасмин приложила ладони к пылающим щекам.
«Да, наверное. И что мне теперь делать?»
Она хотела присесть, но когда подошла к застеленной белоснежным покрывалом постели, увидела лежащее на подушке письмо. Сгорая от любопытства, девушка развернула хрустящий белый листок и теперь ошеломленно смотрела на крупные английские буквы, написанные рукой анонимного автора, все же последовавшего за ней в Египет: