— Как ты себя чувствуешь?
— Немного лучше.
— Я ведь предупреждал тебя насчет солнца.
Еще бы, ты у нас вообще кладезь премудрости! Эти слова так и вертелись у Сьюзен на языке, но она вовремя спохватилась. Пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не съязвить.
— Если я тебе понадоблюсь, позвони в мой офис.
— Ты мне не понадобишься. Бен пожал плечами.
— Можешь говорить все, что хочешь, но твои действия, согласись, противоречат твоим словам. — И ушел.
А ведь он прав, подумала Сьюзен, снова опускаясь на подушки. Она чувствовала себя совсем разбитой и какой-то раздвоившейся. Одна ее часть стремилась к чистоте и скромности, другая жаждала страсти. Впрочем, некая двойственность была присуща ей и прежде. Родители дали Сьюзен западное воспитание, но традиции Востока, где девушке положено быть скромной и незаметной, все же витали в воздухе. А возможно, это было заложено у Сьюзен в генах, оттого-то она всегда ощущала в своей натуре некое противоречие. С одной стороны, она рвалась к независимости, с другой стороны, малейшее отступление от строгих правил приличия ей претило.
Отец был вовсе не в восторге от художественных наклонностей дочери. Она всегда любила рисовать, вся ее комната была увешана набросками пейзажей, портретами близких, слуг, соседских детей. Когда она в нелегком конкурсе выиграла право на студенческую стипендию, отец был явно обеспокоен. Родители тогда собирались на некоторое время перебраться в Лондон, и мысль о том, что дочь будет жить вне семьи, была для него просто невыносима. Однако матери, как всегда, удалось его уговорить, и Сьюзен осталась в Париже.
Впервые оказавшись предоставленной самой себе, она вовсю наслаждалась вольной жизнью богемы. В разношерстном кругу художников и писателей, в котором она вращалась, разговоры шли о чем угодно, только не о бизнесе. Они казались Сьюзен ужасно интересными людьми, умными, тонко чувствующими, неординарными. Фрэнк был одним из них. Душа любой компании, обаятельный красавец… и совершенно безответственный человек. Но и это привлекало в нем Сьюзен. Ей нравилось даже то, что он ни на одной работе не удерживался надолго, да и не стремился к этому. А главное — этот беспечный, легкий человек ни в чем ее не контролировал.
После первых двух ночей, проведенных вместе, Фрэнк предложил Сьюзен жить вместе. Однако в глубине души она все же оставалась девушкой твердых правил и жить в грехе с мужчиной никак не могла. Ей нужно было быть женой и матерью.
И она ими стала. И женой, и матерью.
Сьюзен свернулась клубочком на боку и провела рукой по прохладной простыне. То время в Париже казалось теперь таким далеким, а Фрэнк… Что ж, теперь это было лишь имя мужчины, которого она некогда знала. Оно, как и вся ее прошлая жизнь, навеки кануло в прошлое. Теперь от тихой скромницы не осталось и следа, зато, похоже, у нее стал появляться вкус к жизненным наслаждениям. И эта новая Сьюзен решила, что ей нужен Бен. Она останется с ним, даже если ради этого ей придется подчиниться установленным им правилам.
Ему нужна жена? Что ж, он ее получит. А вот забеременеть она не желает. В свое время, при выписке из клиники, врач выдал ей изрядную упаковку с противозачаточными таблетками — с целью дать ей возможность восстановить силы, прежде чем пытаться снова завести ребенка. Так что в ближайшие полгода ей ничего не грозит. Ну а потом она пополнит свои запасы.
Во второй половине дня Сьюзен решилась принять душ и натянуть на себя легкий сарафан и сандалии на низком каблуке. Она пообедала в полном одиночестве в столовой, а потом отправилась побродить по саду.
Через некоторое время до нее донесся сигнал подъехавшего автомобиля. Потом по гравиевой дорожке зашуршали шаги. Обернувшись, Сьюзен увидела Бена. Он уже успел сменить деловой костюм на белые полотняные брюки и светло-коричневую хлопковую рубашку. Цвет карамели очень шел ему, подчеркивая смуглый цвет лица и оттеняя волосы.
— Извини, что опоздал к обеду, — сказал он. — В Калифорнийской головной конторе возникли кое-какие проблемы.
В его голосе звучала спокойная ирония, словно между ними все было не всерьез. Сердце Сьюзен тревожно сжалось: похоже, между ней и этим человеком, в душе которого она уловила искреннюю доброту, стоят непреодолимые преграды.
— Ничего страшного. Мне никогда не бывает скучно с самой собой.
— Понятно. Завтра мне нужно быть в Лос-Анджелесе, так что вечером мы вылетаем в Штаты.
В сердце Сьюзен затеплился робкий огонек надежды: может, на новом месте… Однако она тут же обругала себя за глупые мечты. Переехать на новое место вовсе не означает начать жить сначала, их трудности последуют за ними, куда бы они ни улетели.
А вдруг все-таки вдали от мест, где все напоминает о прошлом, ей удастся начать новую жизнь? Здесь она чувствует себя, как в ловушке, а в Америке… Во всяком случае, она очень постарается.
— Я уже велел экономке упаковать наши вещи. Нам скоро выезжать. — Бен на мгновение замолк, его лицо приняло мрачное выражение. — Звонил твой дядя. Он здесь, в Афинах, и хотел зайти попрощаться с тобой, но я сказал, что не стоит. Тетя передала тебе привет.
Милая тетя Лале! Если и есть здесь кто-то, с кем Сьюзен жаль расставаться, так это тетушка.
Перед отъездом Сьюзен позвонила в квартиру Марсии. Вдруг та задержалась в Лондоне и бедняга Дьюк изнывает от голода и одиночества? Но подруга ответила на звонок, голос ее звучал бодро. Успокоенная Сьюзен тихонько положила трубку: объяснять Марсии причины своего исчезновения из ее квартиры, как, впрочем, и своего появления там, у нее не было ни сил, ни настроения.
Частный самолет Бена приземлился мягко, лишь шасси прошелестели по взлетно-посадочной полосе. Их сразу переправили в здание аэровокзала. Таможенные формальности были сведены к минимуму, и вскоре они уже уселись в ожидавший их роскошный лимузин.
Несмотря на ранний час — солнце еще только всходило, — Бен в течение короткой поездки к его загородному дому в окрестностях Лос-Анджелеса непрерывно кому-то звонил по мобильному телефону, но одновременно, прикрывая трубку рукой, успевал показывать Сьюзен местные достопримечательности.
В предутренних сумерках разглядеть можно было немногое, однако она не могла не заметить кованные ворота роскошных вилл и просторные угодья с хорошо ухоженными лужайками и цветниками. Размах американских поместий произвел впечатление даже на нее, выросшую в весьма состоятельной семье.
Дом Бена с видом на океан оказался достаточно скромным. Он не доминировал над пейзажем, а словно уютно уединился среди окружающего его сада и небольшой рощицей тенистых деревьев.
— Это не то, чего ты ожидала, — заметил Бен, поймав выражение лица молодой жены.
Да, она ожидала увидеть нечто монументальное, очередной роскошный, отделанный мрамором особняк. А этот двухэтажный загородный дом был выстроен из местного камня и дерева, главным его украшением служили огромные французские окна. Мягкий утренний свет высвечивал скошенную красновато-коричневую черепичную крышу, перед главным входом буйно цвели розы.
Дверь им открыла пожилая женщина, в простом черном платье, с седыми волосами, стянутыми в тугой узел. Должно быть, экономка, подумала Сьюзен.
— Мама! — воскликнул Бен, обнимая женщину и целуя в обе щеки. — Что это ты поднялась в такой час?
— Я поджидала вас у двери.
Сьюзен бросило в жар, затем — в холод: это его мать! Прелестный дом сразу утратил для нее свое очарование.
Бен представил матери молодую жену. Та поздоровалась со Сьюзен вежливо, но довольно сухо, что ее вовсе не удивило. Любая свекровь авторитет для невестки и считает своим неотъемлемым правом наставлять ее, как выполнять свой долг жены и матери, как вести хозяйство. А для этого следует держаться с ней строго и чуть свысока.
Госпожа Асади-старшая повернулась к сыну.
— Она что, больна?
— Нет, мама, Сусан просто худенькая.
Седовласая матрона окинула тоненькую фигурку Сьюзен критическим взглядом и подозрительно вгляделась в ее бледное лицо.
— Ты вызывал к ней врача в Афинах?
— Да, мама, но врач сказал, что ей просто нужно обильное питание и побольше железа. Он прописал специальные пилюли, они должны помочь.
Выражение лица госпожи Асади стало совсем кислым, она всплеснула руками.