– Помнишь, ты хотел стать летчиком? – Несмотря ни на что, Саша рада была снова находиться здесь.
– Это в пять-то лет? – усмехнулся Никита.
– Точно. В шесть ты уже хотел быть врачом, а в восемь – футболистом.
– Это все в прошлом, – Никита погладил ладонью основу памятника, похожую на заснеженную горку, бегущую вверх. – Сейчас я хочу стать программистом. А ты кем?
Саша задумалась. Такие вопросы вечно ставили ее в тупик. Отвечать банальности, просто для того, чтобы от нее отстали, не хотелось. А придумать что-нибудь путное она не могла. Ей нравилось рисовать, но стать художником она не мечтала, когда рядом есть Павел Львович, и вот – Миша. Куда еще и ей лезть в искусство? Иногда она пыталась рифмовать, но тут же выбрасывала листки со стихами, они казались ей какими-то глупыми и неудачными. От размышлений о профессии у Саши начинала болеть голова. Благо, в отличие от Никиты, на эти размышления у нее оставалось больше двух лет.
– Не знаю, – просто ответила она. – Это ты с пяти лет каждый год меняешь мечты о профессиях. Поделился бы, что ли? У меня за всю жизнь – ни одной стоящей мечты о профессии нет…
Никита хохотнул:
– Тут вы с Димоном нашли бы общий язык. Одинаково мыслите.
И Саша вдруг подумала: «А и правда, что бы по этому поводу сказал Димка?» Кажется, впервые, находясь с Никитой вдвоем, они вспомнили про него. И почему-то оба почувствовали себя неловко, будто бы сами того не желая стали предателями. Саша сначала подивилась таким мыслям, а потом отмахнулась от них и тихонько прошла под пузом самолета. Сегодня сильно потеплело, и с крыльев свесились свечи сосулек.
– Как думаешь, на что похожа эта сосулька? – Саша указала на самую длинную и толстую свечу.
– Не знаю, на другие сосульки.
– А другие сосульки на что похожи? – не унималась Саша, пытаясь достать этого неуязвимого типа.
– На другие сосульки, – пожал плечами Никита.
И опять Саша подумала: «А что бы сейчас сказал Димка?»
– Знаешь, есть философская теория аналогий, – начал было Никита. – О том, что все в мире повторяет само себя…
– Не знаю, – отмахнулась Саша и зачерпнула ладонью увесистый ком снега. – Получай снежок!
– Аналогично! – Никита запустил в Сашу мягкий комок.
– Может, ты уже философом хочешь быть? – очередной снежок достиг цели.
– Я хотел бы ветром быть и над землей лететь к солнцу в снега… – запел Никита, подражая манере Сюткина.
А потом снял шапку и стряхнул с нее снег: волосы разлетелись по лбу, отчего вид у Никиты стал жутко озорной. Пел он хорошо, ничего не скажешь. И сам был хорош – Саша невольно залюбовалась. Все у Никиты выходило к месту и так здорово, что хоть плачь от зависти. Он опять был рядом – прямой ясный взор, улыбка, румяные щеки, придающие взрослому лицу ту детскость, которая так ему шла. Сейчас Саше казалось, что захоти Никита и правда стать ветром – у него бы это с легкостью вышло…
Зато таким, как она, приходилось корпеть над каждым новым достижением до потери сил. На физкультуре Саша, как ни старалась, не могла ни разу подтянуться на руках, и канат также оставался неприступным. Формулы, теоремы, химические реакции – просто мозговой штурм! Да и за сочинения ее все чаще ругали: мол, не видит сути, слишком много внимания уделяет мелочам. Мама обычно лишь вздыхала, видя мучающуюся над уроками дочь. А папа подбадривал: «Трудись, Сашка! Именно труд сделал из обезьяны человека!» Тогда Саша думала: «Почему же труд сделал человека из обезьяны, а не из муравья – эти братцы трудятся с утра до ночи не покладая лап. И что?»
– О чем размышляешь? – Никита отряхивал задумавшуюся Сашу от снежков.
– О муравьях.
– Чего? – выпучился он.
– Думаю, почему по дарвиновской теории мы произошли от обезьян, а не от муравьев?
– Ну даешь, – засмеялся Никита. – Нет, вы с Димкой точно родственные души! Думал, только его такие штуки могут интересовать. Хотя про эволюцию могу рассказать вот что…
– Не надо, – Саша прикрыла ему ладонью рот. – Давай, кто быстрее до того дерева?
И они побежали. Саша впереди, а Никита за ней, специально, чуть отставая, чтобы продлить удовольствие. И уже перед загаданным деревом он сгреб Сашу в охапку и повалил на снег. Они упали в сугроб и смеялись так громко, что с рябины разлетелась стайка синиц. Птицы рассыпались желтыми теннисными шариками по голубому небу, а грозди рябины покачивались над снегом, и зима вдруг стала яркой, красочной.
Саша лежала на снегу, раскинув руки, смотрела на синиц и вдруг подумала, что очень давно вот так не разглядывала птиц. Когда она была маленькой, то могла подолгу наблюдать за тем, как они гребут крыльями по небу. Бабушка с дедом часто водили ее на набережную, где они часами топали вдоль берега Москва-реки. Саше становилось скучно идти между колен у взрослых и шпынять ногами камушки, тогда она начинала разглядывать птиц, что носились над водой. Птицы все летали и летали над рекой, но делать все равно было нечего, и Саша следила за ними, маясь от скуки. И вот сейчас впервые она вспоминала о том времени с грустью – хорошо тогда было, спокойно. Она лежала на снегу, смотрела на синиц, и за какую-то минуту перед ее глазами пронеслись все эти нескончаемо длинные детские прогулки…
– Опять задумалась?
Саша не ответила. Возможно, Димке она и рассказала бы про детство и птиц, гребущих крыльями по небу. И про то, как порой в одну минуту укладываются долгие часы. Никита все равно не поймет этого или же начнет сыпать какими-нибудь сложными формулами. Чему там равняется время в физике? Да какая разница… Разве объяснишь Никите, что иногда пять синиц могут равняться десяткам или даже сотням чернокрылых птиц?
– Птички полетели, – шепнула Саша, указывая в небо.
Но там уже не было синиц, лишь гроздья рябины застыли в безветрии.
– Ты вчера с Димкой гуляла? – спросил вдруг Никита, будто читая Сашины мысли.
– Гуляла! – Она упрямо посмотрела на Никиту. – А что?
И тут случилось то, чего Саша и ждала, и одновременно боялась – Никита быстро приблизил лицо и прикоснулся холодными губами к Сашиным губам, обдавая их жаром своего дыхания. Тогда пропали все птицы, закружилась рябина, и вся зима канула в Сашину бесконечность – за закрытые глаза. Но теперь что-то было не так, как раньше. Саша чувствовала себя не на своем месте, будто пыталась протащить в эту зиму прошлое лето. Но оно вовсе не хотело возвращаться. Вместо мягких трав их окружал колючий снег. Саше стало зябко. И тут же ледяной волной внутри прокатила тайна, и возник страшный вопрос: вдруг именно Никита и есть ее брат? Что, если так? И сторож-пес сразу же ощетинился, зарычал. Саша со всей силы оттолкнула Никиту от себя, вырвалась из сугроба и бросилась прочь. Ноги плохо слушались, но она бежала все дальше и дальше. Ошеломленный Никита что-то кричал ей вслед, но Саша не слышала ничего кроме биения своего сердца. Как бой новогодних курантов, оно стучало «бом-бом-бом»…
Дома Саша сразу закрылась в своей комнате, не вышла к обеду и все сидела перед окном. Она час за часом смотрела на птиц, которые несли на крыльях облака, и к вечеру все небо укрыла тонкая перина.
– Саша, у тебя все в порядке? – стучалась к ней бабушка.
– Угу, бабуль, просто не выспалась…
– Кнопка, ты жива? – спрашивал дядя Миша.
– Ага, читаю…
Только вечером Саша потихоньку выскользнула из комнаты. Она осторожно пробралась к буфету и завернула в салфетку парочку бабушкиных ватрушек с творогом. Потом достала из холодильника кефир и налила в чашку. Так и оставшись незамеченной, Саша притащила все это на подносе к себе. В доме было непривычно тихо, лишь легкий скрип половых досок проводил ее до ее комнаты. Разговаривать с близкими Саше пока совсем не хотелось.
Столько всего сразу свалилось на нее в эти каникулы. А прогулка с Никитой принесла лишь новые переживания. И зачем он притащил на Новый год эту крашеную красотку? Почему же день за днем ей приходится так страдать? Подлая ревность обгрызала ее чувства, как огонь съедает фитиль свечи, оплавляя воск. Казалось, скоро от любви и не останется ничего. Но Саше страшно было отпускать ее, чтобы не остаться с пустым сердцем. Это одиночество казалось ей еще хуже, чем прежнее. Тогда она была одна только снаружи, теперь же сиротела и внутри. Еще не оправившись после разговора с Павлом Львовичем, Саша терпела новую потерю. И трудно было сказать, что ощущалось острее.