– Не твое собачье дело! Передай маме мои слова, уж с этим-то ты справишься, Шэрон? Справишься?
– Я вечно со всем справляюсь, Дебора, – вздохнула она. – Ничего нового.
Воскресным утром я позвонила одной из трех моих начальниц (не той, что встречается с Филиппом; не дай Бог, он подошел бы к телефону!) и проинформировала ее, что не возобновлю контракт со студией, поскольку переезжаю во Флориду. Потом позвонила в Армию Спасения и договорилась с ними, что они заберут мою покалеченную мебель и все, не влезающее в два чемодана и дорожную сумку, которые я брала с собой. Также я звякнула коменданту и попросила пересылать мою почту на мамин адрес, пока у меня не появится постоянный.
– Вы жутко надоедали мне, постоянно вызывая меня чинить всякую всячину, но я буду скучать о вас, – сказал он.
– Вы, как сущий зануда, вечно твердили, будто нужно что-то чинить, но я тоже буду скучать о вас, – ответила я.
Успев заказать последний билет на дневной рейс из Ла-Гуардиа, я выскочила из дома.
Прибыв в половине четвертого в международный аэропорт Палм-Бич, я получила багаж, прыгнула в такси и дала шоферу мамин адрес. У меня был ключ от дома, специально заказанный для меня мамой в прошлые выходные (неужели она предвидела, что он мне понадобится?), поэтому, добравшись до дома, я взлетела по ступенькам в гостевую спальню, скинула теплую одежду и швырнула на пол рядом с багажом. Сбегая вниз по ступенькам, я заметила, что вторая гостевая комната тоже занята. Это было очевидно. Три сумки от Луи Вюиттона стояли идеально ровной линией в углу комнаты. На столике лежали расческа, щетка для волос и косметичка. На кровати висела розовая ночная рубашка с пеньюаром, под кроватью стояла пара атласных золотых шлепанцев.
«Класс! Мы с Шэрон будем соседками, – подумала я, живо представив, как мы с ней вместе на кухне готовим завтрак. – Я отвешу ей комплимент по поводу ее сваренных всмятку яиц, а она сообщит мне, что мои котлеты смахивают на жертву дорожной аварии».
Быстренько напомнив себе, что в данный момент сестрица – не основная из моих забот, я прямиком направилась к гаражу, где стояла «Дельта 88». Ключи мама всегда оставляла в замке зажигания. Раскочегарив старый рыдван, я понеслась из Сьюел-Пойнта. Переехав через мост на Ист-Оущен-бульвар, я вдруг с ужасом осознала, что лишь несколько часов назад этой же дорогой «скорая» везла маму в больницу.
«Пусть с ней все будет хорошо, – взмолилась я. – Пожалуйста, пусть доктор Гиршон окажется именно таким, как говорит Шэрон».
Мемориальный госпиталь Мартина занимал в округе второе место по обеспечению занятости населения. Он был общественным, недоходным учреждением, где царила профессиональная, хотя и замкнутая атмосфера. Как в большинстве больниц маленьких городков, сотрудники и пациенты обычно знали друг друга, жили по соседству, играли в гольф или ездили вместе на рыбалку. В отличие от многих госпиталей маленьких городков он располагался на берегу реки Святой Люсии, предоставляя своим пациентам возможность любоваться великолепным пейзажем.
Конечно, мама, как пациентка отделения интенсивной терапии (ОИТ), к таковым не относилась. Окно ее крошечного бокса выходило на скалы. И все же ей повезло, что она вообще получила место. Февраль во Флориде – пик сезона не только для отелей и ресторанов, но и для больниц.
Одна из медсестер ОИТ, Вики, проводила меня по коридору мимо полудюжины «палат», открытых со стороны сестринского поста, но разделенных между собой перегородками. Поскольку здесь лежали пациенты в тяжелом состоянии, я думала, что в отделении царит суета, но, кроме тихого бухтения телевизоров, писка медицинского оборудования и говора посетителей, ничто не нарушало тишину и покой.
– А вот и наша миссис Пельц, – улыбнулась Вики, когда мы дошли до палаты в конце коридора.
Сначала мама не услышала нас. Судя по всему, она дремала. Справа от кровати на стуле сидела Шэрон, листая номер «Современной невесты». Подняв на меня взгляд, она изобразила улыбку – одну из вымученных гримас, предназначенных для того, чтобы человек ощутил себя, скажем, швалью. Проигнорировав сестрицу, я посмотрела на маму. К ее телу были прикреплены с полдесятка датчиков, а сама она была бледна до прозрачности.
Я заранее готовила себя к этому моменту. В течение двух с половиной часов лёта до Флориды я убеждала себя: «Держись, когда увидишь ее. Не говори ничего, что может ее расстроить. Будь веселой и жизнерадостной». Но когда я увидела бедную мамочку на больничной койке, все мои благие намерения рассыпались в прах.
– Мамочка! – пролепетала я, всплеснув руками и бросаясь к ней. По щекам моим потекли слезы. – Ой, мамочка!
Мои причитания разбудили ее.
– Дебора! – Мама погладила меня по голове, когда я поцеловала ее в щеку. – Тебе не стоило приезжать, дорогая. Это ведь наверняка было для тебя непросто.
– Я не могла иначе, мама. Как ты себя чувствуешь? Болей в груди больше не было?
– Нет, – ответила мама, словно не веря в такое везение. – Доктор Гиршон хорошо позаботился обо мне. Я слышала, у него отличная репутация.
– Шэрон сказала мне. Я очень хотела бы познакомиться с ним.
– Он должен заглянуть сюда, – процедила Шэрон, явно начиная закипать. – В течение часа, полагаю.
– Я дождусь его, – сказала я, желая пожать руку человеку, спасшему маме жизнь.
Усевшись на стул по другую сторону маминой кровати, я начала расспрашивать ее о том, как она себя чувствует, какие лекарства принимает, какую диету ей прописали, какие анализы предстоят в течение последующих дней и не страшно ли ей.
– Немножко, – призналась она. – Даже если я переживу этот инфаркт, есть вероятность, что случится еще один. У дяди Берни было три инфаркта, помнишь? В нашей семье у многих проблемы с сердцем. У меня такое ощущение, будто я обречена.
– С тобой все будет хорошо, – заверила я маму, ошеломленная ее пессимистическим настроением. Ленора Пельц никогда не жаловалась, никогда не сдавалась и никогда не теряла надежды. Она никогда не позволяла жизненным тяготам согнуть ее, даже после смерти папы. И вот теперь мама вдруг как-то потухла, словно инфаркт высосал из нее жизненные силы. – Жаль только, что ты ничего не сказала мне о болях в груди в прошлые выходные, когда я была здесь. Быть может, я чем-то помогла бы тебе.
– Например? – с вызовом осведомилась Шэрон.
– Например, отвезла бы маму к врачу, – отрезала я. – Помогла бы ей.
– Помогла бы? – фыркнула сестрица. – Как сейчас, когда с завыванием влетела к ней в палату?
– Я не завывала, а не скрывала эмоций.
– Ты закатила истерику, – констатировала Шэрон.
– Я человечна. Ты знаешь, что означает быть человечным? Иметь чувства?
– О, у меня полно чувств! Ты просто не хочешь знать, какого рода.
– Не утруждайся. Последнее, что я…
– Заткнитесь сейчас же! Обе! – Мы с Шэрон застыли. – Мне надоела ваша глупость! Надоела!
Мы повернулись к маме, желая успокоить ее, убедиться, что с ней все в порядке, извиниться, но не успели и рта раскрыть, как Вики, медсестра, влетела в палату.
– Вон отсюда! Вон! Вон! – Она вытолкала нас в коридор. – Вы нервируете пациентку, и я не потерплю этого! Пойдите поостыньте в зале для посетителей, а я приду за вами, когда вашей маме станет лучше.
Мы неохотно оставили маму в надежных руках Вики и молча направились в битком набитый зал для посетителей. Остановившись в дверном проеме, мы углядели два свободных стула, но не рядом.
– Садитесь сюда, – произнес мужчина, расположившийся рядом с одним из свободных мест.
Полагая, что оказывает нам услугу, он начал подниматься, чтобы мы с Шэрон могли сидеть вместе.
– Нет, не надо! – хором воскликнули мы, желая быть как можно дальше друг от друга.
Пожав плечами, мужчина сел. Шэрон опустилась на стул рядом с ним. Я примостилась в другом конце зала, рядом с женщиной, чей муж получил удар ножом в живот во время ссоры с любовницей.
– Должно быть, вы очень любите мужа, раз так за него переживаете, – сказала я ей. – Большинство женщин не склонны прощать такие выходки.
– А что тут прощать? Он ведь не с моей сестрой спал. А эту девицу я знать не знаю.
Я кивнула, размышляя о том, не достигли ли мы в нашем округе нового уровня толерантности. Моя собеседница явно считала, что для женатого мужчины в порядке вещей иметь любовницу, если она не его свояченица.