Сзади раздается шорох. Оборачиваюсь и в полумраке различаю силуэт Иден. Она откидывает в сторону простыню и лихорадочно шарит по тумбочке. Нащупав стакан, Иден приподнимается на локте и жадно пьет воду.

– Как ты себя чувствуешь? – негромко спрашиваю я.

Иден вздрагивает,, отрывается от стакана и оборачивается ко мне. Прежде чем ответить, она несколько секунд с удивлением смотрит на меня.

– Лучше. Сколько времени?

– Три часа. – Покосившись на окно, со смешком добавляю: – Вечеринка в полном разгаре.

В полутьме угадываются черты Иден, и я замечаю, что она хмурится.

– Ты туда не возвращался?

Неужели она думала, что я уйду и брошу ее тут одну?

– Нет. Побоялся, что у тебя начнется рвота или еще что-нибудь случится, – тихо откликаюсь я. – И вообще мне не хотелось туда идти.

В прошлом году я в это время уже лежал у Тиффани, мучился, задыхался и метался в бреду. Я долго находился без сознания и не помню, что со мной происходило, зато друзья потом в красках описали это жуткое зрелище. С тех пор прошел год, а я продолжаю наступать на те же грабли: раза три в неделю как штык заезжаю к Деклану.

– В чем дело? – Иден садится на постели.

– Ни в чем, – вру я.

Обхватываю колени, подтянув их к подбородку. Я уже во многом открылся Иден, но про этот случай рассказать не могу. Даже представить боюсь, что Иден тогда обо мне подумает.

– Я же вижу: что-то не так, – настаивает Иден. Она отпивает еще воды, не спуская с меня глаз. – Тайлер, что с тобой?

– Понимаешь… – Слова застревают в горле. Мне не хватает духу все ей объяснить: слишком страшно.

– Что? – не отстает Иден.

– Год назад… – ссутулившись, бормочу я и снова умолкаю.

Как признаться Иден, что в тот день я по обыкновению пытался отвлечься с помощью наркоты и, как последний идиот, едва сам себя не свел в могилу?

– Ты чуть не умер, – заканчивает за меня Иден. Значит, ей уже все известно. – Рейчел говорила, что ты потерял сознание от наркотиков.

Протрезвев, она стала прежней. Не колеблясь, Иден называет вещи своими именами. Проглотив комок в горле, поднимаюсь и, сунув руки в карманы, прислоняюсь к стене.

– Лучше пей побольше, – советую я.

Иден послушно опрокидывает в рот остатки воды и, поставив стакан на тумбочку, встает с кровати. Приблизившись ко мне, она тихо спрашивает:

– Зачем тебе наркотики?

Вот прицепилась! Иден упорно пытается докопаться до истинных причин моих поступков.

– Ну что ты ко мне пристала? – с досадой отмахиваюсь я.

– Скажи мне правду.

– Черт возьми, сколько тебе повторять?! – возмущаюсь я и, все больше распаляясь, сжимаю кулаки. Силюсь подавить вскипающую во мне злость. – Я правда пытаюсь отвлечься!

– Отвлечься от чего? – Иден теряет терпение и тоже повышает тон. Все лето она старалась заглянуть мне в душу и, похоже, теперь не намерена отступать. – Да еще таким идиотским способом! Зачем тебе это надо?

– Так легче жить, – рычу я.

Как обидно: всего минуту назад нам было так хорошо и спокойно, а теперь во мне бушует гнев. Не на Иден. На нее вообще невозможно сердиться. Просто трудно признавать правду, вот я и бешусь.

– И что же такого тяжелого в твоей жизни?

– Иден, хватит, – твердо прошу я. Хоть бы она не стала бередить мои старые раны.

– Что хватит? – Она делает еще шаг ко мне.

– Хватит пытаться меня раскусить.

Сердце учащенно бьется. Умоляюще смотрю на Иден в надежде, что она прекратит меня терзать. Если я все ей выложу, она сразу поймет, какой я на самом деле жалкий и несчастный.

– Тайлер, ты за какую команду болеешь: за «Форти Найнерс» или за «Чарджерс»? – неожиданно интересуется она.

Она серьезно?! Вот так, ни с того ни с сего, перейти от разговора о наркотиках к футболу? И все-таки я с готовностью хватаюсь за возможность сменить тему.

– Что за дурацкий вопрос? За «Форти Найнерс».

Иден от изумления широко распахивает глаза и даже приоткрывает рот.

– Я видела у Дина фотку, на которой вы позируете у стадиона, а рядом – ваши отцы, – своим низким, чарующим голосом медленно произносит она. – Ты там стоишь с таким затравленным видом, будто тебя притащили на матч силком. Но ведь это была игра с участием «Форти Найнерс»! Если ты фанат этой команды, почему ты там как в воду опущенный?

Замираю. Разумеется, Иден говорит о той самой фотографии в гараже Дина, при взгляде на которую я ощутил прежний страх и отчаяние.

– Дин обещал спрятать ее подальше, – непроизвольно мямлю я.

– Что произошло в тот день? Тайлер, ответь! – требует Иден.

Нет, она явно не намерена отступать. Неужели настолько проницательна, что различила на снимке в моих глазах боль? Невыносимую душевную боль, которая куда мучительнее физической. В тот вечер во мне словно что-то надорвалось. Я был сломлен, подавлен и сам себе казался ничтожеством.

На меня вдруг заново накатывают чувства, которые я испытал тогда, на стадионе. Опасаясь, что этого не выдержу, хватаю с тумбочки пустой стакан и изо всех сил стискиваю его, чтобы выместить на нем хоть толику своей ярости. Отворачиваюсь к окну, туда, где сияют праздничные огни города. Во что же превратилась моя жизнь…

– Иден, ну почему ты такая? – бормочу я и, опустив голову, зажмуриваюсь. – Тебе совершенно незачем это знать. Остальные-то обходятся.

– Тайлер, – горячо и отчаянно шепчет Иден. Я кидаю на нее взгляд через плечо. Она участливо смотрит на меня, прижав руки к груди. – Расскажи. Пожалуйста.

Снова зажмуриваюсь. Иден так настойчиво пытается до меня достучаться, но я боюсь поведать ей свою самую сокровенную тайну, которая уже успела стать частью меня самого. Я ведь целых пять лет держал все в себе, и теперь мне не так-то просто раскрыться.

– Не заставляй меня, – еле слышно прошу я.

Иден, приблизившись, встает передо мной и кладет ладони мне на грудь. Наверное, она ощущает, как гулко стучит мое сердце.

– Пожалуйста, – с нежностью просит она.

В глубине ее поблескивающих светло-карих глаз светятся забота, тревога и искреннее желание меня понять. Я никому не рассказывал правду об отце из опасения, что после этого ко мне никогда не будут относиться как прежде. Я не хотел жалости и сочувствия, не хотел остаться для всех просто мальчиком, которого избивал отец. Стремился доказать: я сильнее, я справлюсь. Взял за правило ни перед кем не проявлять своей слабости. Но Иден – исключение. В ней есть что-то такое, что утешает, успокаивает и внушает уверенность: она обязательно обо всем позаботится, и у меня все будет хорошо.

– Мой отец – сволочь, – преодолев сомнения, с болью выдавливаю я. Язык не слушается, а сердце пускается в бешеный галоп, как будто у меня вот-вот случится приступ. – Я говорю всем, что он сидит в тюрьме за угон машины. Но это неправда. – Уставившись в стену, часто моргаю, чтобы сдержать слезы, и сжимаю зубы. Вот-вот вырвутся слова, которые словно ножом полоснут по моей душе. Наконец, решившись, почти беззвучно произношу: – Он в тюрьме за жестокое обращение с ребенком.

Тихо охнув, Иден бледнеет. Закрываю глаза. У меня щемит в груди.

– С тобой? – в испуге лепечет она.

Не размыкая век, молча киваю, боясь расплакаться. В горле пощипывает. Иден прерывисто вздыхает.

– А Джейми и Чейз?

– Только я. – Если бы отец выбрал не меня, а моих братишек, я бы не выдержал.

– Тайлер, я… – Ее голос дрожит. Иден не убирает ладонь с моей груди, желая показать: она здесь, со мной. – Мне так жаль…

Раскрыв глаза, отстраняюсь от нее. Мне не нужна жалость! Иден, белая, как мел, опускает руку. На ее щеках блестят слезы.

– Никто об этом не знает, – бормочу я. – Ни Тиффани, ни Дин… вообще никто.

– Почему ты им не рассказал?

– Чтобы они, глядя на меня, не думали «ах, бедненький»! – выкрикиваю я.

Почти физически ощущаю, как гнев волной поднимается во мне и выплескивается наружу. Отхожу от Иден и, пытаясь успокоиться, опираюсь на тумбочку.

– Сострадание – для слабаков! А я решил, что больше не покажу своей слабости!