Она видела, что Ксения колеблется. Пьет свой виски, рассматривает ногти на пальцах, снова пьет.
— Да говори уже, — вырвалось у Ольги.
И Ксения начала рассказывать.
Многое Ольга и так уже знала, но — как оказалось — далеко не все. Значит, женщина, которую Ксения так трепетно и нежно любит — школьная учительница? Да разве ж так бывает? Разве можно любить так долго?
А Ксения тем временем рассказывала о том, сколько она сделала плохого, чтобы эта учительница осталась с ней. Сколько сделала ужасного, чтобы обеспечить своей женщине призрачное счастье.
— Я поняла, — сказала Ольга, когда Ксения закончила. — Ты то еще дерьмо. И что дальше?
— А дальше, — Ксения усмехнулась. — Дальше я должна ее отпустить. Потому что только так у нее будет шанс построить настоящие отношения и быть счастливой.
Ольга покачала головой.
— Но если ты так ее любишь… Если она так тебя любит… Почему ты лишаешь вас возможности?
Она не успела договорить. Ксения посмотрела на нее волчьим взглядом и зашипела:
— Да потому что я так больше не могу! Я чертовы двадцать лет ощущаю все это настолько сильно, что странно, почему у меня до сих пор не разорвалось к чертовой матери сердце. Слишком сильная любовь, слишком сильная боль… Думаешь, я хочу этого для нее? Нет. Не хочу.
Ольга протянула руку и успокаивающе погладила Ксенину ладонь.
— Знаешь… — сказала она тихо. — Я тут успела слегка влюбиться.
Она поймала удивленный Ксенин взгляд и улыбнулась.
— Нет, это не стало взаимным, но… Но я задумалась. Что со мной не так? Почему я вечно выбираю людей, с которыми у меня априори ничего не может получиться? Вот ты сейчас рассказывала мне свою историю, а я думала, что не смогла бы так. Любить без взаимности двадцать лет. Знать, что ничего никогда не будет — и все равно любить. Быть рядом, защищать, и опять любить…
Нагнулась, посмотрела Ксении в глаза.
— Что ты теряешь? А? Ну скажи, что ты теряешь, если она уйдет? Ты так долго была без нее, одна, и вполне умеешь самостоятельно справляться с компотом своих чувств.
— Ты хочешь сказать…
— Да. Пусть идет. Ты не ее должна отпустить в первую очередь, а себя. Выйди из этого замкнутого круга, вздохни свободнее. Поживи для себя. Может, ничего из этого не выйдет, а может, ты удивишься, как много всего появится в твоей жизни с ее уходом. Кто знает?
— Кто знает… — Тихо повторила Ксения. — Кто знает…
Она молчала, разглядывая бокал с виски, а Ольга улыбалась и думала. Похоже, она только что произнесла вслух рецепт. Рецепт, который, возможно, совсем не подойдет Ксении, но который подойдет ей самой.
Глава 14. Прости, я не одета.
— Вы понимаете, что каждый последующий аборт — это риск того, что вы больше никогда не сможете иметь детей?
Этот милый доктор смотрел на нее так дружелюбно, так ласково и немного осуждающе, что ей даже стало его жалко. Но сидение в гинекологическом кресле в позе «ноги выше головы» не слишком располагает к сочувствию, поэтому Ольга только улыбнулась, покачала туда-сюда ногами на специальных подставках, и ничего не ответила.
Доктор вздохнул и сдался.
— Я выпишу вам направление, на завтра. Можете одеваться.
Он очень забавно прятал глаза и смущался, и Ольге захотелось немного пошалить.
— Как же? — Возмутилась она. — А разве вы не будете делать мне процедуру… Такую, знаете, когда врач вводит во влагалище пластиковый прибор…
Она, конечно же, прекрасно знала, как называется этот прибор, и как называется сама процедура, но смотреть на краснеющего доктора было слишком приятно и весело.
— Нет, УЗИ сегодня не будет, — он с большим трудом взял в себя в руки и ушел к столу, оставив ее за ширмой — одеваться.
Ольга грациозно (насколько это вообще возможно в сложившейся ситуации) слезла с кресла, и принялась надевать одежду. Сначала кружевные невесомые трусики, потом — пояс от чулок и короткую черную, с небольшим разрезом, юбку. Завершили ансамбль туфли на высоком каблуке — фиолетовые, с зелеными заплатами — самые модные этой осенью.
Накинув на плечи тонкую курточку и поправив прическу, Ольга подмигнула доктору, забрала направление и вышла в коридор. Несколько дней назад она впервые за долгое время коротко подстриглась и даже перекрасила рыжие волосы в кипельно-белый, так что теперь постоянно хотелось трогать голову — то ли руки никак не могли поверить в изменения, то ли им настолько нравился новый Ольгин стиль.
На улице ее ждал сверкающий Фольксваген кабриолет — красный, с красными же кожаными сиденьями и матово-черной приборной панелью.
— Стоило переехать в эту Тмутаракань, чтобы заиметь такую машину, — в сто сорок восьмой раз за последний месяц подумала Ольга, щелкая брелоком сигнализации.
Она села в машину, бросила сумку на сиденье рядом с собой, и выехала с парковки, посигналив на ходу зазевавшейся «Хонде».
По Петровской улице доехала до конца, вывернула к порту, и инстинктивно увеличила скорость. В памяти всплыл старый разговор — она всегда вспоминала о нем, когда проезжала здесь, и всегда недовольно морщилась.
— Ты ошиблась, — сказала она вслух, когда порт остался позади. — Я здесь, красная машина здесь, и никто не умер. Кроме тебя — никто.
Машину бросила на парковке возле памятника Петру. Пешком дошла до кофейни, морщась от холодного осеннего ветра, проникающего под кожу и развевающего юбку. Вошла внутрь, осмотрелась по сторонам.
Инна уже сидела за столиком у окна и грела руки о чашку. Ольга улыбнулась ей и присела напротив.
— Интересная прическа, — сказала Инна, оглядывая Ольгу. — Необычно видеть тебя…
— Какой? — Засмеялась Ольга. — Не врагом? Не рыжей?
— Не рыжей. Врагом я тебя никогда не считала.
Подошла официантка. Ольга не глядя заказала кофе и попросила принести пепельницу.
— Когда ты уже бросишь курить? — Спросила Инна. — Ужас просто, дымишь и дымишь как паровоз. А тебе ведь еще рожать.
Ольга пожала плечами, подумав о направлении в сумке. Рожать? Вот уж вряд ли.
— Ты сказала Лизе, что встречаешься со мной? — Спросила она.
Инна удивленно подняла брови.
— Конечно. Не то чтобы она обрадовалась, но…
Все было ясно без слов. Они помирились, они снова месте и любят друг друга, но все произошло слишком недавно для того, чтобы просто забыть об этом и жить дальше. Внешне все хорошо, а как скоро заживет рана в душе — большой вопрос.
Так и с Ольгой. Вырулила, успокоилась. Удалила неотправленные Алисе письма, а адрес ее занесла в черный список. Волосы вот перекрасила, машину новую купила. И вроде все в порядке, и все наладилось, вот только до сих пор болит в груди, и жжется, и давит памятью.
Тяжело объяснить себе, что все кончено, когда сердце отказывается в это верить.
Принесли кофе. Ольга сделала глоток и закурила, глядя на Инну. Та смотрела на нее тепло и немного настороженно.
— Я все думаю о прощении, — сказала Ольга, затягиваясь. — Что должно произойти для того, чтобы один человек мог простить другого?
— Ничего, — пожала плечами Инна. — Нужно просто любить. Если есть любовь — придет и прощение, а если нет — прощения не будет.
Ольга покачала головой.
— Не годится. Ты же меня простила, а любви ко мне у тебя нет и не было никогда.
Она удивилась, когда Инна вдруг протянула руку и отобрала у нее сигарету. Брезгливо затушила ее в пепельнице и дотронулась до Ольгиных пальцев.
— С чего ты взяла, что я тебя не люблю? — Спросила она просто. — Любить же можно по-разному. У меня были к тебе разные чувства за это время — и влечение, и желание, и нежность, и много еще. Сейчас я чувствую благодарность как ни странно, и сочувствие. Этого достаточно для того, чтобы простить.
— Сочувствие? — Нахмурилась Ольга. — Хочешь сказать, что жалеешь меня?
Инна засмеялась и убрала руку.
— Это не одно и то же. Сочувствовать — это значит понимать, как тяжело и трудно может быть другому человеку. А жалеть — это ставить себя выше другого, мол, я-то в лучшей ситуации, а тебе, бедняге, не повезло.
Она сделала глоток из своей чашки и продолжила.
— Ты маленький запутавшийся в себе ребенок, Оль. Только дети могут вот так легко, из-за вспышки, переломать все свои игрушки, а потом сидеть над ними и плакать горючими слезами. Только вырастая, можно понять, что всплески злобы и отчаяния — это нормально, и из-за них не обязательно рушить то хорошее, что у тебя есть.