Яна Невинная - Я заберу у тебя ребенка

— Ты сейчас несерьезно, — не спрашиваю, утверждаю, давая ей шанс передумать и взять свои страшные слова назад. — Ты перенервничала и боишься не справиться. Это уже второстепенно, что подумают и скажут люди, если ты об этом переживаешь. Мы должны в первую очередь позаботиться о девочках. Как появление нашей потерянной дочери нам жизнь ломает, не пойму?

— Я и забочусь! О Зарине. Она ранимая, сложная, со своими особенностями, а ты привел в дом постороннюю девочку, к приезду которой наша дочь не была готова! — снова нападает, вызывая неприязнь. — Ей тяжело! Зарина спокойная, с идеальными манерами, а эта девочка совсем другая, ее воспитывали в иных условиях. Привыкнет ли она к нашему дому? Привыкнет ли Зарина? Это может ей навредить.

— Мне кажется, Зарина очень быстро приняла сестру. У них же связь на природном уровне, они были в одной утробе. Психолог давно говорила, что у нее есть какая-то неосознанная потребность, чувство потери. Помнишь, она всегда рисовала какую-то девочку, которую держала за руку? Но не могла ответить, кто это. Теперь мы знаем, в чем дело. Осталось выяснить, как так получилось, что ребенок, которого объявили мертвым, оказался жив.

Стискиваю зубы, не в силах вытерпеть ожидание того момента, когда я поеду в «Возрождение» выяснять правду. У меня была мысль позвонить в центр, но тогда эта падла Валентина Вересова смогла бы исчезнуть, почувствовав, что запахло жареным, а также спрятать или уничтожить документы. Я принимаю в расчет, что она могла всё подчистить в те дни, но знаю и то, что невозможно скрыть подобные вещи. Где-то она всё равно допустила ошибку, и я обязательно узнаю малейшие детали. А потом не оставлю от медицинского центра и мокрого места.

Но это будет завтра, а сейчас напротив меня стоит женщина, которая обрывает последние нити между мной и собой, своими словами заколачивая последний гвоздь в крышку гроба. И я спрашиваю себя, а правда ли надеялся на то, что мы сможем наладить отношения? Чего от них в принципе жду? Живу по накатанной, работаю допоздна, дома провожу минимум времени. Ничего не всколыхнет внутри эмоции.

До последнего времени так и было. Пока не появилась Вересова. Ловлю себя на крамольной мысли, что невыносимо душно в доме, атмосфера сжимает меня в тиски, не дает свободно дышать. Присутствие Диляры давит, потому что я не представляю, как мы дошли до такого, и в этом есть немало моей вины.

Я ее осознаю. Я мог сделать над собой усилие и попытаться лучше ее понять. Но просто не стал заморачиваться и биться в закрытую дверь. Мы погрязли в обидах и взаимных упреках. И мне жаль того светлого чувства, которое мы потеряли, но его не вернуть. Теперь нам остается только как-то достойно сосуществовать, чтобы девочки получили от нас нужную заботу и доброту.

— Давай завтра проведем время вместе, — смотрю на Диляру, предлагая мировую, хотя что-то подсказывает, что я просто оттягиваю момент до неизбежного краха. — Мы можем сходить куда-то. Только с утра мне нужно будет съездить по делам.

— Ты уделишь время своей семье? Теперь, когда появилась эта девочка, ты хочешь что-то наладить? — с горечью спрашивает она, и эта горечь передается мне и растекается жирным слоем по горлу.

Мы оба понимаем, что ничего не получится исправить, но маски так сильно въелись в лица, что даже наедине мы играем необходимые роли.

— Это не просто девочка, — говорю по возможности мягко, хотя по ощущениям на зубах скрипит крошево из стекла. — Это наша дочь.

У Диляры в ответ на мои слова в глазах появляется затравленное выражение. Мы не понимаем друг друга. Она смотрит на дверь, и я вижу, что она хочет моего ухода. Мы не можем общаться дольше десяти минут. Отвыкли друг от друга.

Иду к себе, не оставляя на ее губах прощального поцелуя, лишь молча желая спокойной ночи. А когда-то у нас была общая спальня, когда-то у меня в руках изгибалась стройная красавица с кошачьими повадками и ароматными длинными волосами. На меня наваливаются думы о бесцельно прожитых годах, о том, как обстоятельства ломают людей и как они меняются под гнетом проблем. Хочу свободы и воздуха, но не новизны от соприкосновения с телом доступной девки, а чего-то более драгоценного. Близости, которую захотелось бы с кем-то разделить.

Мне хочется попробовать, как это, делиться с кем-то своей жизнью. Я стою у большого темного окна и вглядываюсь в ночь. Отчего-то каждую тень принимаю за силуэт Оксаны. Мне видится она в каждом кусте, в каждом шевелении ветки. Она обещала терроризировать меня до последнего, но ее увез муж, и мне бы принять этот факт как данность, а я почему-то придумываю причину для ночного визита. Ее нет. Мы договорились на завтра. Но воображение рисует мне кадры, на которых старик домогается молодой девчонки, и я сжимаю пальцы на телефоне, долго размышляя о будущем…

Мне ничего не остается, как кулем упасть на переднее сиденье автомобиля. Мутным взглядом обвожу нахмуренное лицо Гены. С трудом соображаю, пытаясь понять, как он тут оказался. Из меня ушли все силы, ничего не осталось, я как будто испорченный механизм, который пытались починить, разобрали по винтикам, но не поняли, в чем дело, и так и оставили — с винтиками, болтами и болтающимися пружинками наружу.

— Из машины не выпрыгни только, — предупреждает глухо муж, встряхивая меня за плечо. — Договорились уже с Бакаевым на завтра, надо тебе успокоиться и в порядок себя привести, — монотонно вещает Гена, пристегивая меня ремнем и погружаясь в машину. Я пытаюсь оглянуться на удаляющийся от нас силуэт особняка, но чувствую, что болит голова и трудно поворачивать шею. Все-таки отголоски аварии до меня докатились после некоторого перерыва, когда я действовала на адреналине.

Сейчас и правда нужно поспать и отдохнуть. Я вспоминаю, что у человека существуют базовые потребности, которые даже в таком состоянии нужно удовлетворять. Сон, еда, питье, чистое тело. Сосредотачиваюсь на очередности выполнения мелких механических действий, но Гена не дает мне молчать. Переживает, понимаю, вытаскивает из темного глубокого омута, в который я погружаюсь. Требует рассказать, что произошло. К счастью, даже не касается темы инцидента в машине и своего избиения. У меня бы не нашлось сил это обсуждать.

Рассказываю о произошедших событиях и постоянно срываюсь на слезы. Боже, я плачу не переставая уже несколько дней, как будто ничего больше не умею делать. Надо это прекратить, иначе я просто помешаюсь.

Завтра всё изменится, когда мы поедем в перинатальный центр. Думаю о том, что давно не общалась с тетей Валей. Перебираю в памяти последние полгода и осознаю, что мы виделись с ней на похоронах, а потом даже не созванивались.

Полгода пролетело очень быстро, но я всё еще не смирилась со смертью мамы, а вот Лиза, как и все дети, достаточно быстро забыла бабушку. Нет, она, конечно же, вспоминала ее иногда, но не испытывала такой боли, как я. Она не страдала. Сжимаю руки в кулаки и думаю о том, что психика у детей устроена по-другому. Вдруг моя девочка и меня позабудет, она же такая маленькая…

— Я Вальке позвонил, — сообщает Гена, — сказал, что мы приедем в гости. Но что с Бакаевым, не стал говорить.

— А она что? — встрепенувшись, смотрю на мужа.

— Очень удивилась, зачем мы приехали в Москву. Про Лизу спрашивала, ну я наплел, что девочку тоже приведем.

— Зачем такие сложности, Ген? Почему не сказать как есть? — непонимающе смотрю на него, пытаясь уследить за ходом мысли.

— Моряк всегда чувствует приближение шторма, лялька, — выдает фразу и усмехается. — Чую, что этот визит ничем хорошим не закончится. Что-то она намутила с яйцеклетками этими, себе в угоду. Расскажи еще раз, что она тебе говорила.

Не совсем понимаю, зачем он к этой теме возвращается, но напрягать память мне не приходится. Помню все ясно как день.

— Пару Бакаевых она мне сама подобрала, сама же посоветовала отдать яйцеклетки в качестве донорских. Я, конечно, знала, что по закону суррогатная мать не может выступать донором яйцеклеток, но мы с тетей Валей посчитали это не таким существенным нарушением закона. Кто бы стал копать? Ну… Это я тогда так думала, — всхлипываю, осознавая, что готова была в том своем состоянии отдать собственного малыша, рожденного из моей клетки.

— Она тебе здорово задурила голову, — со злостью говорит Гена, осуждающе смотря на меня. — Не надо было соглашаться!