Очнулась от того, что девушки принялись смывать с нее все нанесенное, а потом в чистую кожу втирать еще что-то пахучее и приятное.
Из хамама Эме вышла, едва держась на ногах, чистая и нежная, как младенец.
Далал была довольна:
– Ну вот, теперь ты хороша.
Эме позволили спать столько, сколько захочется, но перед сном заставили выпить две чаши напитка. Далал сказала, что это чай, но напитки ни в малейшей степени не походили на привычный чай, который девушка пила дома.
– Это настой из листьев хурмы, его надо пить маленькими глоточками, наслаждаясь.
Конечно, чтобы наслаждаться горьковатым вкусом настоя, надо привыкнуть, но Эме честно глотала настой потому, что Далал добавила, что это напиток красоты.
Второй она назвала зеленым и сказала, чтобы Эме привыкала, он очень полезен, потому Михришах Султан пьет только такой. Вкус у зеленого чая оказался приятным, не хуже обычного, который подавали к столу во Франции.
На вопрос о том, что это за рыжая масса, которой ее обильно смазывали, Далал кивнула:
– Хорошо, что ты интересуешься. Это была хурма с медом и йогуртом. Очень полезно и для тела, и для лица. Чтобы кожа была нежной и гладкой, за ней нужно постоянно ухаживать.
Эме вспомнила, как мучилась из-за сальной кожи ее кузина Роз-Мари, и вздохнула.
– Почему ты вздыхаешь?
– На Мартинике… там, где я жила… летом очень жарко, и сохранить кожу нежной и чистой тяжело.
– Разве во Франции бывает очень жарко?
– Мартиника – остров в Вест-Индии, это далеко от Франции.
– Как ты там оказалась?
– Я там родилась, а в Нанте училась.
– Если будешь слушаться, станешь еще красивей, чем была до сих пор! – заключила Далал, чем повеселила Эме. – И нечего смеяться! – надула губы старуха. – Завтра начнешь учить турецкий язык и все остальное.
– А что остальное, Далал?
– Увидишь.
Сказано это было так, словно Эме предстояло освоить какую-то очень трудную науку. Девушка вздохнула. Единственное, чего от нее не требовали, – ежедневных молитв. Зато теперь она молилась сама – истово, причем молча или шепотом. Господь и Дева Мария услышат такие молитвы, они ведь не сказанным словам верят, а тем, что рождаются прямо в сердце. Сказать можно что угодно, а вот то, что человек думает, и составляет его сущность.
Девушке нужно было научиться многому, что составляло «образование» наложницы, – турецкому языку, хорошо бы фарси и арабскому, чтобы понимать стихи, которые читает, игре на музыкальном инструменте (хотя бы одном), танцам и искусству любви.
Язык давался девушке легче всего, за ту пару месяцев, что она провела в неволе, так или иначе общаясь с поработителями, она запомнила основные фразы для повседневной жизни, многие просто помнила на слух, не понимая, что они значат. Неплохо далось изучение арабского, легко поэзия и игра на инструменте, весьма сходном с гитарой, которой Эме владела и без нынешних наставников.
А вот с танцами вышла загвоздка. Девушка была музыкальна, чувство ритма имела прекрасное, но дергать бедрами, выставив наружу живот, для вчерашней ученицы монастырской школы казалось слишком большим грехом.
Мудрая Далал сообразила, в чем дело, посоветовала:
– Помолись, попроси прощения, мол, ты же не по своей воле это делаешь…
Все равно не помогло: Эме стеснялась.
Однажды Далал позвала ее в просторную комнату, где, кроме них двоих, никого не оказалось. Зато из-за ажурной перегородки слышалась танцевальная музыка.
– Музыканты с завязанными глазами, никто тебя не видит. На меня не обращай внимания. Попробуй танцевать для самой себя.
Совет оказался дельным, знавшая движения Эме постепенно поддалась ритму и начала двигаться, закрыв глаза. Ей очень понравилось, конечно, никакого вихляния бедрами не было, и грудью она не трясла, но о том, что почти прозрачные шаровары держатся на бедрах, а сверху тонкая коротенькая кофточка, плотно охватывающая грудь, живот при этом не прикрывает, забыла.
Далал осталась очень довольна, но Эме категорически отказалась повторить это прилюдно:
– Я не падшая женщина, чтобы живот выставлять напоказ!
– Ты рабыня, не забывай об этом.
Эме твердо глянула в глаза наставнице:
– Что делают с непокорными рабынями. Бросают в Босфор?
– Бьют, – коротко и резко отозвалась Далал. – Ты зря думаешь, что тебя казнят. Нет, тебя накажут.
На мгновение Эме замерла, но тут же фыркнула:
– Бьют, не боясь испортить кожу?
Старуха снова ответила жестко:
– Здесь умеют бить так, чтобы было больно, но не видно. Поверь, я знаю. Я не старше нашей султанши и была не хуже тебя.
Эме не поверила своим ушам:
– Сколько тебе лет?
Старуха горько усмехнулась:
– Много меньше, чем кажется. А это… – она обвела рукой вокруг лица. – Я была строптива, и, не найдя на меня управы, стали проверять на моей коже снадобья.
Эме вдруг поняла, что еще, кроме молодого голоса, ей показалось странным у Далал – ее руки не соответствовали лицу!
– Далал…
– Послушай меня: если не хочешь повторить мою судьбу или испытать что-нибудь похуже, будь немного терпимей. Отсюда побег только в преисподнюю, не испытывай судьбу. Ты очень красива, воспользуйся этим.
Несколько дней после этого разговора Эме ходила потерянной: она не могла сосредоточиться на учебе, не могла есть, пить, спать.
Далал, уже пожалевшая о своей откровенности, решила поискать другой подход к подопечной:
– Забудь обо всем, что услышала обо мне, я для тебя старуха, какой была с самого начала. Думай сейчас только о себе. Пойми, что ты никуда отсюда не денешься. Прими это, будет легче, и найди хорошее в таком положении.
– Что может быть хорошего в рабстве?!
– Например, то, куда ты попала. Ты понимаешь, что благодаря своей красоте ты среди рабынь в самых лучших условиях? Не выполняешь тяжелую грязную работу, не терпишь унижения, побои, тебя не насиловали солдаты, не отдали в дом удовольствий, где нужно ублажать многих мужчин ежедневно.
– Все равно я свободная женщина!
– Ты рабыня. Ты была захвачена в плен и продана в рабство. Пойми это, наконец! Тебе так многому еще нужно научиться, а ты тратишь время на несбыточные мечты. Научись любить свое тело и дарить его.
– Что?
В монастыре Эме внушали, что любить свое тело – грех, что ублажать плоть, потакать ее желаниям преступно. Далал учила противоположному: нужно полюбить свое ухоженное, красивое тело так, чтобы не стесняться его наготы, чтобы гордиться им и подарить тому, кому оно предназначено, как величайший дар небес.
– Ты же не станешь дарить что-то недостойное? Поверь, что ты сама – достойнейший подарок, прими себя такой и будь готова подарить своему мужчине.
Эме фыркала и сопротивлялась, она так и не смогла переступить черту, за которой свое тело воспринималось бы как дар небес. Сказывалось скромное и строгое монастырское воспитание.
Неизвестно, что было бы дальше, но однажды Михришах Султан, не раз навещавшая Кючюксу и довольная преображением Эме, приехала не одна, вернее, следом за султаншей в особняке появился еще один гость.
Это тем необычней, что молодой человек явно не был евнухом. Эме уже научилась отличать евнухов по их женственным фигурам и довольно тонким голосам. Она не видела других мужчин с тех пор, как попала к Михришах Султан, но понимала, что с этими что-то не так. На вопрос, что именно, Далал сначала фыркнула, но потом объяснила, вернее, попыталась это сделать:
– Ты мужчину голым видела?
– Нет, что ты!
– Но ты хоть знаешь, чем мужчина отличается от женщины и чем детей делают?
Эме полыхнула краской смущения, но кивнула, опустив глаза:
– Да.
– Так вот, у евнухов этого самого и нет. Отрезали.
– Как это?! – ужаснулась девушка.
– Только не вздумай расспрашивать самих евнухов, это их обида на всю жизнь. Отрезали еще в детстве, чтобы не могли испортить женщину. Евнухи охраняют гаремы по всему миру там, где такие есть.
– А… почему они все черные, потому что рабы?
– Рабов у османов и белых полно. Черные потому, что такие дети легче переносят увечье, у них тела сильней. – Она оглянулась и тихонько хихикнула: – А еще, чтобы, если наложница родит ребенка от евнуха, сразу было видно по цвету кожи.
Далал могла объяснить все, что вызвало вопросы у Эме, иногда, правда, категорически отказывалась это делать, как и осуждать порой нелепые правила поведения. Если она дергала плечом, делая вид, что не расслышала вопроса, значит, лучше не приставать, все равно найдет способ не отвечать или скажет, что не знает.