Мы ушли в самый дальний угол сада, под горку, к заросшему бурьяном оврагу, и долго сидели здесь в глубоком молчании. Я смотрел на вздрагивающие звезды и укорял кого-то в вышине: «Зачем Ты заставляешь любить и страдать? Зачем смеешься над нашей любовью»? Нет и не будет ответа… Плывет в загадочном молчании ночь над землей и пристально смотрит на землю дрожащими звездами… Эх, лучше бы ты не приезжала сюда, Калерия… Что мне делать? Что мне делать?
Я медленно побрел по аллее. Джальма побежала впереди, белым, сверкающим пятном мелькая в темноте меж деревьями… Приостановилась и заворчала… Испугала меня…
– Вперед!
Джальма побежала и пропала в темноте. Не лает Джальма: кто-нибудь «свой»… Не ускоряя шага, иду к беседке… Кто-то сидит на крылечке. Джальма лежит на траве около. Должно быть, мама пришла опять «объясняться» со мной… Ах, как надоели эти ненужные «объяснения»! Они только еще более запутывают всех нас в обидах и непонимании друг друга…
– Ты, мама?
Не отвечает. Кажется, плачет… Боже мой, да это…
– Ты, Калерия? Плачешь?
– Я больше не пойду туда… Не могу!. Я до утра просижу здесь, у тебя…
– Что случилось?..
– Всё равно… Не спрашивай!.. Иди спать… Я буду здесь до утра. Когда взойдет солнце, – поеду… Бог с ними!..
И опять, как в тот день, когда она просила меня похлопотать у батюшки за Вовочку, я положил на ее склоненную спину свою руку и прошептал:
– Бедная!
И мне было бесконечно жаль эту тихо плачущую женщину. Но теперь в чувство жалости властно врывалось и побеждало его новое.
– Милая, милая!.. Я люблю тебя, Калерия, и не могу жить без тебя…
– Погоди, не целуй!.. У меня мокрые щеки…
– Не стоит плакать, Калерия!.. Бедная, голубка моя… Я никому не дам тебя обидеть… Мне казалось, что ты сперва… любила меня. Скажи: правда это или я ошибался и этого никогда не было?..
– Погоди, Геня… Я скажу… всё… Дай мне немного успокоиться… Так обидно, так обидно… Что я им сделала?..
– Пойдем ко мне… Посиди у меня в последний раз…
– Хорошо… Ты иди и зажги огонь… Я немного посижу здесь одна и всё пройдет… И тогда приду…
– Ты меня не обманешь?
– Какой ты смешной!.. Нет, не обману…
– Я тебе верю…
Словно в лихорадке, вбежал я в беседку и, натыкаясь в темноте на мебель, с трудом отыскал спички и лампу. Потом я начал наскоро прибирать в комнате, на столе. На мгновение остановился пред портретом Зои: вместо прежней нежности к нему, теперь шевельнулась неприязнь. Я шумно выдвинул ящик письменного стола и бросил туда портрет.
– Ну вот… видишь: не обманула. Хорошо у тебя, тихо…
– Какая ты красивая!..
– И ты разглядел?.. А помнишь тогда…
– Я был слеп, Калерия.
– И, может быть, это было лучше для нас обоих…
– Нет, нет…
– Оставь мои руки!..
– Они безумно красивы!..
– Сто раз слышала я эту фразу… Как мало в жизни нового! Сядем и давай говорить… о чем хочешь… искренно… не боясь слов… А где же портрет той милой девушки? Почему он исчез с твоего стола? – спросила вдруг Калерия и остановила на моем лице пристальный взгляд. Я опустил глаза.
– Это была ошибка… Я люблю тебя, только тебя, Калерия!..
Калерия вздохнула, укоризненно покачала головой и спросила:
– Теперь ты поставишь мой портрет?
– Да… Тот, который ты мне обещала…
– И настанет такой час, когда ты вот так же уберешь мой портрет и скажешь, что это была ошибка. И поставишь третий… Потом четвертый…
– Никогда, Калерия! Это – на всю жизнь… Клянусь тебе…
– Милый мальчик… Обманывайся и верь, пока не разучишься…
Калерия погладила мои волосы и уселась на диван. От этого прикосновения кровь бросилась к сердцу, к голове, к лицу, и радость полилась по всему телу… Я вдруг рванулся с места и, опустившись на колени около Калерии, разрыдался и, покрывая поцелуями ее ноги, стал в восторженном исступлении шептать о своей любви и страдании…
– Я не могу, пойми, что не могу тебя потерять… Ты мне дороже всех… дороже жизни!.. Без тебя мне не нужна жизнь… Ты не хочешь понять, Калерия… Если бы ты знала, как я несчастен… Лучше не жить…
Я опустил голову ей на колени и стал тихо всхлипывать. А она ласкала мои волосы и ласково, с испугом и слезами в голосе, тихо говорила:
– Перестань… успокойся… Ты славный… Ты добрый и такой умница… Будь мужчиной!.. Я не люблю, когда плачут мужчины… Будь сильным и гордым, каким я тебя встретила…
– Ты не любишь меня… Нет, не любишь…
– Милый! я не умею любить так, как ты хочешь… Только раз в жизни я жестоко обманулась в любви и теперь… не умею, мой чистый, честный, хороший!.. Ты мне нравишься… очень…. может быть, я, ну, как тебе сказать…
– Правду, правду! – шептал я, не поднимая головы.
– Может быть, я могла бы тебя любить так, как я умею… Но тебе надо другое… Ведь тебе мало моих глаз, моих волос, рук, моих губ… А я больше не сумею дать тебе… Я… моя любовь, как подснежник: быстро пропадает… Бери себе твою Маргариту… А я… я…
– Это была ошибка!.. Клянусь, только ошибка…
– А я красивая… но неверная… «Кармен»… Понял? Да?
– И всё-таки я люблю тебя, только тебя… Какая бы ты ни была…
– Я пустая… гадкая… неумная… Ты присмотришься к моей красоте, и ничего у тебя не останется… Ты моложе меня…
Заворчала вдруг Джальма и уставилась на дверь… Мы стихли, но я не мог поднять головы с колен Калерии… Открылась дверь.
– Подлая тварь! Убирайся вон! Пощади мальчика!
– Мать! Уходи вон! Не смей ее оскорблять! – закричал я, поднявшись на ноги.
– Мерзкая, развратная…
– Молчи!
– Гадина! – задыхаясь, прохрипела мать и, выйдя за дверь, громко сказала:
– Я позову кучера, чтобы он вытащил тебя за волосы…
– Ах, вы вот как! Хорошо… Идите…
Я схватил со стены ружье и дрожащими руками стал вкладывать в него патроны.
Калерия захохотала, вскочила с дивана и, приблизившись, обвила руками мою шею сзади: крепко поцеловала в щеку и шепнула на ухо:
– Да, меня так еще не любили… На, целуй мерзкую, развратную гадину… в глаза, в губы! во что хочешь… Ах, какой ты красивый!.. Скоро рассвет… Посмотри в окно: уже вздрагивает небо и потухают звезды… Целуй!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Розовым полымем загоралось небо на востоке. Проснулись в саду птицы и, попискивая, стали покачивать под окном ветки сирени. Предутренней прохладой тянуло из окна. Было странно тихо, словно пробуждающийся день боялся еще уходящей ночи и осторожно крался по мягкой росистой траве и сыроватым земляным дорожкам, приглядывался и прислушивался…
– Пора… Занимается утро.
– Милая, милая!.. Как ты красива!.. Не могу оторваться от твоих затуманенных глаз…
– Опять слезы?.. Ты уронил одну слезку мне на плечо… Горячо и щекотно… У, какой… бяка!.. Пора, пора… Сказка кончилась.
– Ты не поедешь… сегодня.
– Не могу, голубчик.
– Нет, нет… Не поедешь. Теперь ты… моя ты! Не отдам!.. Никому…
– Я, голубчик, не могу оставаться здесь ни одного дня… Ты это и сам понимаешь… Я подарила бы тебе еще несколько дней жизни… своей, а ты мне – своей, но… ведь это невозможно…
– Я хочу отдать тебе всю свою жизнь и душу отдать, а ты…
– Смешной… Мальчик… У меня нет души, чтобы обменяться с тобой… А жизнь… Нельзя брать чужую жизнь, когда не знаешь часто, что делать со своей…
– Не любишь ты меня!..
– Как умею… Я тебе говорила… Бери, какая есть…
– Калерия, ради Бога прошу – останься еще!.. Я не могу расстаться с тобой… не могу… Ах, ты не понимаешь этого… не хочешь понять…
Я припал к ней на грудь и не хотел оторваться…
– Ты как… ребенок у матери… Я тебе говорю, что осталась бы еще, но где…
– Я поеду с тобой… Ты смеешься?
– Нет… Этого не могу… Нельзя.
– Ты кого-нибудь любишь?
– Меньше, чем тебя… Не делай мне больно.
– Я мог бы убить тебя, Калерия!..
– За что?
– Не знаю… не знаю…
– Негде… Негде спрятать наш грех… Ведь люди это называют грехом…
– Если бы ты… Нет, тебе это покажется смешным…
– Ну, говори!..
– Мне хочется быть с тобой… только с тобой… Я унес бы тебя на край света, на необитаемый остров, и не знаю – куда… Тебе смешно…
– Какой ты милый… Я смеюсь потому, что твои слова пробуждают во мне детскую радость… Я смеюсь от восторга… Говори же!
– В старом бору, на берегу озера, живет лесник. Старик. Он рыбак и охотник… Мы друзья… Ты смеешься?..