– Инструкция… Какая инструкция?.. Гм!.. Смешное слово…
– Вам всё смешно… Погодите, не пришлось бы поплакать… Безобразие!
– Да, скверно… Окно не виновато… Идите!.. Не буду… Извините великодушно…
– Извините… Нет уж, пускай смотритель как знает, а я извинять не имею права…
– Ну, наплевать… Уходите с Богом!
Надзиратель крикнул стражника, тот привел Флегонта. Убрали все стекла, очистили рамы, испробовали крепость решетки, отобрали всё твердое и острое, даже ручку с пером, и ушли… Смешно: они боятся, как бы я не покончил с собой… Нашли дурака!.. Я жить хочу, страстно, ненасытно хочу жить, а они…
После сильного нервного возбуждения наступил полный упадок сил. Я с трудом таскал по камере ноги и не мог сжать пальцев в кулак. Растерянная улыбка не сходила с моего лица, дергались губы и веко левого глаза. Пробовал говорить с собою и удивлялся своему голосу: слабый, глухой, не мой голос… Смешно и странно слышать… Валялся в кровати и думал, почему это не звонят в колокола. Словно я разбил не стекла окна, а все колокола в городе. Посмотрел в окно и тут только увидел, что уже стемнело. Как это так незаметно подкралась ночь, такая тихая и ласковая, кроткая и печальная ночь?.. Где-то играет оркестр духовой военной музыки… То тихо, почти не слыхать, то громко, совсем близко. Не поймешь, где. Может быть, в том саду, где мы впервые увидали и полюбили друг друга. Да, конечно там: когда ветер с той стороны затреплет на голове волосы, музыка заиграет громко, всем хором инструментов, а когда ветерок затихает – слышны только басы, барабан, кларнеты. Что там играют такое знакомое-знакомое, от чего щемит сердце? Вальс, грустный вальс. Где и когда я слышал? Почему радостно и тоскливо от этого вальса?..
– Тра-ра-рам, та-та, тарам-та-та-та…
Ах, да!.. Вспомнил: это тот самый вальс, под который я мучился ревностью на вечеринке, глядя на танцующую с распорядителем гордую Зою… Какой милый, родной вальс!..
– Тарам-та-та, та-та, тарам-та-та-а-та-та, та-аа-а-та…
Боже, как это было давно!.. Кажется, что с тех пор прошло больше года, а ведь это было всего четыре месяца тому назад… Сколько утекло воды за эти четыре месяца… Опустил голову на руки и, в приятном полузабытье, слушаю то рождающиеся, то умирающие звуки военного оркестра. Грезится что-то далекое, милое, прошлое, успокаивающее, баюкающее душу лаской… Вот заиграли опять… Что-то заунывное и задушевное… «Лучинушку!»
– Лучи-на, моя лучи-и-нушка да березо-о-овая, ах, что же ты…
Хочется плакать от непонятной грусти о чем-то потерянном. О чем? Не знаю. Не всё ли равно, о чем!.. Холодный ветерок льется на голову, на спину, на руки… Немного холодно, но хорошо. Точно купаешься в Волге в жаркий летний день… Ах, как хорошо на Волге в жаркий летний день! Солнце припекает, как огнем, песок на берегу – горячий, словно нагретый в печке, а вода прохладная. Полежишь голый на горячем песке, а потом – кувырк в воду: сперва дух захватит от резкой перемены, а потом ничего… Только покрякиваешь от удовольствия… А потом прозябнешь, вылезешь и бух в горячий песок, как в печку! И теперь мне то жарко, то холодно, словно купаюсь в Волге и в ее песках. Что это: музыка, или только кажется?.. Нет, музыка смолкла, это в ушах осталось впечатление от музыки и от колокольного трезвона… Как странно: словно вылетевшие из оркестра обрывки музыки всё еще летают над спящим городом и не находят себе пристанища… А всё-таки холодно. Дрожь в теле. А в висках точно бьют стеклянными молоточками; похоже на часы.
Неужели уже светает? Да, вон там бледнеет и зеленеет небо, потухают звезды. На городской башне мелодично бьют часы. Сколько? Три… неужели я пролежал на руках за столом с десяти до трех?.. Озяб, – надо лечь и хорошенько укрыться, с головой. Можно сверху – шубой…
– Ну-ка, милая шуба, выручай: кажется, схватил лихорадку…
Я улегся, не раздеваясь, укрылся одеялом и шубой, поджал ноги и застучал, как голодный волк, зубами…
– Брр!.. Холодно. Ужасно холодно! Надо – с головой… И жарко, и холодно.
Странно: в ушах всё еще звучит грустный вальс…
– Трам-та-та-та, та-тааа… Зоя, идем танцовать вальс!.. Идем, милая!..
…Удивительно: даже ночью не перестают трезвонить в колокола…
Душно и жарко. На кой чёрт вы накрыли меня шубой!.. Черти полосатые!.. К чёрту шубу!.. Жара смертельная, а они меня еще шубой… Не имеете права. Я потребую прокурора…
– Мама, не вели им покрывать меня шубой… Жарко…
– Тарам-та-та, та-та, тарам-та-та-там-та-ааа…
XXXIV
– Вставайте! Собирайте вещи!..
– Куда? Не хочу… Я хочу спать… Убирайтесь от меня.
– Вас матушка в конторе ждут…
– Мама?.. Ах, да… Мама!.. Я сейчас… У меня ужасно болит голова…
– Собирайте вещи… Флегонт! Собери им вещи…
– Зачем вещи? Это мои вещи…
– На волю, на поруки вас к матушке… Поздравляю…
– На волю?.. Ну, что ж…
– А вы поскорее!.. Это можно бросить?
– Что это?
– Орех в сахаре…
– Нет, нет!.. Отдайте его… Это моя тайна…
– Вещи, ваше благородие, готовы.
– Неси в контору… Пожалуйте! Сюда, сюда!.. Что с вами?..
– Очень болит голова… Сегодня очень холодно?
– Нет, тепло…
– Странно. Вы говорите, на волю?..
– Да. Сюда, в контору…
– Мама!
– Геня! Ты – свободен… Я так рада, милый!.. Скорее уедем из этого проклятого дома… Что с тобой?.. Ты в жару…
– У меня лихорадка, мама…
– Да на тебе нет лица!.. Что с тобой здесь сделали!..
– Ничего, мама… Погоди, я что-то хотел спросить тебя…. Забыл. Очень важное что-то… Ах, да!.. Не вноси покуда денег Калерии…
– Да ты что, голубчик, бредишь, что ли?.. Я внесла уже и поэтому только тебя выпускают на волю…
– Я сперва должен видеть Калерию…
– Калерию? Вот тебе раз!.. Калерия за границей. Зачем тебе понадобилась Калерия?..
– Не знаю, мама… Ничего не знаю… Делайте как хотите. Мне ужасно хочется спать, мама…
– Ты болен… Ах, Господи!.. Что же это такое…
– Вещи, сударыня, на извозчике…
– Ну, уйдем скорее!.. Застегнись хорошенько!..
– Распишитесь в получении сына.
Мы уселись на извозчика и поехали. Звонко трещала пролетка, покачивалась на рессорах, и катилась всё вперед, а я сидел, прислонясь к матери, с закрытыми глазами, и мне казалось, что мы едем назад… Я раскрывал глаза и изумленно смотрел на необычайное зрелище шумливого, торопящегося города… Смотрел, но не испытывал никакой радости, а только одно изумление.
– Ах, мама, как мне хочется спать!.. Скоро ли мы приедем и куда ты везешь меня?
– На пароход.
– Разве уже ходят пароходы?
– Да, сегодня – первый пароход… У тебя лихорадка…
– Ничего… Как приедем на пароход, я лягу в каюте спать и просплю до самой Самары… Ах, как хочется, мама, спать!..
– Надо бы к доктору, да опоздаем на пароход. – Не надо. Пройдет, мама… Заедем на телеграф: я дам телеграмму Зое, – она приедет в Симбирск… и там мы обвенчаемся…
– Решили отложить до осени: твоя невеста должна сперва хорошенько поправиться, да и ты сам… Жених!.. Краше в гроб кладут…
– Кто решил?.. Как смели решать без нас?
– Мы с отцом твоей невесты решили…
– Не ваше дело!.. Стой, извозчик! Я – сию минуту, только дам телеграмму…
– Застегнись! Ах, какое мученье!.. Загорелось жениться…
«Христос Воскресе, Зоя. Я свободен, выезжай Симбирск. Геннадий».
– Готово! Едем!..
– Полковник сказал, что ваше дело кончится к осени… и тебя могут посадить еще месяцев на семь досиживать…
– Ну!
– Ну… А ты – жениться…
– А я – жениться… До осени еще пять месяцев… Оставь, мама, эти разговоры, у меня и так болит голова…
– И телеграмма не успеет дойти. Вечером мы будем в Симбирске, а…
– В Симбирске мы останемся и подождем… Я должен видеть Зою…
– Успеешь…
– Нет, не успею… Дайте, наконец, нам свободу и возможность распорядиться самими собой… Довольно с нас одной тюрьмы…
– Застегнитесь же, ради Бога, на все пуговицы!
– Не желаю. Мне жарко.
– Уступили за две тысячи… – Не понимаю…
– Торговалась с полковником, как на базаре. Две тысячи внесла, а третью надо послать Калерии…
– Ах, да… Калерии… Не говори мне ничего про Калерию…
– Она теперь не такая… Она исправилась…
– Не мое дело…
– Она опять сошлась с мужем… У ней – ребенок родился…
– Какое мне дело! Пускай родился… Мне это вовсе не интересно.