– Ухаживал, чуть с ума не сходил, а теперь не интересно…
– Никогда не напоминай мне об этом.
– Эх, ты!.. Неблагодарные вы… Она приняла в тебе такое участие, а ты… Три тысячи не бараний рог… Не всякий согласился бы…
– Перестань, ради Бога!.. Иначе я соскочу с извозчика и… вернусь в тюрьму…
– Конечно, она легкомысленная женшина, а всё-таки добрая и отзывчивая.
– Тпру!..
– Матрос! Прими вещи…
– Какой пароход?
– «Гоголь».
Гудят свистки пароходов, развеваются на мачтах флаги, клубится из труб черный дым, скрипят сходни, поют грузчики, волоча по сходням что-то тяжелое:
«Аа-ах, ней-дет, да-вот пойдет!
Аа-ах, ней-дет, да-вот пойдет!»
А там, за пароходами, блестит свободная, широко разлившаяся река, а вдали синеют еще голые горы с пятнами ярко-белого снега в ложбинах и оврагах. Клочки порванной зимней одежды гор… Поплескивает тяжелая мутная еще вода в борт парохода и звенит, словно пароход – стеклянный. Пассажиры нарядные, словно вместе с пароходом их всех заново отремонтировали и выкрасили в яркие цвета. Говор, крики, пение грузчиков, грохот от бросаемых в люк товаров, французский лепет дам на балконе и русская ругань на палубе…
Стою на пароходе, смотрю на широкий простор водяной равнины, на синеватый контур далеких гор и потихоньку бунчу:
«Выдь на Волгу! Чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется…»
А в душу радостной волной льется свобода и хочется, простерши вперед руки, закричать:
– Здравствуй, матушка Волга, родимая река!.. Привет тебе, раздольная!..
– Я опять свободен, и любим я, матушка-Волга!!.
Кричать неудобно. Я снял шляпу и широким жестом руки махнул сверкающим на солнце водяным равнинам.
Хорошо! А озноб опять начинает ломать кости. Холодно, хочется потягиваться, погреться около горячей трубы… Вот как только отвалит пароход от пристани, пойду в каюту, лягу под шубу, закроюсь с головой и, поджав ноги, буду спать, спать, спать…
Загудел и задрожал пароход, шевельнулись колеса и зашумела внизу вода.
– Отдай носовую!
– Есть!
Поплыла мимо конторка с провожающими, замелькали в воздухе платки и зонтики, задвигались баржи, пароходы, мачты, показалась Казань с белым кремлем, с золотыми куполами собора, с красной высокой башней Сумбеки…
– Прощай, Казань!..
– Застегнись ты, ради Бога!..
– Иду, мама… У меня опять лихорадка…
– Иди пить чай…
– Нет, ты пей, а я лягу и буду спать, долго буду спать… До самого Симбирска… Спать и спать… больше мне ничего не надо…
– Ты кашляешь…
– Ничего… пройдет… Не беспокойся, старенькая… Я пойду… Что ты смотришь так беспокойно?
XXXV
…Какой жаркий день. Словно в жарко-натопленной печке. Зачем вы меня закрываете? Не надо. Вот я полежу еще на горячем песке и буду снова купаться… Ты, мама, не бойся, я не утону. Я отлично плаваю по-саженному… Пустите же, не держите меня!..
…Я требую выставить рамы: вы не имеете права закрывать форточку. На улице весна, а вы скрываете от меня и говорите, что – зима. На прогулку я не пойду и обедать не буду. Не хочу я пить! Чего вы суете мне в рот? Убирайтесь от меня! Зачем вы кладете камень на голову? Не имеете никакого права…
…Мама, кто это в белом? Прокурор? Доктор… Не верь, он притворяется доктором. Скажи, что это – не я… Тише, опрокинешь лодку! Гребите, братцы, ровнее. Касьянов! Запевай «Вниз по матушке по Волге!»..
…Ах, Зоя… ты совсем не умеешь перестукиваться. Ну, я слушаю… Не понимаю. Зачем тебе подвенечное платье? Оставь нас, мама!.. Это не твое дело. Ну, вот и перевернулись… Я весь мокрый… С ног до головы…
– Это хорошо.
Кто это говорит, что «хорошо»… Дурак какой!.. Дурак, брат, ты, Касьянов. Что вы со мной делаете?..
– Ничего, ничего… Оборотите хорошенько голову. Дайте ему ложку портвейну…
Вкусное вино… Налей, Касьянов, как следует… Оно горячее… Смешно…
– Калерия!.. У тебя горячие глаза… Как угли, раскаленные черным огнем. Уйди!.. Не люблю… Не жми мне руку… Не садись ко мне на кровать!.. Ах, это ты, мама… Я хочу спать. Разбуди, когда будем подходить к Симбирску… Ночь или день?..
– Ночь… уже девятая ночь…
– Когда же Симбирск?.. Я еще успею уснуть?.. О чем ты всё вздыхаешь? Мне очень хорошо… Я скоро выздоровлю…
Раскрываю глаза, смотрю на потолок, обвожу взором стены и удивляюсь. Незнакомая комната, белая с голубым; раскрытое окно, большое, светлое окно; в окно смотрит голубое небо, видны верхушки зеленых берез… Поют птицы за окном и кудахчет курица… Странно! Что такое со мной случилось? Где я и как сюда попал? Серое, не мое одеяло… И ноги точно не мои: длинные-длинные. Где-то медленно выбивают маятником часы…
– Ты проснулся…
– Мама!.. мама!.. Ты…
– Не говори, доктор не велел разговаривать…
Доктор?.. Да, да, да… Вспомнил: ведь я болен, в больнице…
– Славу Богу!.. Слава Богу!..
– Мама… Где мы?.. в Симбирске?
– Да.
– Приехала Зоя?..
– Не говори же… Спи больше.
– Я не хочу спать… Скажи про Зою!..
– Она здесь, в Симбирске.
– Позови ее ко мне…
– Доктор не велит…
– А я хочу…
– Ты плачешь… Ах, ты, Господи!.. Вредно волноваться, а ты…
– Пришли ко мне Зою!
– Ну, спросим доктора: он велел подождать. Может быть, разрешит.
– Попроси его… Ей-Богу, я скорей выздоровлю!.. Даю вам слово…
– Вот наказание!.. Я пожалуюсь, если будешь разговаривать…
Я уткнулся в подушку и тихо плакал, как обиженный маленький мальчик. И чувствовал я себя как маленький мальчик: сердился на маму и хотел назло ей умереть. А когда растворилась дверь и гулко прозвучал строгий голос доктора, обходящего всех больных в сопровождении фельдшерицы, я испугался и притих, притворился спящим и боялся, что мать будет на меня жаловаться доктору.
– Ну-с, молодой человек, как наши дела?..
– Капризничает он…
– Оставь, мама!
– Требует невесту…
– Эге!.. вон он чего захотел. Это хороший признак. Ну-ка, жених, сядьте, я послушаю… Температура?
– 36,7.
– Отлично. Повернитесь, жених, спиной!.. Вот так.
– Время ли теперь думать о женитьбе…
– Да-с, придется еще полежать… А пожалуй и того… на юге пожить… Дышите глубже! Еще!.. Хорошо, в общем хорошо. А жениться всё-таки рано. Это, молодой человек, всегда успеется.
– Я прошу, доктор, не жениться, а только дать мне свидание с невестой.
– Денька через три-четыре… и то при одном условии… на приличном расстоянии… Смотреть друг на друга можно, а приближаться – никоим образом…
– Через два дня… А раньше?
– Я сказал, не через два, а через три-четыре. А впрочем, завтра увидим. Главное – не волноваться…
– Если не пустите, я буду волноваться гораздо больше, доктор. Нельзя ли завтра!.. Ну, хотя послезавтра!.. Мы не видались целую вечность.
Утро вечера мудренее… Завтра увидим, а не увидим, так посмотрим.
Доктор пошел прочь, мать – за ним. О чем-то они тихо разговаривали в дверях, а я лежал и улыбался во весь рот: скоро увижу, наконец, мою Зойку, мою прекрасную любимую Зойку… Какая она стала?.. Господи, как я счастлив!
– Мама, что сказал доктор? Можно завтра? да?
– Можно завтра… А потом советует пожить в Крыму до осени…
– Ура… О чем же ты грустишь и вздыхаешь?.. Всё идет прекрасно…
– В Крым надо… Напрасно я отправила тысячу назад, Калерии…
– Мы обвенчаемся и вместе поедем в Крым… Господи, как это великолепно!..
– Лежи, не вскакивай на постели! Нельзя.
– А какой теперь месяц?
– Завтра – первое мая…
– Неужели – май? Не может быть!
– Май. Лежи же, Христа ради…
– Лежу, лежу… Всё лежи да лежи… Надоело уж…
– Скажи – слава Богу, что жив остался… Думали не встанешь совсем.
– Глупо, значит думали… Зоя где остановилась?
– Молчи!
– Не замолчу. Скажи, где!
– У родных.
– Приходила она сюда?
– Каждый день заходит. И сегодня прибегала уж…
– Милая… милая… Она боялась, что я умру…
– Вместе ревели в приемной… Она ничего девушка, нравится мне…
– Вот видишь!.. А ты… Она удивительная… такой больше нет на свете!..
– Перестанешь ты болтать, или мне к доктору итти и пожаловаться?
– Молчу, молчу, мама… А смеяться можно… Это не вредно, а напротив…