— Ладно, идем. Только быстро. Хотя это нехорошо — бродить по хозяйственному двору без разрешения, — вздохнула Габриэль.
— Мы же мигом, просто глянем одним глазком и назад! Ну, пошли же быстрее, а то опоздаем.
Они спустились в сад, прошли по тенистой аллее туда, где за двухъярусной стеной гортензий и жасмина в здании из красного кирпича пряталась кухня.
— Давай просто заглянем в окно? — предложила Фрэн.
— Зачем? Раз уж пришли, давай зайдём и спросим.
— Это будет как-то неудобно, — замялась Франческа, — а вдруг нас выставят?
— А подглядывать — это удобно? — усмехнулась Габриэль.
— Ну, мы же только узнаем, где он стоит, а уж потом можно будет и зайти, — понизив голос, ответила Франческа, — не хочу ходить среди кастрюль и сковородок с рыбой — или ты мечтаешь пропахнуть жареным луком и посадить на платье масляное пятно?
— Окна высоко, мы ничего не увидим.
— А ты встань на цыпочки. Я вот вижу.
Франческа была выше Габриэль, да ещё и надела на бал новомодные туфли на высоких каблуках, и для неё это, и правда, не представляло труда. Габриэль вздохнула: у Фрэн не существует препятствий для того, что могли бы сделать другие.
Они пробрались к открытому окну, подняв повыше юбки, чтобы они не цеплялись за густую траву, и Габриэль, встав на цыпочки, принялась заглядывать внутрь. Комната оказалась овощной кладовой — на полу лежала капуста, связки сельдерея и спаржи, стояли корзины с яблоками и морковью, но никаких тортов и голубей там не было. Фрэн подошла к другому окну, и заглянув, произнесла тихо:
— Тут нет ничего, кроме кастрюль. Я посмотрю с другой стороны, — она махнула рукой и скрылась за углом.
Габриэль прошла дальше вдоль стены, заглянула в одно окно, потом — в другое, пытаясь держаться за выступы в кирпичной кладке. Кругом висели гирлянды осенней паутины и чтобы не испортить перчатки или ненароком не сделать затяжку, она их сняла и продела за пояс.
Не хватало ещё испачкаться, ведь запасных у неё с собой не было, а подавать мужчинам руку для поцелуя в грязной перчатке было бы очень стыдно.
Она снова привстала на цыпочки, держась за подоконник, и руки тут же вымазались в пыли. А от дымившей на кухне печи, все подоконники с этой стороны здания покрылись тонким слоем сажи.
— Ну вот! Фрэнни, Фрэнни! И зачем я тебя послушала! — прошептала Габриэль, разглядывая пальцы.
В одной из комнат она увидела висящих на крюках фазанов и тушки кроликов, а на столе у окна лежала огромная бычья голова с рогами. Сизые мёртвые глаза уставились на неё и показались ей настолько ужасными, что Габриэль даже вскрикнула от неожиданности, отпрянула и едва не упала. Она сорвала пучок травы и принялась оттирать руки. К своей досаде сумочку с платком, солями и веером она оставила в комнате. Сажа оттиралась плохо, без мыла ей точно не справится. Нужно побыстрее уходить отсюда, вся эта затея с голубями — глупость. Зачем она только послушала Фрэн!
Другое окно было закрашено мелом, Габриэль взяла прутик и осторожно толкнула чуть приоткрытую створку. Мало ли, может, там тоже жуткая бычья голова или ещё что — похуже. Оттуда пахнуло тухлой рыбой, да так сильно, что Габриэль фыркнула от отвращения и зажала нос пальцами. Запах был настолько мерзким, что к горлу подкатила тошнота.
— Ну, всё! Провалились бы эти голуби! — воскликнула она, приподняла платье одной рукой, и бросилась прочь, перескакивая через высокую траву.
Выбежав на дорожку, она едва не налетела на двух мужчин, идущих ей навстречу. В одном из них она узнала мессира Форстера, а другим мужчиной оказался её отец — Витторио Миранди.
— Габриэль? Почему ты заглядываешь в окна кухни? — удивленно воскликнул отец и добавил с улыбкой. — Признайся, ты хотела стащить несколько шоколадных пирожных? Моя дочь обожает пирожные.
Будь отец один, Габриэль, конечно же, пошутила бы в ответ, что она хотела стащить весь свадебный торт. Но от мысли, что мессир Форстер видел, как она задирает юбку, встает на цыпочки и заглядывает в окна кухни, совсем как служанка, желающая втайне съесть кусок пирога, и от насмешливого взгляда, которым он её окинул, она густо залилась краской, и обычная находчивость ей внезапно изменила.
— Отец? Я… Нет! Не подумайте… Мы… с Фрэн… мы, — запинаясь, произнесла она, пряча за спину испачканные руки, — мы просто хотели посмотреть, как голубей…
Тут она смутилась, не зная какое слово подобрать, и закончила фразу совсем уж глупо:
— … запихивают в торт.
И кажется, ей впервые в жизни стало стыдно за то, что именно она произнесла вслух. Никогда раньше остроумие так её не подводило. Ей было ужасно обидно, что этот Форстер застал её за таким неподобающим синьорине занятием, что она стоит перед ним с грязными руками и лопочет такие глупости. А он при этом так доволен собой, что улыбается снисходительно и смотрит на неё, как на глупую маленькую девочку.
Вблизи он показался ей очень высоким и каким-то… страшным. Нет, физически он был, конечно, довольно привлекателен. Но его лицо, несмотря на лёгкую улыбку, казалось очень серьёзным, а взгляд — цепким, таким, от которого хотелось укрыться.
— Кстати, Габриэль, ты знакома с мессиром Форстером? — произнес отец, указывая рукой на своего спутника. — Это моя дочь, Габриэль Миранди. Габриэль — это мессир Александр Форстер.
Она присела в реверансе, и не задумываясь подала руку, и только потом с ужасом осознала, что руки у неё без перчаток, а подавать для поцелуя руку без перчатки — это вопиющее неприличие. И если бы только это! Занятая мысли о том, что же сказать, она и забыла, что пальцы всё ещё испачканы сажей, травой и пылью. Но когда она заметила это, было уже поздно…
И, конечно, любой воспитанный южанин сделал бы вид, что не заметил этой неловкой ситуации, он бы склонился, но не стал касаться руки губами, соблюдя лишь формальность, и тактично переведя разговор на красоты местных видов или обсуждение церемонии, отвернулся бы, позволив даме исправить досадную оплошность.
Но глупо было рассчитывать на деликатность «этого гроу». Форстер, конечно, всё заметил. Более того, он сделал то, от чего Габриэль едва не провалилась сквозь нагретый солнцем гравий дорожки — взял её руку и поцеловал, так неторопливо и церемонно, словно она была королевской особой. И, конечно, сделал он это специально, чтобы её унизить.
— Ваши руки пахнут мятой, синьорина, — произнес Форстер с улыбкой, — и вы их испачкали, когда так мило шпионили за… голубями.
Габриэль поспешно выдернула руку и спрятала за спиной.
— Возьмите…
Он достал из кармана платок и протянул. И лучше ей было бы, и правда, провалиться на месте, потому что подобное фиаско стало ударом по самолюбию. Но хуже всего были не её грязные руки, и не то, что «этот гроу» почувствовал, чем они пахнут, хотя произнесенное вслух, это было ужасно и само по себе, и даже не то, что её застукали за тем, что она подглядывала в окна кухни.
Хуже всего было то, что он явно наслаждался этой неловкой ситуацией, вгоняя её в краску ещё больше, вместо того, чтобы деликатно отвернуться и дать ей возможность привести себя в порядок. И Габриэль растерялась, не зная, как ей вести себя с ним в присутствии отца, который, разумеется, не заметил всего этого возмутительного неприличия.
— Мессир Форстер, благодарю вас, — к Габриэль, наконец, вернулось самообладание, и чтобы и дальше не выглядеть глупой капризной девочкой, она взяла протянутый платок, — не стоило себя утруждать подобной заботой.
— Это всего лишь попытка соблюсти южные правила этикета, — ответил он, чуть склонив голову.
— Такая же деликатная, как и ваш рассказ о жертвоприношении? — она яростно потёрла пальцы платком, стараясь не смотреть на собеседника, и кляня про себя Фрэн на все лады. — И такая же уместная, надо заметить.
Габриэль принялась в первую очередь тщательно оттирать место поцелуя, и это не ускользнуло от внимания Форстера. Получилось как-то слишком уж неудобно, ей следовало бы сделать это незаметно, но с другой стороны, она была слишком зла, чтобы придать значение такой мелочи.
— Как видите, я пытаюсь обучаться тонкостям южных правил поведения, — ответил он, вложив в слова какую-то долю иронии.
— Должна сказать, что у вас плохо получается.
— Возможно, у меня не было хорошего учителя? А может сам предмет оказался бессмысленным и глупым?