Ляна Зелинская - Южная роза

— А может учителю попался нерадивый ученик? Или предмет не по зубам? Ведь предмет-то невероятно сложный! — парировала она не глядя.

— Габриэль! — воскликнул синьор Миранди. — Тебе не кажется, что ты излишне строга к нашему гостю? Учитывая, что он приехал издалека, ты могла бы быть снисходительна ко всяким принятым здесь церемониальным мелочам. Ты даже не представляешь, как много интересного я узнал от мессира Форстера! Какое совпадение, что он служил в Бурдасе, а я как раз пишу монографию о туземных обычаях. И он поведал мне массу любопытных нюансов!

— О! Я уже наслышана об этих нюансах, отец! Вырезание сердец и распитие свежей человеческой крови! — воскликнула она с притворным восторгом и добавила с тонким сарказмом, чуть усмехнувшись и глядя Форстеру прямо в глаза. — А вы уже предлагали моему отцу посмотреть шрамы от когтей льва? Как я понимаю, вы любите их демонстрировать.

— А вы, я вижу, это запомнили? Значит, вам тоже любопытно на них взглянуть? — он чуть прищурил правый глаз и его вопрос прозвучал, как издевательство.

— Мне? — вспыхнула Габриэль. — Отнюдь. Но, если вы пытались впечатлить меня своей… мужественностью, то могу заверить — у вас не получилось. Оставьте дешёвые трюки синьоре Арджилли. Я вряд смогу оценить всю эту… ммм… «пикантность и остроту».

Она передразнила интонацию синьоры Арджилли так искусно, что Форстер засмеялся, а Габриэль спохватилась, что кажется, в пылу своего раздражения сказала много лишнего. Она смутилась и продолжила тереть пальцы платком.

Синие глаза Форстера блеснули, и ноздри затрепетали, но синьор Миранди, как обычно, сарказма в словах дочери не заметил, и лишь воскликнул в ответ:

— Так вы дрались со львом? Как чудесно! Послушайте, вы непременно должны у нас побывать! Я привез из Бурдаса коллекцию холодного оружия, и хочу, чтобы вы оценили её, как… профессиональный военный и знаток местных обычаев. Скажем, послезавтра? Приезжайте к вечернему чаю, мы будем рады вас видеть, — он достал карточку и протянул, — там адрес.

— С удовольствием, синьор Миранди, — улыбнулся Форстер, забирая карточку и глядя на Габриэль, — к тому же я много слышал про розовый сад вашей дочери и хотел бы его увидеть.

— Много слышали? — удивилась она. — Большей частью всё это неправда. Да и уже осень, розы почти отцвели. Там не на что смотреть. Боюсь, вас ждет разочарование.

— Думаю, в этом саду найдётся одна роза, которую я хотел бы увидеть в любом случае, — произнес мессир Форстер и взгляд его совершенно недвусмысленно говорил о том, какую именно розу он имеет в виду.

Габриэль почувствовала, как от этого взгляда краснеет почти до пят, потому что все комплименты, которые ей говорили воспитанные мужчины, а говорили они их немало, все они звучали не так. Что-то было в его словах… жутко неприличное. Даже не в самих словах, а в том, как он их произнёс, в его голосе, в его взгляде, в этом поцелуе, в его платке, который она держала в руках. И она опустила глаза, делая вид, что разглядывает свои руки.

Да хоть бы он провалился!

Она вся кипела внутри, обдумывая какую же деликатную гадость сказать этому наглому северянину, считающему, что может не только купить её за дюжину шляпок, но и говорить ей эти двусмысленные вещи, напроситься на приглашение в их дом, да ещё и навязаться в друзья к отцу. Но на ум ничего достойного так и не пришло. Ей не хотелось опускаться при отце до бестактностей, но видеть мессира Форстера у себя в гостях ей хотелось ещё меньше.

— Да и к тому же, — она обратилась к синьору Миранди, пробуя деликатно отделаться от неприятного гостя, — у нас такой беспорядок, мы пакуем вещи для переезда — не думаю, что сейчас удачный момент для приема гостей.

В такой ситуации любой воспитанный южанин поспешил бы отказаться от приглашения под благовидным предлогом, понимая, что подготовка к переезду дело серьёзное. Но Форстер пропустил её намёк мимо ушей.

— Я непритязателен, поверьте. Беседка в саду и чашка чаю меня вполне устроит, — ответил Форстер с усмешкой, — главное ведь не церемонии, а достойное общество.

— Как приятно встретить человека, не порабощенного условностями! — воскликнул синьор Миранди. — Да и к тому же, то, что предназначалось музею, мы уже отправили, а так, твой сад, Элла, вполне подойдёт для вечернего чаепития. И, не слушайте её, моя дочь — скромница, она сильно преуменьшает, когда говорит, что розы совсем отцвели, поверьте, вам стоит их увидеть, — он доверительно похлопал Форстера по плечу.

А Габриэль с тоской подумала, как же быстро отец пал жертвой чар «этого мерзкого гроу». Форстеру нельзя было отказать в находчивости, он сразу же понял слабости синьора Миранди и умело ими воспользовался.

— Синьор Миранди, я с удовольствием. Вы даже не представляете, как сильно я хочу посмотреть этот сад теперь, когда знаком с его хозяйкой. И, разумеется, посмотреть вашу коллекцию. У меня в Волхарде тоже хранится несколько весьма любопытных предметов — я обязательно вам о них расскажу.

— Увы, ваш платок, мессир, пришел в негодность, — ответила Габриэль, чтобы скорее уйти от этого разговора, — я выброшу его, с вашего позволения.

— Как вам будет угодно. У меня есть ещё дюжина таких платков, так что если захотите снова испачкать руки — я буду рад вам их предложить, — ответил Форстер с улыбкой.

— Надеюсь, я больше не доставлю вам удовольствия наблюдать меня в подобной ситуации, — ответила Габриэль с вызовом.

— Жаль. Ведь в одном вы правы, синьорина, я действительно получил ни с чем несравнимое удовольствие, наблюдая эту картину. И, пользуясь случаем, в качестве благодарности за спасение ваших рук, я хочу пригласить вас на пару кадрилей на предстоящем балу. Надеюсь, у вас ещё остались свободные танцы? Вы расскажете мне о вашем саде и южном этикете, а я — о зверских обычаях туземцев Бурдаса…

— Разумеется, она вам не откажет, мессир Форстер, моя дочь прекрасно танцует! И любит это дело! — вмешался синьор Миранди.

— Боюсь, шпионя за … голубями, я подвернула ногу. Не знаю смогу ли я танцевать кадриль, да и вообще я предпочитаю вальс. Хотя вряд ли вы знакомы с этим танцем, слышала, горцы любят что-то более… ритмичное и с барабанами, — ответила Габриэль не глядя, и порывисто натягивая перчатки.

Но её намёк на то, что все горцы — дикари, а вальс, танец доступный лишь высшим слоям культурного общества, собеседник снова пропустил мимо ушей.

— Подвернули ногу? — спросил он с притворной заботой, и тут же предложил Габриэль руку, согнутую в локте. — Позвольте, я провожу вас или, быть может, позовём доктора? И, разумеется, я согласен на вальс. Обожаю вальсы.

— Вы очень любезны, мессир, но мне поможет кузина Фрэн. Фрэнни! — Габриэль помахала рукой Франческе, которая весь этот разговор пряталась за кустами жасмина.

— Тогда увидимся на балу, синьорина, — Форстер чуть склонил голову, — и кстати, теперь, когда вы победили свои руки, прошу…

Он достал ещё один платок и протянул Габриэль с улыбкой:

— …нос вы тоже испачкали, видимо… сажей.

Это стало последней каплей. В этот момент Габриэль поняла, что кажется, ненавидит Форстера всеми фибрами своей души.

— Элла? Ты что, так и будешь прятаться теперь здесь? — спросила Фрэн, обмахиваясь веером. — Ты пропустила уже половину танцев!

— Не половину, а только вальсы, — ответила Габриэль, — и вовсе я не прячусь — просто не хочу танцевать с «этим гроу».

На самом деле она, и правда, пряталась. И причин этому было несколько. Во-первых, она действительно не хотела танцевать с Форстером настолько, что пошла и потихоньку узнала у маэстро расписание танцев. А затем стала следить, с кем танцует Форстер, и заранее, как только ожидался очередной вальс, быстро уходила из освещённой части внутреннего двора, чтобы не попасться ему на глаза. И хотя она очень любила вальсы, но сейчас готова была пожертвовать ими ради того, чтобы не оказаться в опасной близости от «этого гроу». Почему её так злило и пугало его присутствие, она объяснить не могла. Но мысль о том, чтобы находиться с ним рядом, приводила Габриэль в замешательство.

А второй причиной стал подслушанный ненароком разговор двух синьор, которые, как оказалось, непринуждённо обсуждали её — Габриэль Миранди. За это нужно было сказать отдельное «спасибо» Фрэн. Она, с присущей ей непосредственностью, рассказала всем не только о неподобающем поведении мессира Форстера, но также и о том, как он отозвался о незавидном финансовом положении семьи Миранди, и произнес те самые слова о дюжине шляпок и туфель, в которые ему обойдется Габриэль, как невеста.