Грегг окинул взглядом оба конца коридора операционного отделения, где никого не было, кроме двух уборщиц со швабрами и ведрами, взял Мики за руку и увел ее подальше от двери, через которую оба только что прошли, чтобы оказаться подальше от сестер, готовившихся увезти пациентку. Он отвел ее к алькову, где хранились шовный материал и зажимы, и спокойно сказал:
— Мики, Накамура уже получил это письмо.
Не веря своим ушам, она взглянула на него:
— Что ты этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что все кончено. Можешь расслабиться и забыть об этом.
— Я не пони… — Мики почувствовала, как по телу пробегает волна шока. — Это ты его написал? — прошептала она, холодея.
— Мики, мне пришлось. Я знал, что ты ни за что этого не сделаешь.
— О Грегг! — Она отошла от него, сделала три шага и быстро обернулась. — Ты поступил со мной ужасно!
— Мики, ты еще скажешь мне спасибо за это. Обещаю! Когда у нас будет своя практика, ты оглянешься назад и поймешь, что я спас тебя…
— Ты не имел права!
Грегг посмотрел на уборщиц, которые украдкой следили за ними.
— Черт побери, Мики, я беспокоился. Не только за тебя, но и за нас. Жаль, что ты не понимаешь этого. Если бы Накамура уволил тебя, где, по-твоему, ты нашла бы другую ординатуру? Перестань думать только о себе и своих чертовых личных принципах! — Он поднял руку. — Нет, не смотри на меня свысока, видя во мне злодея. И не пытайся убедить меня и весь мир, что ты одна ведешь себя порядочно!
Его громкий голос отдался эхом, и несколько любопытных лиц выглянули из послеоперационной палаты. Мики старалась подавить дрожь, но чем больше она напрягалась, тем больше тряслась. Чтобы успокоиться, ей потребовалось приложить немало усилий. Наконец она заговорила.
— Грегг, я знаю, почему тебе так хотелось, чтобы я извинилась перед Мейсоном, — сказала она ровным голосом. — Это не имело ничего общего со спасением моей репутации, верно? Ты беспокоился за собственную репутацию.
— Собственную! — Грегг выдавил нервный смех и переминулся. — О чем, черт подери, ты говоришь?
— Ты боишься, как бы Накамура не подумал: «Что это за шеф хирургического отделения, если он не может заставить ординатора второго года повиноваться своим приказам?» Не мое лицо, Грегг, не моя карьера волновали тебя… Тебя волновала собственная карьера.
Мики заставила себя повернуться и ушла твердой походкой. Ошеломленный Грегг смотрел ей вслед.
Мики в глубокой задумчивости смотрела в окно ординаторской. Она наблюдала, как темнело небо, становясь ярко-пурпурным; вдыхала запахи цветов и жареного мяса, которые разносил знойный воздух; слушала, как из открытых окон на улице льются звуки музыки и звенит смех. Вид был красивым, фантастичным, и она ненавидела его.
Мики прислонилась к оконной раме, скрестив руки на груди. Лицо ее было белым, как мрамор, зеленые глаза горели негодованием. Она сжала бескровные губы. Грегг не имел права так поступить! Он предал ее, и теперь они никак не могли не то что жить вместе — даже оставаться друзьями. Отныне их профессиональные отношения будут ущербны, ибо всегда останется повод для недоверия и подозрений.
Вдруг Мики почувствовала, что ужасно устала. Ноги гудели от пульсирующей боли, в животе урчало. Взглянув на часы, она сообразила, что провела на ногах почти двадцать четыре часа, если не считать полчаса на скамейке в середине дня, когда она ела йогурт и читала письмо Сондры.
Вчера вечером, когда Мики ужинала дома вместе с Греггом, ее вызвали в педиатрическое отделение поставить укороченный катетер пациенту с лейкемией. Затем последовал вызов в палату неотложной помощи, чтобы перевести пациента с болезнью желчного пузыря в хирургическое отделение. После ей пришлось снова возвращаться в педиатрическое отделение, потому что катетер просачивался. У нее ушло немало времени, чтобы снова привести катетер в порядок. А потом две сестры держали бившегося в истерике ребенка, а Мики долго возилась с крохотными венами, чтобы поставить капельницу. К рассвету пациентка в крыле «Восток-3» после операции разбередила рану на животе, и больную пришлось срочно доставлять в операционную, чтобы закрыть рану. После этого Мики удалось принять душ, выпить чашку черного кофе, и только она начала обход больных, как ее вызвали в отделение неотложной помощи осмотреть миссис Мортимер. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как она за ужином сцепилась с Греггом из-за Мейсона. Двадцать четыре сумасшедших, нелепых часа, после которых казалось, что короткого отдыха у солнечных часов и вовсе не было.
Мики подошла к дивану, опустилась на него и закрыла лицо ладонями. Она была в ординаторской крыла «Восток-3», ибо дежурила и должна была находиться поближе к телефону. Там, в послеоперационном отделении, тридцать два пациента ждали, когда она придет осмотреть их: надо было проверить тридцать две повязки, кому-то снять швы, назначить или отменить лекарства, сделать записи в медицинских картах. Тридцать два пациента испытывали боль и тревогу, каждый из них хотел задать ей не менее сотни вопросов. Все ждали, когда в их палату придет весело улыбающаяся Мики.
У нее вырвалось рыдание. Она не могла пойти к ним, не могла смотреть им в лица!
Она тихо плакала, закрыв лицо ладонями, и слышала топот ног в коридоре за закрытой дверью: шуршали проезжавшие мимо каталки, скрипели резиновые ботинки, приближались и удалялись голоса. Только однажды до этого Мики позволила себе такое, только раз она поддалась слабости, подавленному настроению и хорошо выплакалась. Но даже тогда она надеялась, что никто не войдет и не застанет ее врасплох. На этот раз ей было все равно. Хотелось выплакаться, долго и громко, а затем уснуть на целую неделю. Ей хотелось бежать прочь, подальше от этих заточивших ее в неволе стен, подальше от тридцати двух пациентов, которые лежали, ожидая, когда она придет, подштопает и подбодрит их, а им даже в голову не приходило, что врача тоже иногда надо подштопать и подбодрить.
Вдруг Мики обиделась на них — на их болезни и зависимость от нее. Она обиделась на эту больницу: она ненавидела ее. Ненавидела Грегга, Джея Соренсена и Шарлу из отделения неотложной помощи. Как они терпят это? Как они могут приходить сюда день за днем, жить при искусственном освещении, дышать искусственным воздухом и работать на конвейере с неисправными телами, словно рабочие на заводе, производящем роботов? Где удовлетворение от всего этого? Где чувство достоинства?
А впереди еще пять лет такой жизни!
Тихий плач Мики перешел в безудержные рыдания. Теперь она рыдала громко, наверно, так громко, что ее услышали через закрытую дверь, но ей было все равно. «Пусть слышат! Пусть видят, что я не машина!» Именно это сделали из нее полтора года в «Виктории Великой» — превратили ее в холодную, производительную, бездушную машину. Год интернатуры выбил из нее бесполезную чувствительность, научил смотреть на смерть как на еще одну клиническую фазу болезни, научил не чувствовать привязанности к пациенту, а считать его очередным случаем. Ее природные инстинкты притупились.
«Когда я отработаю здесь, мне уже будет тридцать один год».
На столе зазвонил телефон. Мики посмотрела на него: «Господи, оставьте же меня в покое!» Затем достала из кармана носовой платок, вытерла лицо и взяла трубку.
— Это вы, доктор Лонг? — спросил взволнованный голос. — Это Карен из педиатрического. У нас больной, нуждающийся в неотложной помощи.
— Что произошло?
— Кровоизлияние после удаления миндалин.
— Кто интерн?
— Тоби Эйбрамс. Он просил позвонить вам. Вы нам срочно нужны.
Мики повесила трубку и машинально пошла к двери. Она шла, потому что была так запрограммирована, шла, как ее учили. Но внутри ощущала холод и оцепенение.
В педиатрическом отделении был сущий ад. В коридоре усмиряли истеричную женщину, а в палате две сестры и практикант придавили ребенка к койке. Койка, одежда и пол были крови. Подбежав к маленькой девочке, лежавшей на боку, Мики спросила:
— Что случилось?
Тоби, интерн, повернул бледное лицо к Мики. Его белый халат промок до нитки, одной рукой он вцепился в запястье ребенка, другой удерживал на месте капельницу.
— Это пациентка Берни Блэкбриджа. Он сегодня удалил ей миндалины. Девочка чувствовала себя хорошо, но час назад у нее неожиданно началась рвота, живот наполнился кровью и она оказалась в шоковом состоянии. Я взял кровь, чтобы установить группу и резус, пытался поставить капельницу. Но она все вертится, а вены у нее такие тонкие…