Доктор Маргарет Каммингс наблюдала, как ее пациентка все ходит по кабинету, курит сигарету, затем, не докурив, сплющивает ее в большой стеклянной пепельнице, стоявшей на серванте. Затем возвращается к креслу, берет сумочку, достает новую сигарету, закуривает ее, и все начинается сначала. Все время, пока она говорит рублеными предложениями, ее короткое, плотное тело являет собой комок нервов.
Когда Рут впервые пришла к ней семь месяцев назад, Маргарет Каммингс увидела женщину, которая не дает выхода накопившейся ярости. Сейчас та же самая женщина вытаптывала дорожку на ковре, и природа сил, бушевавших внутри нее, оставалась столь же загадочной, что и в прошлом феврале. Обе не приблизились к решению проблемы, которая, похоже, была скрыта в Рут.
— Из-за этого я не могу держать себя в руках, — продолжила Рут, остановившись перед висевшей на стене литографией Дали и сердито глядя на нее. — Знаешь, Маргарет, есть два вида злости. Один придает силы и помогает добиться своего, вроде окончить медицинский колледж. Второй доводит до состояния жалкой беспомощности. Только представь: Рут Шапиро стала беспомощной!
Постояв у литографии, Рут подошла к серванту, погасила еще одну сигарету и вернулась к креслу.
Находиться в кабинете Маргарет было приятно, он располагал к беседе. Он мало отличался от кабинетов в большинстве домов, был обставлен удобной мебелью, одну стену занимали книги и несколько растений. Письменного стола не было. Казалось, тетя Мегги пригласила тебя на чай, и ты подумала, что самый раз облегчить душу, потому что она умеет слушать и хранить секреты.
Рут опустилась на кресло и взглянула на подругу, сидевшую на диване. Настоящая тетя Мегги: Маргарет Каммингс выглядела столь же скромной, что и ее кабинет. У нее были седые волосы. Она надела простую юбку и свитер, туфли-лодочки на низком каблуке и часы «Таймекс» с большим циферблатом. Глядя на Маргарет Каммингс, нельзя было догадаться, что она пользуется репутацией самого лучшего и популярного психолога в этом городе.
— Не знаю, что и делать, Маргарет.
Психиатр поерзала на диване:
— Давай поговорим о твоем муже. Что ты о нем думаешь прямо сейчас?
— Арни? Эта тень, с которой я живу?
— Ты сердишься на него?
— Мне следует сердиться на него. Похоже, у него начался роман.
— Значит, ты все же сердишься на него?
Рут отвела глаза:
— Я в этом не уверена. Не могу сказать. Как раз в этом и заключается трагедия моей жизни — ничего нельзя сказать определенно. Моя жизнь все равно что оболочка без содержания. Я знаю, как должна себя чувствовать, но кажется, что меня в самом деле злит не столько его роман, сколько то, что он о нем молчит, предоставляя мне самой все выяснить.
Подлокотник кресла заканчивался декоративной окантовкой, и теперь Рут водила по ней кончиками пальцев.
— Такое ощущение, будто все валится из рук. Я не успеваю подготовить колонку в срок, у меня больше пациентов, чем удается принять. Даже собственные дети, похоже, стали мне чужими. Я смотрю на них и вижу пять незнакомых лиц. Рейчел в этом месяце исполнилось четырнадцать. На днях она вернулся из школы с английской булавкой в ухе. Я была ошеломлена. Ведь она еще вчера была совсем маленькой девочкой! Разве я еще неделю тому назад не сидела с календарем в руках, соображая, когда забеременела ею?
Рут потерла лоб.
— Маргарет, моя жизнь укладывается в сжатые сроки. Я теряю представление о времени. Я стала много думать о прошлом, о медицинском колледже. Господи, какое это было время! — Она посмотрела на доктора Каммингс и улыбнулась. — Тогда я испытала много чудесных, ничем не обремененных интимных связей.
— А как проходят интимные связи с мужем?
— Их просто нет. Он совсем лишен воображения. Наверно, женщина, с которой он встречается, сидит без денег.
— Как ты думаешь, он восприимчив к новому и готов экспериментировать?
Рут пожала плечами:
— Ради чего? С какой целью?
— Ты сказала, что подозреваешь его в измене?
— Нет еще. Не знаю, как с этим поступить. Мне в голову приходит столько разных мыслей. Столь многое надо успеть сделать. Иногда кажется, что стены обрушиваются на меня.
— Сейчас тоже?
Рут оглядела кабинет.
— Да. — Она снова опустила голову и изучала окантовку из велюра, будто сейчас для нее важнее занятия не было. Рут знала, что делает: она знала, что ходит кругами, наносит ложные удары, словно состязаясь в остроумии, осыпая Маргарет искренними заявлениями, поскольку понимала, что от нее ждут как раз этого. Однако Рут понимала, что долго не сможет играть в жмурки, потому что Маргарет ее все равно раскусит. Поэтому она тихо сказала: — Он вернулся. Этот сон вернулся.
— Тот, который ты видела подростком?
— Он начался, когда мне было десять лет. Это был кошмар, который я переживала все детство, когда была толстой и отец все время твердил, что мне пора сесть на диету. Всякий раз, когда он критиковал меня, я видела этот сон. — Рут обхватывала окантовку пальцами, затем стала щипать ее. — Сон исчез, когда я училась в медицинском колледже, и снова вернулся, когда мне девять лет назад сделали генетический анализ. Я его снова видела на прошлой неделе, в день моего рождения. Кстати, мне исполнилось сорок лет.
— Разве твой день рождения не совпал с годовщиной смерти отца?
Рут взглянула на нее:
— Да, совпал. Вечером, когда исполнился ровно год после его смерти, сон вернулся, и все повторилось, он был точно таким же, как прежде, ничего нового, все повторилось до мельчайшей детали. — Рут опустила голову на спинку кресла и уставилась в потолок. — Это короткий сон, в нем ничего особенного не происходит, но когда я его вижу, то испытываю настоящий страх. А когда просыпаюсь, сердце сильно стучит в груди.
Огромное черное пространство засасывает меня. Не знаю, то ли это помещение, то ли пещера, то ли океан. Я ничего не вижу. Я слепа. И я каждый раз верю этому сну. Можно подумать, что с каждым сном я должна поумнеть и однажды сказать: «Минуточку, я это уже проходила. Это всего лишь глупый сон». Но нет! Сон меня каждый раз дурачит. Всякий раз я испытываю страх перед Пустотой. Я становлюсь бестелесной, бесплотной. Я существо, парящее в ужасном, враждебном забытьи. Я начинаю впадать в панику. Я не узнаю себя. Я не в состоянии думать. Я не в состоянии логически рассуждать. Я недоразвита. Я представляю либо начало, либо конец чего-то. Не знаю, что именно, и от этого меня охватывает еще больший страх. Страх от того, что может произойти, во что я могу превратиться или страх от того, что все уже осталось позади, и так будет вечно.
Рут обхватила руками подлокотники кресла, ее пальцы вонзились в ткань.
— Ты представить не можешь, как меня пугает окружающее пространство, пугает сознание того, что я есть и в то же время меня нет. Неподдельный, леденящий кровь страх.
Она подняла голову и взглянула на доктора Каммингс.
— Вот и все. Сон на этом кончается.
Маргарет внимательно смотрела в ее неспокойные карие глаза.
— Как по-твоему, что это значит?
— Не знаю. Погоди, да, я знаю. Должно быть, это означает, что я считаю себя бесформенной. Либо я еще не родилась, либо уже умерла. Не знаю, что именно. Я только знаю, что мне от всего этого стало страшно ложиться спать, ибо я понимаю, что обнаружу себя парящей в этом кромешном аду.
Обе несколько минут сидели молча, Рут рассматривала подлокотник кресла, а Маргарет ждала, когда та скажет еще что-то. Наконец, словно давая понять, что час истекает, доктор Каммингс придвинулась к краю дивана и сказала:
— Рут, я хочу, чтобы ты вела дневник этих снов. Каждый раз, когда ты увидишь очередной сон, запиши все, пока он еще не остыл в твоей памяти. Не пропускай ничего. Даже если тебе кажется, что ты снова повторяешься. Опиши любое малейшее ощущение, любое переживание, и затем опиши, что ты чувствовала, когда проснулась.
— Но ведь получится ужасно много повторов.
Маргарет улыбнулась.
— Если обнаружится малейшее изменение, новая подробность, какой бы незначительной она ни казалась, мы сможем кое-что понять.
Рут посмотрела на часы. Вечер еще не наступил. Сегодня у нее нет приема ни в кабинете, ни в больнице. Конечно, на столе лежала эта противная куча почты, но она подождет. Рут повернулась к окну и, прищурив глаза, смотрела на пылинки в лучах солнечного света, проникавших через оконные стекла и падавших на ковер. Неплохой день для прогулки.