– Так ведь вроде бы нынче не война, – попыталась понять события Нинка. Но Перекуров ее обрезал:
– Не становись в один ряд с дезертирами! Не допущу! Я тебя под личным контролем держать буду! Чтоб самолично пришла завтра в девять ноль-ноль к правлению.
– Приду, – испугалась Нинка.
На следующий день до девяти часов Нинка успела повозиться в огороде и проводить мать в райцентр за деньгами. Раз в месяц она туда ездила на почту и исправно получала деньги от Нинкиного отца, который давным-давно куда-то уехал, но каждый месяц деньги присылал: то меньше, то больше, но перебоев не было.
В девять ноль-ноль Нинка подошла к правлению, а Перекуров уже стоял около красного трактора «Беларусь».
– Будешь осваивать, – сказал Перекуров. – Кого? – не поняла Нинка.
– Трактор! – заорал Перекуров.
– Так я это... – потерялась Нинка. – Я думала, что где-то в конторе, в правлении работа найдется для меня-то. У меня же аттестат самый лучший в школе!
– Для правления у меня дуры поглупее тебя есть! А ты садись и поезжай.
– Куда?
– А куда хошь! Сегодня четверг, а чтоб в понедельник ты у меня трактор водила как королева. Смотри, как это делается.
Он залез в трактор, что-то там сделал, дерганул рычаги и поехал.
Дал круг по площади, слез с трактора и сказал:
– Садись и учись. Горючим топливом заправляй в гаражах. Лей сколько надо. В понедельник получишь наряд на работу. Вот тебе и теория.
С последними словами он сунул ей в руки совершенно замызганную книжку, в которой было написано, что такое этот самый трактор «Беларусь». Книжку Нинка решила поначалу почитать вечером. Сейчас трактор стоял перед ней, грохотал мотором, трясся, аж подпрыгивал, будто его лихорадка пробирала, и Нинка вдруг поняла, что если поднапрячься и справится с этим железом, то действительно можно поехать куда угодно.
Она вскарабкалась в железное седло, неторопливо обдумала, где у нее руль, где какая педаль, справилась по книжке и так простояла в деловой задумчивости у правления колхоза часа полтора. То в книжку посмотрит, то всякие рычажки пощупает. Никуда ехать она и не мыслила, поскольку решила, что председатель колхоза мог отдать такой нелепый приказ только с большого пьяного надеру или с жестокого похмелья.
Через полтора часа Перекуров выглянул из окна правления еще более мрачный и злой, чем с утра, и заорал, как на заупрямившуюся корову:
– Ты чего, лахудра, у меня под окнами третий час тарахтишь, думать мешаешь?! Что стоишь, я тебя спрашиваю! Убирайся отсюда! Ехай, ехай!
Нинка испугалась, схватилась за руль, ударила по педалям ногами, и – трактор поехал. Через минуту-другую он даже поехал приблизительно туда, куда собиралась ехать и Нинка. Правда, у сельмага своротила скамейку, на которой зарабатывал себе пьяный завтрак кривой гармонист Васька, но уже за околицей деревни, когда пошли поля-луга и незначительные ошибки управления не играли роли, Нинка захохотала и поехала свободно. Ни черта там особенного сложного и страшного не оказалось. Вот только как запускать своего коня, то есть двигатель, в работу, пришлось помучиться. Но помог механик Петр Петрович, и Нинка если и не понимала до конца, как это у нее получается, то все равно и заводила, и глушила двигатель без больших трудностей.
В субботу она, правда, протаранила корову соседки тетки Анастасии, но та встала и пошла, а дня через два и хромать перестала.
Зимой чертов железный конь заводился плохо, и Нинке немало пришлось поплакать, прежде чем она к нему приноровилась. А работы вечно было много – к трактору подцепили кузов-платформу, и чего только и куда только она на нем не возила! От навоза на поля до доставки по домам членов правления после их заседаний. Это они моду такую взяли – до полуночи прозаседают, а потом требуют Нинку, чтоб она их развозила, поскольку водитель председателя Вовка Малый к этому времени падал даже в том случае, если цеплялся обеими руками за руль. И самым шикарным, веселым и необходимым при этих разъездах по домам считалось, чтоб платформа опрокидывалась, и все они, члены правления, валились в канаву. Потом те, кто мог стоять на ногах, подымали прицеп на колеса, грузили на него вовсе захмелевших, и Нинка довозила их до родных хат. Она этот прием с опрокидыванием своего прицепа отработала до совершенства, и ни разу никакого членовредительства не произошло. Но без такого падения в канаву всякое заседание партийного актива колхоза, всякий мало-мальский праздник для руководителей за праздник не считался.
Скверно было то, что, кроме водительской, Нинке сплошь и рядом приходилось выполнять работу и грузчика-разгрузчика. И по разброске навоза на родные нивы, и по доставке кормов на ферму. Вот тут уж ей пришлось порой так хребет ломать, что иногда по утрам чуть не час стояла буквой «г» и никак не могла разогнуться в пояснице.
Той же зимой она стала «гулять» с Борькой. Гулять – это означало, что после танцев он доводил ее до дому, а когда сидели в кино, то ему полагалось сидеть с ней рядом и обжимать. То есть хватать за сиськи и ляжки, лезть под юбку, прижиматься и угощать семечками. Но в клубе, когда крутили кино, Борька всего этого сделать не мог, потому что вечно торчал около киномеханика, очень ему хотелось освоить такое красивое дело, как крутить фильмы. Все остальные пацаны знали, что они «гуляют», и потому кино ей удавалось смотреть спокойно.
В ту зиму к ним привезли как раз фильм «Человек-амфибия». Господи, какой дивный фильм! И, главное, про настоящую жизнь и настоящую любовь. Очень и очень долго Нинка не видела ничего лучше! Какие там были красивые, удивительные люди – даже злодеи! А какое море и какая музыка! Нинка умудрилась и в своей деревне, и в соседних посмотреть «Человека-амфибию» четырнадцать раз и сурово себе положила, что когда начнется своя жизнь, а не из-под крыла матери, то сразу же, в тот же день, она начнет копить деньги, чтобы поехать к тому теплому морю, где есть такая жизнь, как в фильме. Конечно, никакого человека-амфибии на свете нет, а вот такое море с музыкой, такая любовь – есть.
Борька про эту мечту прознал и сказал, что тоже не против поехать к морю, только ему надо еще отслужить в армии, потом он вернется, и они поедут вместе. Заработают, отпросятся у Перекурова на месяц и обязательно поедут. Не так это и сложно.
В ту же самую зиму начали говорить, что скоро в деревне появится телевизор и работать будет уж вовсе некогда. Но телевизора еще не сделали, как вдруг вернулся один из «дезертиров» – жених сестры Валентины Антон Сбруев.
Всем он сказал гордо, что вернулся потому, что «потянула родная земля». Валентине сказал, что «позвала к себе обратно большая любовь». А Борька под большим секретом сообщил, что, напившись с друзьями денатурату, Антон сознался, что на какой-то шахте он попал в дурную компанию, проигрался в карты и его обещали зарезать, потому что на кон он поставил собственную жизнь. А поскольку расставаться с этой жизнью ему совершенно не хотелось, то он потихоньку и дерганул в родную деревню, где его никто не мог найти.
– Не то чтоб они его найти не могли, – высказал Борька свое мнение, – а просто кто поедет в наше захолустье чертово, чтоб какого-то Антона жизни решать? Это себе дороже получится, на кой хрен?
Однако Антон решил укрепиться на родной земле прочно и первым делом потребовал у Перекурова посадить его работать механизатором. Что Перекуров и сделал, отняв у Нинки трактор и передав его Антону.
После этого Антон долго размышлял, на ком ему жениться. Невест было четыре – Валентина, Нинкина сестра, две девчушки, которые в этом году кончали школу, и учительница из соседнего села Ольга Николаевна, на год Антона старше. Учительница забивала всех, и с ней соревноваться никто не мог, но когда Антон с бутылкой пришел к ней вести нужные разговоры, то она, опорожнив ее, выставила жениха за дверь, развылась на всю деревню, что жизнь ее порушилась, и буквально через неделю куда-то уехала, так что никто и не знал куда.
Малолеток в семейную жизнь председатель Перекуров регистрировать с Антоном отказался. Еще одну кандидатку, которая нацелилась было как-то с Антоном на ночь глядя слушать соловьев, Нинка и Валентина излупили так, что та на люди не показывалась с неделю, и Антон расписался в сельсовете с Валентиной.
Свою сестру, толстую, вечно злую Валентину, Нинка не любила. Даже не столько не любила, просто не было у них никаких общих дел. Валентина и жила-то от них отдельно, в доме отца, который остался после того, как тот уехал неизвестно куда. В деревне считалось, что жена и старшая дочь его поедом ели, и чтоб совсем не съели – мужик бежал куда глаза глядят. Однако перед свадьбой сестринская любовь как-то вдруг наладилась, Нинка очень радовалась за свою сестру, и чтоб дело долго не тянуть да женишок не передумал, свадьбу решили сыграть в первых числах июня, в самый раз перед первым покосом.