Но он, едва заметив ее, тут же позвал:

– Нина Васильевна, присаживайтесь! Послушаем голос истории.

Она подошла и спросила, будто бы не поняла:

– Что послушаем?

– Историю, – улыбнулся он. – Я сижу на месте, где две тысячи лет назад грел свой зад римский легионер или какой-нибудь греческий патриций. Это ж не хухры-мухры.

– Попробую и я, – ответила Нина и села рядом.

– Ну, и что ощущаете?

– Ничего. Жестко сидеть.

– Я тоже ничего, – негромко засмеялся он. – Вот и говори потом, что везде витает дух прошлого. Ни хрена он не витает. И мы помрем, ничего не останется.

– Дети, – сказала Нина.

– Разве что.

– Дети – наше будущее, – сказала Нина, лишь бы что сказать.

Он повернулся и проговорил:

– Никогда не говорите тривиальных пошлостей, Нина Васильевна. Никогда. Это же чушь, которой себя успокаивают те, у кого у самого нет никакого будущего. И фраза, что в детях обретаешь бессмертие – тоже чушь. Мы смертны, вот в чем беда.

– У меня нет ни вашего образования, ни ваших мозгов, – ответила Нина. – Поэтому, наверное, и обхожусь готовыми фразами.

– Дело не в образовании, а в страхе перед самим собой. В страхе проявить себя и быть откровенным. В страхе выделиться из общего серого ряда. Надо было быть гением Львом Толстым, чтобы сказать, что другой признанный гений, Вильям Шекспир, разбирается в театральной драматургии не больше, чем пьяный дикарь. А потом еще заявить, что все искусство для людей не нужно и вредно. Мы с вами такого не рискнем сказать, хотя, может, и разделяем мысль как таковую. А образование, честно говоря, порой и мешает.

– Мешает?

– Ну да. Появляется, к примеру, какая-то мысль, какая-то идея. Человек дремучий принимается ее осуществлять и не думает, повторяет он ее следом за кем-то или идет своей дорогой. А образованный как только ухватит свою мысль за хвост, так тут же обнаруживает, что идея его была уже высказана за несколько веков до него, а то еще и в Библии найдет ее следы. Вот в чем беда.

– Ну хорошо, когда мысли вообще появляются, – засмеялась Нина.

– Это дело тренировки. У людей, которые за две тысячи лет до нас сидели на этих скамейках, был и такой лозунг: «Познай самого себя». Они разумно считали, что весь окружающий мир начинается с них.

– Я что-то по этому поводу помню, – осторожно сказала Нина. – Была идея, что весь мир нам только представляется, кажется, а на самом деле он, быть может, совсем другой.

– Правильно. Теоретически это называется идеализмом, только я так устал от подобного рода разговоров, все они мне так надоели, что давайте поговорим о чем-нибудь другом. А еще лучше, пойдемте поищем какой-нибудь подвальчик, выпьем местного вина, и если не найдем темы, то и вообще ни о чем говорить не будем. Вы молчать умеете?

– Не знаю.

– Откровенный ответ. И правильный. Подвальчик они нашли, едва двинулись с горы по дороге к центру.

Вино принесли в глиняном кувшине и к нему поставили две глиняные чашки.

– Скверная и ненужная поездка, – сказал Андреев, прихлебнув из чашки без тостов. – Скверная и ненужная группа.

– Мне Донцова понравилась, – нерешительно сказала Нина.

– Светлого ума баба, – кивнул Андреев. – Было бы в ней поменьше злости да зависти, быть может, и была бы хорошим критиком. Не откровенничайте с ней, Нина Васильевна. Ни по работе, ни по погоде, ни по женским вопросам.

– Она сплетница?

– Не то слово. Могу вас заверить, к примеру, что первое, что она объявит при возвращении в Москву, так это то, что я вас позвал в группу и повез сюда в качестве своей любовницы. И с ее подачи кто-то моментально позвонит или напишет об этом факте моей жене. Анонимно, естественно.

Нина натянуто рассмеялась:

– А что ваша жена на это?

– Не среагирует. Внешне.

– Совсем?

– Мы не сторожим друг друга.

На этот раз при разговоре он смотрел куда-то в сторону, на глиняный кувшин с вином, который, словно потом, покрылся блестящими бисеринками капель.

Нина почувствовала, что неудержимая сила влечет ее к этому жесткому, почти нелюдимому человеку, который был самим собой и откровенным, дружеским только в очень тесном кругу близких друзей, а к остальным относился с вежливым подозрением. Ее тянуло почти против собственной воли, потому что никаких теплых чувств, никакого душевного трепета при этом она не испытывала.

– Вы все время какой-то разный, Аркадий Сергеевич, – сказала она. – В первый раз, когда я пьяного Женю со студии вытащила и вы приехали к нему, то показались мне, как говорится, своим парнем. Потом, на работе, вы, можно сказать, примерный образцовый начальник. Строгай, крутой, но справедливый. А сейчас опять другой.

– Положение обязывает, – скупо улыбнулся он. – И в какой же ипостаси я вам нравлюсь более всего?

– Во всех, – твердо и искренне сказала Нина. – Вы, по-моему, всегда на своем месте.

– Если бы! – громко сказал он и неожиданно рассмеялся, впервые открыто и свободно, отчего у Нины исчезла в душе напряженность, будто с нее оковы спали. – Если бы, – повторил Андреев. – Я с детства ощущаю, что постоянно сажусь не в свои сани! С детства и каждый день боюсь, что меня из этих саней выгонят, что есть люди более достойные!

– Вы так считаете? – удивленно и радостно спросила Нина. – Да у меня же то же самое! Особенно в последнее время! Я прямо с утра как во сне живу. Ведь не имела я права на этот фестиваль лететь и здесь сидеть.

– У женщины всегда больше прав, чем у мужчин, – неторопливо ответил он. – Мужчина отвоевывает свое место под солнцем только своим умом, знаниями и прочими производственными достоинствами. Если он нормальный мужчина, конечно. А у женщины есть такое могучее оружие, при котором можно быть абсолютной дурой, ничего не знать, ничего не уметь, а добиться исполнения всех своих мечтаний и желаний.

– Вы имеете в виду секс? – слегка смущаясь, спросила Нина.

– Да. Но секс в широком понимании термина. Боюсь, что никакого Наполеона не случилось бы в мире без Жозефины. И наш великий Александр Сергеевич Пушкин ни черта бы не написал, если б в его жизни не было Керн, Натальи и всех прочих.

– А ведь это тоже, по-моему, тривиальная мысль, правда? – засмеялась она.

– Конечно, – спокойно ответил он. – Никто от банальностей не застрахован. Ни от банальных слов, ни от банальных поступков.

Он примолк, потому что женщина неопределенных лет, в какой-то хламиде, которая должна была, судя по всему, изображать национальный костюм, подошла к их столику, что-то проговорила просительно, но что – было ясно по тому, что на шее у нее висела плотная и яркая корзина с цветами.

Не раздумывая, Андреев выбрал букет ярко-алых цветов, названия которых Нина не знала, расплатился крупной купюрой, получил сдачу и сказал:

– Это вам, Нина Васильевна. К сожалению, цветы подносить не умею и не знаю толком, что при этом говорится.

– Говорится: «Это вам».

– Правильно.

– Значит, и я вас могу чему-то научить, – улыбнулась она.

– Не понял.

– Комаровский мне как-то сказал, что вы можете у любого человека поставить на место все его мысли и навести порядок в любых мозгах.

– Врет Комаровский. Ничего я не могу.

– А я ему верю.

– Врет, – с ожесточением повторил Андреев. – Я сам в себе не разбираюсь. Во всяком случае, даже не знаю толком, чего хочу от жизни. То мечтаю о карьере, то собираюсь оставить после себя что-то вечное, нетленное. Скорее всего, не получится ничего. Женька Воробьев в десять раз меня четче. Да плюс к тому же явный и редкий талант. Этот себя еще покажет по-настоящему. Если, конечно, не сопьется. У русских гениев пьянство просто рок какой-то. Тоже банальщина.

– Его добивает жена, – неуверенно сказала Нина.

– Правильно. И добьет. В любом случае, вернется ли под кров родного дома, или останется при своем теноре.

Он замолчал, потому что к столу подскочил чернявый мальчишка, в руках которого был лоток со всякими сувенирами – значками, побрякушками, цепочками, крестиками. Свой товар он с такой напористостью совал под нос, словно даром предлагал редкостные сокровища.

– Пошел вон, – сказал Андреев. – Иди. Не нужно твоих дешевых сувениров.

Вряд ли парнишка понимал по-русски, но крутой тон своего клиента осмыслил и отскочил с той же нахальной и навязчивой улыбкой, с которой и появился.

– Одна и та же дешевка, что во всех городах мира, считающихся за туристические. Я вам подарю что-нибудь стоящее. Будет свободный день и съездим куда-нибудь в деревню. Здесь встречаются иконки славянского письма, очень своеобразные, хотя и современной работы.