Елена Зыкова - За все уплачено

Она попробовала успокоить себя, что все это ей мерещится, что никакой опасности нет и все это она лишь придумала, но потом сообразила, что так ли это иль совсем иначе, но успокаивать себя нельзя. И Наталья права, к встрече с надвигающейся бедой надо подготовиться.

А где искать защиту? Она перебрала возможные варианты. Конечно, уверенный, сильный Андреев годился бы на эту роль. Но попросту смешно и наивно просить у него защиты. И совестно, и нелепо. У него своя жизнь, своя жена, своя сложная борьба, и так он уже немало для нее сделал, а что у них было личного, так это кончилось. Кончилось, и вспоминать об этом, а тем более использовать вовсе ни к чему.

Воробьев? И этот тонет, захлебывается в своих проблемах, в своей любви к убежавшей жене, в своих нес вершившихся планах.

Комаровский? Этому все до фонаря, а уж чужие беды его вовсе не трогают. Это человек – для праздника. И что она вообще вправе требовать от этих людей?

Но хоть кто-нибудь во всем мире может протянуть ей надежную и сильную руку помощи? Получилось – никто.

Через полчаса она успокоилась и пришла к выводу, что Женьке Воробьеву позвонить все-таки можно.

Едва она набрала его телефон, как трубку тут же сняли, и тот прокричал:

– Слушаю со всем вниманием!

– Женя, это я...

– Ага! – пьяно и радостно завопил Воробьев. – Ну что, бросил тебя твой тенор-соловей?! Бросил и дошло наконец до твоих куриных мозгов, что не в оперных тенорах счастье?!

– Женя, это не твоя жена, – безнадежно сказала Нина, которая уже поняла, что Воробьев снова пьян, и пьян, кажется, тяжело. – Это я, Агафонова.

– А-а, – разочарованно протянул он. – Ну, так и что ты хочешь сказать?

– Ничего, Жень. Я вернулась, и... Какие у нас новости?

– Придешь и узнаешь, – грубо ответил он. – Эй, там какие-то сигналы в трубке! Очень на звонок похожи! Это ко мне кто-то рвется! Бросай трубку, завтра поговорим.

Нина положила трубку. Конечно, к ней никто по международному телефону не рвется. А Воробьеву в каждом сигнале слышится, что ему звонит из-за границы его жена. Он ждет этого звонка и пьет. Пьет и ждет. У каждого свои заботы и беды.

Она положила трубку, но оказалось, что междугородная связь вызывает ее! Звонок прошел длинный и заливистый и Нина поначалу его даже испугалась.

– Слушаю! – крикнула она, чувствуя, что голос у нее получился писклявый и дрожит.

– Мамочка! Это я!

– Кто я?! – потерянно спросила Нина.

– Дочка твоя, Нинка! Или кто я там тебе прихожусь, может, младшей сестренкой, только как нам ребенка-то делить?

– Нинка? Маленькая? – крикнула она.

– Нинка, Нинка.

– Откуда ты звонишь?

– Из Кракова.

– Откуда?

– Да из Польши, темень! Знаешь, есть в Польше такой город Краков, или и этого не знаешь?

– Знаю, – разом разозлившись, крикнула Нина. – Знать-то знаю, но как ты там оказалась?

– А вот так! Мы здесь с братьями и сестрами пришли поклониться настоящим иконам, настоящей христианской вере!

– Какими братьями и сестрами?

– По настоящей вере, дура безбожная.

Ясно стало, что Нинка-маленькая пьяна, что ей необыкновенно весело и что она невесть как, в какой-то делегации, что ли, попала в Польшу.

– На празднике я здесь, на нашем празднике! – продолжала кричать Нинка-маленькая. – Вот мы тут на халяву до телефона дорвались, я и решила тебе позвонить.

– Зачем? – бессмысленно спросила Нина.

– А затем, чтоб сказать тебе, что у меня большая, красивая жизнь начинается! Мы отсюда в Германию двинем, во Францию, а потом на Канарские острова. Поняла? Как настоящие белые люди. Так что прощай навеки.

– Так ты вовсе не вернешься?

– Говорю же тебе, новая жизнь у меня! Шампанское пью «Брют», авокадо питаюсь. Слышала о таких продуктах?

– Подожди, – вдруг осенило Нину. – А зачем ты ко мне сюда своего посланца направила? Мужика с бородой? Отступного за Игорька просить, что ли?

– Никого я к тебе не направляла. А мужиков с бородой у меня здесь пруд пруди!

– На что ты живешь? Где работаешь?

– Ох и дура же ты все-таки несусветная! Живу как живется. Милостью Божьей живу. Аки птица небесная, не пашу, не жну, а Господь наш небесный меня кормит! Ну, прощай, Валаамова ослица! Может быть, я тебе когда еще и позвоню.

Связь оборвалась. Нина положила трубку и через минуту-другую вспомнила, что от кого-то слышала на студии, что всякие группы молодежи то ли на Украине, то ли в Белоруссии, а может в Литве, какими-то путями, шумными толпами действительно перебрались через границу на религиозные праздники в Польшу. Кажется, об этом рассказывал Комаровский, и о компаниях этих он отозвался как о своре панков или хипов, наркоманах, которые никакого отношения к верующим людям не имеют.

Нина пожалела, что не успела сказать еще раз этой вздорной и испорченной девчонке, что чтоб ни случалось в ее жизни, она всегда может приехать к ней, к Нине, и – чтоб ни случилось, без помощи она не останется, тарелка борща для нее всегда найдется. А впрочем, что ей теперь борщ, если она питается шампанским и авокадо?

Нина заснула на рассвете, горько жалея себя, Нинку-маленькую, Наталью, свою мать и сестру Валентину, всех неудачниц в жизни, которым счастье на роду не написано, как там ни крутись. От этой вселенской жалости, охватившей душу, стало не то чтоб легче, а как-то равнодушно-спокойно.

Поутру Нина отвела Игорька в детский сад, а когда вернулась, то у порога дома совершенно неожиданно обнаружила Воробьева. Был он брит и аккуратен, хотя глаза были припухшими.

– Привет, – сказала она, недоумевая. – Ты ко мне?

– К тебе, – кивнул он.

– Пойдем. Чаем напою. Опохмелки нету. Другая жаждущая вчера последнюю бутылку выпила.

– Не надо. Я нынче не в загуле. Вчера случайно сорвался.

Они молча поднялись на лифте и вошли в квартиру.

– Ты вчера звонила ночью? – спросил Воробьев.

– Звонила. Ты меня поначалу за свою жену принял.

– Я всех за нее принимаю. Так что у тебя случилось?

– Да ничего не случилось. Просто позвонила сказать, что вернулась и готова к работе.

– Да? – недоверчиво спросил он. – Мне тревога в твоем голосе почудилась. Так и заснул с таким подозрением, что у тебя что-то стряслось. Серьезное.

– А что из того, если и стряслось? – Она поставила на плиту чайник, а Воробьев уселся к кухонному столу.

– По ночам ты раньше никогда не звонила.

– Так и что?

Он посмотрел на нее задумчиво, усмехнулся и проговорил неторопливо:

– Видишь ли, один большой французский писатель, Антуан Экзюпери, как-то выразился в том смысле, что мы, то есть люди-человеки, отвечаем за тех домашних животных, которых мы приручили. Отвечаем за их судьбу и жизнь. Вот меня твоя тревога и насторожила.

– Так ты что, меня за прирученное животное, что ли, держишь? – насмешливо и без особой обиды спросила Нина.

– Да вроде того, – без всякого смущения ответил он. – Видишь ли, я так о тебе мало знаю, что ты для меня, в смысле восприятия как личности, ну, не больше чем домашняя собака. Хорошая, добрая, надежная собака. Со способностями, не очень породистая, но уж так получается.

– Спасибо, – сказала Нина. – Как я теперь понимаю, ты и жену свою за домашнюю собаку держал. Вот она от тебя и усвистала.

– Я вот что тебе скажу, – он посмотрел ей в глаза. – Ты, как я по тебе вижу, влипла в дерьмо. И если хочешь от меня помощи, то изволь мне рассказать, если не всю твою пресную, скучную и стандартную жизнь, то хотя бы те ее места, откуда сейчас ждешь удара.

– Женя, – беспомощно ответила она, – я не знаю, с какой крыши мне на голову сейчас кирпич упадет. Но знаю, что наверняка упадет.

– Ладно. Не паникуй. Проработаем ситуацию по методу классической дедукции, как нам завещал это великий Шерлок Холмс. Только учти, Нина, как только я почувствую, что ты мне хоть в мелочи врешь, тут же встану и уйду. И пусть тебе хоть гора на голову упадет, я пальцем не пошевельну.

– Женя, но ведь такого не бывает, чтоб человек говорил про всю свою жизнь, про хорошее и плохое, что было, только правду. Это же совершенно...

– Противоестественно, согласен, – подхватил он. – В таком случае будешь увиливать от ответов на мои вполне конкретные, дедуктивные вопросы, но только не ври.

– Хорошо, попробую, – слабо улыбнулась она.

– Итак, как известно из разных источников, ты куковала в местах не столь отдаленных.