Комаровский засмеялся.
– За такие прекрасные слова любой лорд-консерватор в Лондоне тут же предложил бы тебе руку, сердце и все поместье. Ах, Англия, живут, не обожая ни революций, ни перемен, а умудряются все время меняться в лучшую сторону! Моя Америка в этом плане, как Россия...
– Наплевать на твою Америку, – сказал Андреев. – Не для того собрались. Еще один тост за прекрасную даму, а потом перейдем к делам.
– Во! – восхитился Комаровский. – Это уже глас большого начальника, вошедшего в силу.
Быстренько прикинув в голове, что сказать им в ответ, Нина, в свою очередь, подняла бокал и, не мудрствуя лукаво, сказала, что пьет за настоящих мужчин, а оба, сидевших с нею и отсутствующий Женька, конечно, настоящие.
Она получила по поцелую в обе щеки, а официант принес бутылку водки и три рюмки.
– Так. Евгений, как я понимаю, не придет? – спросила Нина.
– Да, – поджав губы, ответил Андреев. – Женька не придет. Он только в среду выходит из больницы.
– Из какой больницы?
– Не волнуйся. Ничего с ним опасного не случилось. Но как быть дальше, надо думать. Этот год мы прозевали, думали, что под крылышком вернувшейся жены он воспрянет и духом и телом. Не получилось.
Андреев рассказывал сдержанно и сухо, в своей обычной манере, и было ясно, что минувший год для Воробьева оказался страшен. Фильм о теноре он снял, и фильм получился блистательным. Тенор вместе с женой Воробьева продавал его везде где мог и наварил на этом деле солидные капиталы, не выплачивая Воробьеву ни копейки, поскольку авторские права на Воробьева оформлены не были. Права остались у жены. Она и доллары получала. Более того, они решили сделать другой фильм – о слепом мальчике-скрипаче из Вологды. Тема была Воробьева. Он уже давно снимал этого мальчика и его семью, снимал нерегулярно, но за несколько лет набрался хороший материал. Тенор со своей подругой тут же учуяли, что запахло жареным, взяли над юным талантом опекунство, одарили семью и мальчика дешевыми подарками, и, по их разумению, речь в фильме должна была идти не столько о трагедии жизни юного гения, сколько об опекунах, которые отрывали от себя последнее, чтобы воспитать и поднять на ноги столь редкое дарование. От такого поворота темы Воробьев наотрез отказался, после чего его отношения и с женой, и с тенором прекратились. Воробьев, понятно, круто, надолго и тяжело запил, и лишь месяц назад Андрееву удалось уложить его в больницу на излечение.
– Я видел его позавчера, – мрачно сказал Андреев. – Алкоголь из него, быть может, и выпарили, но вопроса это не решило. Он не хочет жить.
– В каком смысле? – спросил Комаровский.
– В прямом. Он и говорит чепуху, и на морде его поганой такая отрешенность, с какой люди лезут в петлю. Я это видел и знаю.
– Да, – сказала Нина. – У него и раньше были такие настроения. Я тоже это видела.
– Хуже того, – сказал Андреев. – Он остался просто босяком и без крыши над головой в прямом смысле. Квартиру приватизировали, и квартира оказалась за женой. Она с ним официально развелась и радует меня, пошляка, только то, что он на прощанье все-таки дал ей по морде. Да и тенору тоже.
– Слава Богу, – охнул Комаровский.
– Тебе слава Богу, а мне недельная пьянка с участковым милиционером и отступная взятка ему в руки, – пробурчал Андреев. – Всемирно известного тенора с подругой избил! Это года два отсидки. Ладно, оставим это. Надо решать, что делать с Женькой дальше. Для этого я тебя из Америки и вызывал.
– Я так и понял, – смыл улыбку с пухлых губ Комаровский. – Если удастся его оформить, то возьму к себе в Нью-Йорк в свою лавочку. Конечно, не режиссером, а рангом для начала пониже, но перемена мест и перемена стиля жизни – должен прочухаться. Будут сложности, но они преодолимы.
– А что с его фильмом? О скрипаче? – рассеянно спросила Нина.
– Во зараза! – восхитился Комаровский. – Сразу видать, что стала профессионалом! На судьбу человека плевать, а главное, что с его работой!
– Может быть, это и правильно. – Андреев внимательно смотрел на Нину. – Одно с другим неразрывно связано. Материалы его фильма, всю пленку я вырвал у мерзавцев с невероятным трудом, путем угроз и шантажа. Материал очень хороший. Если найдем деньги на завершение, то в руках Женьки получится шедевр. Проклятые деньги сейчас решают все.
Комаровский поежился и потыкал вилкой в горячее мясо, поданное официантом.
– Когда дело касается Женьки, то тут деньгами ничего не решишь. Как всякому таланту, ему нужны...
– В какой больнице он лежит и когда его выписывают? – медленно и внятно спросила Нина, ни на кого не глядя.
Они помолчали, и Андреев спросил тихо:
– Как тебя понимать?
– Понимать меня так, что я его возьму.
– Ты?
– Я. И учтите, Аркадий Сергеевич, что я сделаю это совсем не потому, что вы нарисовали столь жалобную картину его существования. Он сильный человек и встал бы на ноги без нашей жалости. Попьянствовал бы еще с полгода, но все равно бы встал. Он отрубил от себя свою жену. Теперь остается только работа. К ней его и надо вернуть.
– И водка остается! Учти! – крикнул Комаровский.
– И водка, – кивнула Нина. – Но я его возьму потому, что я его люблю. Вот и весь сказ.
– Возразить нечем. Закрыли тему, – сказал Андреев.
– Не совсем, Аркадий Сергеевич. Мне нужно иметь в собственности, в частной собственности, все материалы его фильма о мальчике-скрипаче.
– Круто берете, Нина Васильевна, – одобрительно улыбнулся Андреев. – Но делать нечего. Материалы я вам продам за символическую сумму. А то и без суммы. Но это всего лишь материалы. Нужны еще весьма солидные деньги, чтобы доснять и сделать законченное произведение.
– Мои заботы, – твердо сказала Нина. – Я водки пить не буду. Я за рулем.
– За рулем – чего? – подпрыгнул Комаровский. – Параконной кареты или велосипеда?
Нина кивнула за витрину и покраснела от хвастливой жаркой волны, хлынувшей в лицо, засмеялась.
– Вон торчит красненькая тележка. Она моя. Комаровский глянул и изобразил обморок.
– «Фолькс»! Черт возьми, грешно помыслить, но возьми меня в свои опекаемые, Нинок!
Они просидели за столиком еще около часа, вели праздную беседу, но Нина слушала их вполуха, – в голове ее составлялись стремительные и четкие комбинации будущих действий, которые, по замыслу, должны были быть безальтернативны, резки и жестки. Ибо только такими способами управляются с еще не совсем спившимися алкоголиками.
Президент фирмы принял ее сразу, едва секретарша доложила ему о появлении Нины.
– Я согласна с вашим предложением и готова работать, – с порога сказала Нина. – Но у меня будет одно условие.
– Прошу, – указал он на кресло.
– Кроме того, что мы будем делать по рекламе, необходимо закончить работу, которая почти наверняка не принесет фирме никакого дохода.
– Какую работу?
– Которая принесет фирме всемирную славу. Необходимо выкупить материалы, а потом закончить фильм режиссера Воробьева.
– Документалист? Фамилия известная, – спокойно ответил тот. – Деньги на все найдем. На всемирную славу тоже. Но тогда, простите, Нина Васильевна, я вынужден настаивать на вашем долгосрочном контракте работы с нами.
– Конечно, – сразу ответила Нина. – Я только что была в «Русском фениксе». Они действительно банкроты и сворачивают свою работу. Свое время в телевизионном эфире они продают любому желающему. Так что я свободна.
– Уже нет. Контракт принесут через десять минут. А время «Русского феникса» в эфире мы купим. Вы подумали о штатах вашего отдела?
– Нет. Было не до этого. Хотя... Я бы взяла директором нашего агентства рекламы Николая Николаевича Дорошенко. Директора вашего магазина. Он не на месте, а мужик дельный.
– Обсудим этот вопрос.
Не теряя темпа Нина съездила на вокзал и взяла билет на поезд, в спальное купе, и если на этом поезде ехать до конца следования, то можно было оказаться у Тихого океана. Но так далеко ехать не было надобности.
В среду с утра она снова сходила в парикмахерскую и к полудню на машине подкатила к дверям больницы.
Воробьев вышел в холл какой-то прозрачный, бледный и потерянный. Сердце у Нины сжалось. Ее он не замечал или не узнавал и куда идти со своей нищенской сумочкой в руках, явно не знал. Стоял, щурился и оглядывался то на телефон-автомат за своей спиной, то на выход.
– Жень, – окликнула она.
Он повернулся, и слабая улыбка скользнула по губам. И сказал так, словно они виделись прошлым вечером: