— Шрам вовсе не такой страшный, Рон…
— Да? Я что, похож на идиота? На слепца? Я же вижу, что тебя тошнит от него! Ты даже не смотришь на меня.
— Я не смотрю на тебя, потому что мне стыдно, а шрам… Господи, ну как тебе объяснить… Шрам — это не ты!
— Это я! Это все, что от меня осталось. Уходи. В твоем распоряжении весь замок, но сюда больше не приходи. И я позабочусь, чтобы ты больше никогда не видела моего лица.
— Мне уехать отсюда?
— Нет! Пожалуйста, останься. Здесь ты в безопасности.
Если посадить ее в одиночную камеру, она будет вообще в полной безопасности.
— Рон… Не прячься в свою раковину. Не оставляй меня, пожалуйста…
— Я никуда не прячусь.
Это было неправдой. Он уходил все дальше от Саманты Джонс, в какую-то темную, дальнюю комнату собственного сознания.
Он никогда не будет с ней, никогда. Между ними всегда будет стоять призрак мертвой Белинды Мейз.
Еще два дня Саманта провела в полном одиночестве. Даже Дик куда-то делся, только вечерами появляясь и желая ей спокойной ночи. Она работала как проклятая, рисовала и прикидывала цвета, вспоминала разные ткани, мысленно расставляла по комнатам мебель… Все тщетно. Перед глазами все стояло белое облако из кружев и атласа, цветов и жемчуга. Платье мертвой невесты.
Голова заболела, и Саманта решила пройтись. Почему она вышла на каменную площадку позади замка? Да потому, что надеялась застать здесь Рональда. Однако его не было. Он уже приходил сюда сегодня, вон белые лепестки на краю площадки…
Ветер подхватил их, и они белыми бабочками порхнули вниз, на рифы. Саманта медленно, словно в трансе, приблизилась к краю площадки, всмотрелась в волны.
Это море стало могилой Белинды. Страшная смерть.
Саманта прикрыла глаза. Ей чудились звуки взрыва, треск огня, пожирающего яхту Рональда Гранта, на которой в это время находились он и его невеста… Потом на смену этим образам и звукам пришли собственные смутные и страшные воспоминания. Запах гари. Запах горящей плоти. Боль. Ослепительная, как вспышка магния. Бесконечная, как космос. Огонь и дым. Боль и смерть. Темный коридор и светлая тень в конце. Кто это, неужели ты, Белинда? О, не бойся. Я не смогу отнять его у тебя. Он твой, твой навсегда. Это было видно по глазам.
Отпусти его! Ты же мертва! Отпусти!
Саманта вздрогнула и открыла глаза. Она стояла на самом краю площадки. Один шаг отделял ее от падения в пропасть.
Вдруг откуда-то послышался стук копыт, девушка обернулась и увидела, что к ней на своем черном красавце Шайтане приближается Рональд Грант, а чуть позади трусит очень красивая, жемчужно-серая кобылка с белоснежной гривой.
Рон был в куртке с капюшоном, но сегодня было незаметно, что он пытается спрятаться от взгляда Саманты. Напротив, он был совершенно спокоен. Капюшон не снимал, но и не натягивал его на голову.
— Хорошее утро для прогулки верхом, мисс Джонс. Я оседлал для тебя Звездочку, она смирная. Надеюсь, вы подружитесь.
Саманта медленно приняла у него из рук поводья и подняла к Рону сияющее лицо.
— Подружимся. Значит ли это, что ты меня простил?
— Это значит, что я по тебе соскучился.
Она едва не умерла на месте, так ее потрясли и обрадовали эти слова. По телу растекалось блаженное тепло, заныло в груди, но как-то сладко, приятно, томительно и нежно…
— Я тоже соскучилась по тебе, доктор Грант. Очень.
Они ехали по роще, пронизанной золотыми лучами солнца, и молчали, очарованные неожиданной красотой этих суровых мест.
Травы были все еще густы, листва не полностью облетела с деревьев, а на земле то тут, то там стояли и лежали древние менгиры с полустертыми надписями…
— Рон?
— Да?
— Нам надо поговорить, тебе не кажется?
— Из меня плохой собеседник, Сэм.
— Надо же учиться. Давай посидим на солнышке.
Они спешились, привязали лошадей и уселись на небольшом пригорке, полностью освещенном солнцем.
— О чем будем говорить?
— О тебе.
— Плохой мальчик с верфи, сын портовой шлюхи и моряка, вырос и стал ученым. Потом еще вырос и стал Черной Тварью с Холма. Ты уже все знаешь. О чем же еще тебе рассказать, Золотая?
— О том, например, как тебе удается так целоваться — а потом вставать и уходить как ни в чем не бывало. О том, почему ты зовешь меня на прогулку, — а до этого не показываешься на глаза двое суток. О том, почему ты больше так и не влюбился ни в одну женщину — из-за шрама? Или из-за Белинды?
— Ни то, ни другое. Просто я увидел себя таким, какой я есть, и смирился с этим, только и всего. Я ведь старше тебя, Сэм. На много лет.
— Смирился — но прячешься во тьме или под капюшоном?
— Не сдаешься, да?
— Не могу себе этого позволить. Я хочу понять, что между нами происходит, и на что я могу рассчитывать.
Рональд взял ее за руку. Простой жест заставил сердце Саманты забиться сильнее.
— Я не знаю, с чего начать.
— Начни с самого начала.
— Тогда мне придется начать с Белинды. Ты уверена, что хочешь это выслушать?
— Я должна это выслушать.
Он помолчал. Когда заговорил, голос его был тих и печален; однако отчаяния в нем не было.
— Я встретил ее через полгода после того, как вернулся в Бен Блейр и купил Замок-на-Холме. Я был намного старше ее, но это ничего не значило. Любовь вспыхнула сразу, таким сильным и ярким огнем, что мы оба все поняли. Мы были предназначены друг другу, остальное значения не имело. Ее родители были против. То есть это мягко сказано. Они были в ярости. Все до единого Мейзы. Во-первых, этот замок стоял на их земле и формально принадлежал им, но Джон Мейз впутался в какие-то темные дела, залез в долги, и им пришлось продать изрядную долю своей недвижимости. Они ни за что не продали бы его мне, но тогда я этого не знал. Просто искал достаточно большой дом, где можно спокойно жить и работать. Денег у меня было много. Я получил грант за одно открытие… нескромно звучит, но оно совершило переворот в борьбе с раком. Потом оно стало приносить доходы — короче, я богат, и добился этого своим трудом. Вот… А потом я встретил Белинду.
— Как она относилась к тому, чем ты занимаешься?
— Она была рада и горда. Говорила, что теперь Бен Блейр будет славиться не ведьмами и колдунами, а чем-то стоящим.
— Рон, скажи, а ты не имел отношения к тайному обществу врачей в Бен Блейре?
Рон вздрогнул. И пытливо посмотрел на Саманту.
— Откуда ты о нем знаешь?
— Только по слухам. Лиза и Хелен что-то говорили насчет Джона Мейза, что он якобы имел отношение к этим врачам… Ты из-за него не хотел с ними связываться? Потому что это один из Мейзов?
— Нет. Они занимались вещами, которые официально называются неэтичными исследованиями, а проще говоря — преступлениями. Сейчас ко мне в руки попали документы, которые раскрывают такие тайны… Ладно, это потом.
— Вы с Белиндой решили пожениться и жить в замке? Несмотря на сопротивление семьи?
— Она поставила им ультиматум: или они принимают меня, или теряют ее. На самом деле они не такие уж плохие люди. Они ее очень любили. Ее все любили. Она осталась со мной на яхте в ночь взрыва. Никто не знал, что она там. Я собирался проверить все перед медовым месяцем, а она приехала неожиданно. Белинда любила так делать — неожиданно ворваться, растормошить, устроить праздник. Она приехала и осталась на яхте. В ту ночь мы впервые были вместе. Один раз. Один-единственный раз. Потом был взрыв и несколько недель беспамятства и боли. Я помню, что в бреду передо мной все время стояло ее лицо. Когда доктора решили, что я достаточно окреп, чтобы знать правду, они рассказали, что она погибла. Ее тело так и не нашли. Только обгорелые обрывки одежды выловили из воды. Я умолял докторов дать мне умереть. Я не хотел жить. А потом увидел себя в зеркало — и понял, что Белинде повезло больше. Я стал чудовищем. Обгоревшим, искромсанным уродом. Операции… Их было так много, что я сбился со счета.
— Сейчас хорошие пластические хирурги…
— Лицо мне залатали, а вот тело… Казалось, мой организм сам решил, что хватит с меня одного лица. Ни одна пересадка кожи на теле не удалась, потом началось заражение, я чуть не умер, уже в который раз. Меня удерживало в жизни только одно, чем больше я вспоминал про взрыв, тем яснее понимал, что он не был случайным. Это было подготовленное и спланированное убийство. Я ведь проверял яхту накануне. Никаких протечек, никаких оголенных проводов. Она была новенькая, с иголочки. Да и сам взрыв…