Как обманчива порою наружность!

Мэри в этом отношении была Пинчингдейлу прекрасной парой. Весь ее облик наводил на мысли об ореоле святости и невинных младенцах, однако под умиротворенно-фарфоровым ликом скрывался расчетливый ум и необузданный нрав, разгадав который, залился бы краской стыда даже Макиавелли.

«Почему я не додумалась, что она этим кончит? — пустилась бранить себя Летти, поспешно обувая никак не подходившие к ночной сорочке туфли для танцев. — Почему не видела, что все идет к побегу? Не замечала, сколь вызывающе блестят темно-голубые глаза Мэри, не насторожилась, слыша всплески странного смеха, не спохватилась, когда после ужина сестра пожаловалась на головную боль и поспешила удалиться в спальню?»

Летти догадывалась, что толкает Мэри на недостойный шаг. Вот уже третий сезон старшей дочери Олсуорси не было равных в Лондоне. Третий сезон ее осыпали любезностями и цветами, даже посвятили ей весьма странный сонет, хотя предложений сделали на удивление мало. Ее руки трижды просили младшие сыновья из именитых семейств, четыре раза — люди титулованные, но небогатые, однако более всего ее желали видеть своей женой те, кто мог похвастаться лишь состоянием. А более завидные женихи — старшие сыновья, хозяева огромных владений, что разъезжали в каретах с гербами, — один за другим сватались к безмозглым дочкам герцогов и наследницам из шумного Сити. Род Олсуорси вел начало с тех давних времен, когда по земле Хартфордшира в поисках виноградников проскакал галопом первый нормандец. Словом, история их была длинная, но ничем особенным они не славились. Никому из их предков не привелось ни отличиться в великой битве, ни лестью и хитростью приблизиться к королевскому двору. Олсуорси поколение за поколением жили себе на фамильной земле, присматривали за ней да пристраивали к дому флигели, следуя модным поветриям. Они довольствовались тем, что имели, и судьбу детей устраивали не без труда, ибо не могли похвастать ни титулами, ни богатством, да еще терпели недобрые сплетни, что распускали про них в светском обществе.

Конечно, даже Мэри должна была сознавать, сколь мрачное пятно позора ляжет на нее, да и на всю семыо, если она выйдет замуж, тайком сбежав из родительского дома. «Святые небеса, — угрюмо размышляла Летти, — насмешками мы и так сыты, неужто она не понимает? Надо скорее побеседовать с лордом Пинчингдейлом, воззвать к его благоразумию, если таковое в нем присутствует…»

До сегодняшней полуночи она не сомневалась в умении Пинчингдейла рассуждать здраво.

Летти выхватила из гардероба плащ, поспешно набросила его на плечи и накинула на растрепанную голову большой капюшон, прикрывая горящее от волнения лицо. Расплетать косу и укладывать рыжеватые волосы в прическу не было времени, и она лишь заправила выбившиеся пряди за уши. Опыта в подобных делах у нее, разумеется, не было, однако она знала по рассказам, что задумавшие тайно обвенчаться влюбленные до жути нетерпеливы. Лорд Пинчингдейл мог и уехать, не дождавшись, когда Мэри наконец соизволит неспешно выплыть к нему. Летти представила, как пылкий любовник в славных традициях давно минувших дней пытается взобраться к окну Мэри по тонким веткам дерева в саду, и поморщилась. Только этого не хватало! Распростертый на земле лорд со сломанными ногами, аккурат возле их дома! Перед глазами возникла газетная страница со скандальным заголовком: «Разбитый любовью виконт». Летти бросило в дрожь. С них станет выдумать что- нибудь и почище!

Разве что в ближайшие часы французы выкинут нечто настолько ужасное, что наутро лондонцам будет не до светских сплетен… но надеяться на это глупо, да и жестоко.

Не пристало добропорядочной девушке беседовать со смятенным влюбленным, что затаился под деревом у чужого дома, рассуждала сама с собой Летти, спускаясь по задней лестнице. Но иного выхода нет. Никак нельзя допустить, чтобы Мэри сбежала с лордом Пинчингдейлом, опозорилась сама и осрамила родных. Поговорить с ним и тотчас вернуться в кровать. Натянуть стеганое одеяло до самого подбородка, утопить голову в подушке… Летти поспешно прикрыла рукой рот, раскрывшийся сам собой в сладком зевке.

Выйдя с черного хода на неосвещенный квадратик заднего двора, что был одновременно и подобием сада, она в нерешительности остановилась. Прищурившись, можно было рассмотреть экипаж, черневший на узкой дорожке меж деревьев. Проклятие! Она до последнего надеялась, что вся эта история — лишь полуночное недоразумение. Увы! Мэри и впрямь ждала карета. Настоящая, не плод воображения. Летти посмотрела по сторонам. Соседские дома были погружены во тьму, всюду царил воскресный покой.

Стараясь не дышать, чтобы в нос не бил тяжелый смрад — как видно, неподалеку только что опорожнили ночной горшок, — Летти несмело пошла в ту сторону, где стоял экипаж, ориентируясь на шумное дыхание лошади. «Ну кто придумал, что сбегать среди ночи красиво и романтично?» — мрачно размышляла она. Хотя, впрочем, если бы экипаж ждал ее, а не Мэри… Нет, такая убийственная вонь вывела бы из себя и самую страстную из Джульетт!

— Лорд Пинчингдейл? — Летти наткнулась на заднее колесо и на ощупь двинулась к дверце кареты. — Лорд Пинчингдейл?

Ответа не последовало. Изнутри не доносилось ни звука.

Вероятно, решила Летти, его там вообще нет. Куда же он подевался?

Догадки пугали. Неужели лорд Пинчингдейл до того устал ждать, что на самом деле решил забраться в окно к Мэри и шлепнулся наземь? Нет, тогда был бы слышен удар. А что, если влюбленные уже сбежали, нарочно оставив здесь второй экипаж — чтобы сбить всех с толку? И теперь, довольные, мчат в Гретна-Грин в легкой дорожной коляске, а глупая Летти только теряет время даром.

— Лорд Пинчингдейл? — повторила она громким шепотом, нащупывая дверь кареты.

В эту минуту лошадь в нетерпении переступила с ноги на ногу, цокая копытами по булыжнику, а на козлах, заглушая шепот Летти, заерзал кучер. Взявшись за ручку, она потянула ее на себя, и та вдруг легко подалась. Летти пошатнулась от неожиданности и, судорожно вцепившись в дверцу, заглянула в темное, точно сказочная пещера, нутро кареты, однако не смогла рассмотреть ни сидений, ни стен, ни окон.

— Вы здесь?

Глупо разговаривать с пустотой, вернее, с человеком, которого, судя по всему, перед тобой нет, но если бы Летти не сказала хоть что-нибудь, то в отчаянии пнула бы чертов экипаж, а пальцы на ногах и без того ныли от ударов о неровные булыжники.

А если влюбленные и в самом деле уже уехали? Можно послать за ними в погоню конюха, но разве Мэри станет его слушать? И потом, беглецов уже наверняка хоть кто-то да видел, а слуга разболтает о ночном приключении всем, кому не лень, так что наутро, к тому моменту, как горничные принесут хозяевам шоколад да раздвинут шторы на окнах, о побеге Мэри будет знать пол-Лондона.

К шелесту листвы и храпу из раскрытого окна прибавился новый звук. Узнав хруст щебня под мужскими сапогами, Летти ощутила волну облегчения, бодрящую, словно крепкий чай. Не уехали! По двору прохаживается лорд Пинчингдейл, кто же еще.

Глава семьи Олсуорси, приверженец старых идей и традиций, никогда не обувал туфли, если обстоятельства позволяли лишь накинуть тапки, и в жизни не натягивал сапоги, когда мог обойтись туфлями. Слуги, изнуренные за день, начавшийся до зари, давно спали.

Летти повернула голову, готовая высказать горе-жениху все, что она думает о тайных побегах и тех ненормальных, кто в подобные истории ввязывается. Однако слова застряли в горле, когда вместо джентльмена, облаченного в дорожный костюм, перед ней возник здоровяк-горбун. Невольно прижавшись к карете и быстро оглядевшись в поисках чего-нибудь увесистого, она в ужасе уставилась на чудище. У него словно не было лица. Неестественно светлые глаза поблескивали из черной пустоты. Ни рта, ни ушей, ни носа…

Порог кареты больно врезался в спину Летти.

Вцепившись в дверцу, она приготовилась запрыгнуть в экипаж, чтобы выскочить с другой стороны. К счастью, сгущать краски было не в ее характере, и посему ей на ум не пришли привидения и прочая нечисть, коей изобиловали модные романы. Чудища водились на болотах или в заброшенных монастырях, никак не в сердце Лондона! Летти вообще в привидения не верила, разве только в тех, что, невзирая на суету столичной жизни, являлись в Тауэр.

Нет, никакой это не призрак, а человек, просто очень крупный и с жутким горбом, а лицо он обвязал черным шарфом и надвинул на глаза шляпу. В голову против воли полезли разные страхи — грабители, бандиты с большой дороги и головорезы.