Для жителей этого населенного пункта гость — это посланник Аллаха. Как принято с глубоких дремучих времен, для горца он свят, его почитают, ему угождают, он готов сделать все, чтобы было уютно, сытно, не холодно. По обычаям гор, пока гость сам не откроется, для хозяина считает неуважением к гостю задавать нетактичные вопросы. Как принято, гость сам должен о себе обо всем рассказывать. Но этот гость молчал, будто бы замышлял что-то плохое против семье дяди Курбана. Единственное, что узнали, его зовут Дервиш-Али, вот и все. Когда он молчал и третью неделю, в семье дяди Курбана заволновались, и по селу о нем поползли непонятные слухи, один страшнее другого. Одни говорили, что он убийца из соседнего района, который сбежал от кровной мести. Другие говорили, что видели, как он превращается в волка, и как выл на луну. Третьи предлагали, немедленно выдворить его из селения и таким образом защитить сельчан этого молчаливого человека. Четвертые говорили, что он глухой, видели, как он в поле напал на овцу, загрыз его, как волк, научился только выть по-волчьи и скулить.
Самое главное, что связывает его с этой волчицей, которая по вечерам тенью пробирается по сельским переулкам, воя, пугая всех? Не по его ли следам она пробралась в эти края? Если не по его, то за чьей душой он охотиться? Здесь кроилась какая-то тайна, которую в селе старались многие разгадать.
Самое главное, что удивляло людей — его состояние, когда находили еле живым под дубом-великаном. С такими ранами, ссадинами на теле, сепсисами на теле мало кто из людей выжил бы. А Дервиш-Али не только выжил, но и за короткое время почти все смертельные раны на его теле зажили, как на собаке, и он по вечерам еще умудряется куда-то бегать и чего-то доставать. Видели, как только он стал на ноги, из огромного грязного кармана балахона, висящего на нем, он вытащил какие-то пахнущие травы, в круглом медном казане в очаге на медленном огне готовил какую-ту кашицу и прикладывал к больным местам. И через неделю, когда больные места на теле, откуда сочился гной, затянулись новой красной кожей, и он оживал на глазах, люди решили, что он связан со сверхъестественными силами.
В один из вечеров, когда семья дяди Курбана спала крепким сном, Дервиш-Али бесшумно встал со своего места, с запертых дверей беззвучно снял все запоры, вышел наружу и исчез в темноте. Вернулся через сутки, весь грязный, голодный, когда увидел еду, на него набросился, как голодный волк. Во время еды, если к нему кто-то подходил, он огрызался, как волк, думая, что у него отбирают еду, делал нападающие движения, и все ел много, очень много и без разбора. А потом исчез еще и еще раз… В последнее время уходил каждый вечер. Куда? Никто не знал, он в темноте вдруг растворялся как туман, и сколько не старались бывалые охотники проследить его, они неожиданно теряли его нить. Так он вечер уходил куда-то, а рано утром домочадцы дяди Курбана находили его в своей постели. Хотя была поздняя осень, на северных склонах окружности села лежал припорошенный снег, и сейчас на его голом теле кроме того грязного балахона, который был на нем первый раз, ничего не было, а ноги были босы. Создавалось такое впечатление, что его узловатым, скрюченным как у волка ногам, было неудобно ходить в обуви, и, какую бы обувь ему не давали, на следующий день он выкидывал ее куда-то.
Больше всего сельчан поражало не это, а другое: от ночного воя волчицы за околицей села дрожало все живое в селении, только не Дервиш-Али. Это первый день ее появления он испугался не на шутку. Он нашел в себе силу заколдовать ее, сделать ее не опасным себе, даже на первое время сделал ее своей напарницей. Но для обычных людей с обычными представления волка, волчицы это все оставалось тайной за семью печатями.
Теперь, с каждым днем, сельчане в облике лица, на всем теле, в кривых, как-то вывернутых ногах, в длинных с очень длинными, крючковатыми пальцами руках, во взгляде изподлобья Дервиша-Али находили черты, не характерные обычному человеку. Его удлиненное лицо, начиная со впадин глаз, было покрыто густой рыжей растительностью. Из-под густых бровей тянулись две кривые бороздки, оставленные кривой сохой на прыщеватом лице, тянущем в сторону углов рта двумя непослушными быками. Создавалось впечатление, что эти кривые, угловатые линии разделяют его впалые в огромный рот щеки, с разрезом от уха до уха, на две непонятные дольки. Эти кривые линии, сделав петлю, углублялись в верхнюю губу, безобразно выпученной и тянущейся вперед морды. А кончик длинного, с какими-то наростами крючковатого серого носа, берущего свое начало с низкого покатого лба, тянущегося сверху вниз, влезал в губастый рот. Его серая верхняя заячья губа то и дело впадала в его беззубый рот, откуда слюна длинными нитями падала на его, выпученный вперед, покрытый рыжей шерсткой подбородок. Из-под его рыже-бурых бровей, сидящих на его покатом лбу, из-за гноящихся век без всякой растительности, выглядывали круглые желтые глаза, в них отражала тревога, какой-то холодный магнетизм и страшная животная сила.
Охотники, понимающие даже язык зверей и птиц, очень сложно определяли, что он говорит. С его впалого во внутрь рта, все время чего-то жующего, слетали звуки, не похожие ни на мяуканье дикой кошки, ни на скулеж волка. От чего домочадцы дяди Курбана страшно пугались и старились прятаться от него подальше. Странные были эти звуки, до того странные, что дети от них теряли дар речи, собаки от страха дрожали, пуская себе на живот оранжевую струю, у копытных подкашивались ноги и падали на месте, страшно мотая головами.
А когда у дяди Курбана из курятника стали пропадать куры, из кладовой вяленое мясо, мука, крупа, а у сельчан прямо со стойла, то там, то сям, стали пропадать овцы, сельчане совсем запаниковали. Возникает вопрос: если дядя Курбан кормит гостя лучше любого члена семьи, тогда зачем красть! Даже волки, и то на своей территории сторожат отару овец, не дают другим волкам на них напасть, тем самым создают нормальные условия для безопасного существования стаи на своей территории. Если кражей занимается Дервиш-Али, то что же его на это побудило? Если вор не он, то кто же? Со времен основания села старожилы не помнят, чтобы здесь кто-то у кого-то чего украли. Не волчица же, рыщущая на окраинах села? А если она на самом деле оборотень? Тогда человеку-оборотню не должен же оставаться голодным: ему на питание нужно как мясо, так и мука? Должен же он оборачиваться из волчицы в женщину, из женщины волчицу? Тем более, при оборачивании человек теряет очень много физических и моральных сил, наверное, кушать хочется страшно, даже целого быка.
Теперь Дервиш-Али стал пропадать из селения двумя-тремя сутками. Куда он уходит, в какие горы, дебри, где он проводит все это время и с кем, знал только лишь один Аллах. Жил как оборотень, исчезал как оборотень, появлялся как оборотень…
С каждым днем портились отношения между Дервиш-Али и членами семьи дяди Курбана. И они дошли до такой критической черты, до такого кипения, что один день утром из дома Курбана раздались такие плачи, такие вопли, что привело в ужас жителей всего села. Река, на которой стояла сельская мельница, с приходом морозов с каждым днем мельчала. Пока мельница не станет, дядя Курбан на волах, запряженных в сани, рано утром отвез на мельницу на молотьбу последние три мешка зерна. Он должен был вернуться с мельницы поздно вечером. Когда он не вернулся и ночью, рано утром сын Муслим на канне помчался на мельницу. Когда он прибыль на мельницу, какое же у него было удивление, когда он нашел его у еще не погасшего очага с вырванным горлом. Мельница, как после пурги, вся была заполнена снегом. Внутри мельницы, на небольшой площадке перед ней были многочисленные волчьи следы, тянущиеся с той стороны реки. В селении, по мнению старожилов, находился только один Дервиш-Али, способный на такую жуткую смерть. Но домочадцы, жители селения были озадачены тем, что Дервиш-Али последние трое суток сильно болел. Он ослаб так, что не то что из дома уйти и убить дядю Курбана, кружку воды без посторонней помощи ко рту преподносить не мог. Возникал риторический вопрос: «А если он обернулся волком? Пока из тех, кто домочадцев, кто сторожил его на несколько минут отключился, не мог ли он домчаться до мельницы, убить старика и вернуться». В том то и дело, что в ту ночь его сторожил Муслим. А он ни на секунду не смыкал глаз, за это он может поклясться на Коране. Тогда кто?.. На этот вопрос нужно было находить ответ.
Когда дошла эта страшная весть до Дервиш-Али, в его глазах вспыхнули какие-то искры, они загорелись зеленым пламенем. Страшно было смотреть в его горящие глаза. Он вскочил со своего места, будто час тому назад его двое из домочадцев не поднимали на руках, опустился на четвереньки, заерзал головой, странно замычал, поскулил, завыл. Вдруг резко остановился, припал к ногам хозяйки, заплакал, глядя ей в глаза. Когда хозяйка зло повернула от него заплаканное, злое лицо, до него дошло, что виновником смерти дяди Курбана в семье считают его. Выбежал в другую комнату, где родные и близкие оплакивали убитого. Он на четвереньках забегал вокруг тело погибшего, заглядывая каждому в глаза, пытаясь говорить, что не он, что он знает, кто растерзал Курбана. Только все брезгливо и пугливо отворачивались от него, некоторые пинали его ногами, пытались руками вытолкнуть его из комнаты. Он визжал, скулил, выл, подпрыгивая на четвереньках, пытаясь объяснить, что это не он убил старика. В день похорон Курбана Дервиш-Али исчез…