Эльза Вернер - Заклятое золото

Судебное разбирательство началось, и лихорадочное оживление, замечавшееся не только в столице, но и во всей стране, ясно свидетельствовало о всей важности этого процесса. Хотя, согласно обвинительному акту, разбиралось дело о клевете и оскорблении, но, в сущности, здесь шла борьба капитала с общественным мнением, усыпленным и ослепленным им, пока его не пробудил Эрнст своим энергичным выступлением. Выпуская в свет свою брошюру, Раймар был одинок и не знал, последует ли кто-нибудь за ним или нет; теперь же он находился среди увеличивавшегося с каждым днем количества людей, которые, казалось, только и ждали своего вождя.

Процесс длился уже третий день, и с каждым часом все более грозные тучи скапливались над головой Рональда, явившегося в суд в качестве обвинителя и поменявшегося ролями с обвиняемым, так как даже и штейнфельдские служащие давали показания не в пользу своего хозяина. Только старшие из них вместе с представителями прессы, субсидируемой им, стояли за него или, по меньшей мере, отговаривались незнанием. Да они и не могли поступить иначе, так как в противном случае им пришлось бы сознаться в том, что Рональд до сих пор покупал их молчание. Но из показаний остальных служащих обнаружились такие вещи, что оставалось лишь удивляться, как могла до сих пор быть скрываема столь неприглядная картина.

Процесс закончился великолепной защитительной речью Раймара, после которой ожидали решения суда. Раймар говорил более часа, и все присутствующие, затаив дыхание, с напряженным вниманием слушали его. Он стоял, выпрямившись во весь рост, с горящими глазами, и его голос, сравнительно недавно еще вялый, безжизненный, наполнял теперь могучими звуками обширный зал и привлекал к себе всеобщее внимание. Защита обратилась в обвинение, каждое слово неотразимым ударом обрушивалось на голову того, кто никогда не интересовался ни правами, ни судьбой людей, ниспровергаемых им. Только теперь Рональд понял, что значит потерпеть поражение.

— Я подтверждаю каждое слово, высказанное в моей брошюре, — закончил свою речь Раймар, — мне нечего брать обратно и нечего смягчать. Вам показали заклятое золото с его обманчивым блеском! Оно губит всех и каждого, стремящегося к нему, и превращается в их руках в прах. Я громко крикнул это, чтобы спасти от гибели много тысяч людей. Я сделал то, что мне повелевали справедливость и долг, и теперь жду вашего приговора!

Эрнст опустился на скамью. Среди публики раздался одобрительный шум. Раймар победил. Это было ясно для всех до произнесения приговора, и испытующие взоры обратились к его противнику. Феликс Рональд сохранил самообладание и на его лице не дрогнул ни один мускул. Только в его глазах временами вспыхивал злобный огонек, когда он обращал их на Эрнста Раймара. Для него во всем этом зале существовали лишь двое людей: Эрнст, которого он ненавидел всей душой, и Эдита, которую он обожал так же сильно, и его взгляд перебегал с одного на другую.

Эдита сидела рядом с отцом и внешне казалась спокойной. Ее прекрасное лицо не выдавало того, что творилось в ее душе, но Марлов, державший ее руку в своей, чувствовал судорожную дрожь этой руки. Как только Раймар окончил свою речь, старый банкир наклонился к дочери и сказал:

— Эдита, уйдем!

Она решительно покачала головой.

— Нет, я останусь до конца!

Отец понял свое бессилие и покорился.

Совещание судей было непродолжительным. Эрнст Раймар был оправдан. Суд признал его действия выражением общественного мнения и тем самым признал справедливость всех его обвинений.

Приговор был встречен бурей восторженных аплодисментов. Раймара осыпали поздравлениями. Его прославляли, словно героя после одержанной победы, и совершенно не заметили, как удалился со своими приспешниками его противник. Феликс Рональд был осужден…

На следующий день после обеда Эрнст Раймар вошел в гостиницу, в которой остановилась Вильма Мейендорф. Он условился встретиться здесь со своим другом Гартмутом, но швейцар доложил, что майор уехал вместе с госпожой Мейендорф и ее дочерью, и передал ему записку. В ней майор просил своего друга подождать, если тот придет случайно раньше их возвращения.

Эрнста уже знали здесь и сразу же провели в гостиную занимаемого Вильмой помещения. Эта уютная комната весьма располагала к отдыху, и Раймар был даже доволен тем, что ему вдруг представилась возможность некоторое время побыть в совершенном одиночестве и привести в порядок свои возбужденные нервы. Со вчерашнего дня он буквально не мог передохнуть, и был центром всеобщего внимания. Он победил, но в чертах его лица не было торжества победителя. Ведь эта победа стоила ему личного счастья!

Но вот отворилась дверь передней, и Эрнст пошел было навстречу, полагая, что это вернулась Вильма с дочерью и Гартмутом, но остановился при звуке чужого голоса:

— Пожалуйте! Барыня скоро вернутся; они должны быть ровно в четыре.

Дверь снова закрылась, и в комнату вошла… Эдита.

Увидев Эрнста, девушка подалась назад и словно оцепенела. Он молча поклонился и, заметив ее невольное движение, не осмелился заговорить. Несколько секунд длилось молчание.

— Я хотела видеть Вильму, — наконец произнесла Эдита, — и никак не могла предполагать…

— О моем присутствии! — закончил за нее Эрнст. — Я не виноват в этой встрече и жду здесь своего друга, майора Гартмута.

Эдита все еще стояла на пороге гостиной, как бы задумавшись над вопросом уйти ли ей или остаться; она, видимо, решила сделать последнее и, медленно шагнув вперед, откинула вуаль. Она была страшно бледна, но сохранила свой обычный гордый вид.

— Вы, конечно, не ждете от меня поздравлений, господин Раймар, — сухо начала она, — но все же не могу не сказать, что вы одержали блестящую победу.

— Неужели вы считаете, что эта победа меня радует? — с серьезным упреком спросил Эрнст.

— Как бы то ни было, она возвысила вас над толпой и открыла перед вами большие возможности.

— Нет! — тяжело сорвалось с его губ.

— Нет? После такого-то успеха? Ведь ваше имя у всех на устах.

— Вы забываете о том, что связано с ним… вам ведь уже давно все известно от вашего отца.

— Со вчерашнего дня это предано забвению.

— Нет, это лишь забыто на время, а не предано забвению… забыто благодаря тому, что я явился выразителем общественного мнения. Все враги моего противника собрались вокруг меня и прикрыли собой, отдавая должное чрезвычайности этой борьбы; когда же я снова предстану перед трезвой критикой, то вспомнят мое прошлое, и мне придется расплачиваться за все, что теперь мне прощают, нуждаясь во мне.

Эдита смотрела на него с крайним изумлением; эта мысль еще не приходила ей в голову.

— Вы несправедливы к обществу, — тихо сказала она. — Если бы вы сами могли побороть в себе…

— Вот этого именно я и не могу! — мрачно прервал ее Раймар. — До сих пор меня поддерживала борьба, и только борьба, которую я начал и которую должен был довести до конца. Ведь тут речь шла о самозащите. Но когда-нибудь я снова столкнусь со своим прошлым. Я должен с открытым лицом стоять перед всеми, а в то же время знаю, что ненависть или злоба могут заставить любого мальчишку крикнуть мне: «Ты говоришь о праве и чести? Вспомни лучше об имени, которое ты носишь!» Да, даже теперь, ведя тяжелую борьбу, я был полон сознанием этого. Оно, точно свинец, гнетет меня и преграждает путь к будущему, о котором я некогда мечтал. Вы сами видите, меня не с чем поздравлять!

Эдита стояла перед ним молча. Она ожидала увидеть Эрнста во всем ореоле его блестящей победы, гордого ее сознанием и с трудом скрывающего свое торжество, но вместо этого встретила мрачную безнадежность и совершенное отчаяние. Да и ее внутренний голос подсказывал ей, что опасения Раймара справедливы; для этого она достаточно хорошо знала свет. Но, увидев его страдания, она изменила тон, и в ее голосе дрогнули мягкие нотки:

— Я не хотела сказать ничего обидного. Вы еще вчера говорили в своей защитительной речи, что повиновались только голосу справедливости и долга… следовательно, только по роковому стечению обстоятельств вы нарушили мирное течение нашей жизни.

— Вы говорите: «Нашей жизни»? — вздрогнул Эрнст. — Неужели вы еще думаете о браке, о совместном будущем с этим человеком…