Эльза Вернер - Заклятое золото

— И это вы говорите мне теперь!

— Потому что я должен сказать! — серьезно возразил он. — Ведь вы не считаете меня способным на низкую месть? Вы знаете, Эдита, что в Гернсбахе, узнав, что вы — невеста Рональда, я не сказал вам обо всем этом ни слова. Я думал, что разоблачения, содержащиеся в моей брошюре, и процесс, как его последствие, избавят вас от этого рокового человека. Я рассчитывал на вмешательство вашего батюшки, на то, что он нарушит данное слово, более того — я считал его уже нарушенным, и вдруг слышу вашем намерении принести себя в жертву какому-то ложному долгу. Пусть так, но знайте же, кому вы приносите свою жертву!

Эдита вдруг гордо выпрямилась и произнесла с твердой решимостью в голосе:

— Я узнаю это! Он должен дать мне ответ на все.

— Вам, любимой им девушке? По-вашему, у него хватит мужества погубить себя в ваших глазах?

— Может быть, он не покается передо мной; но, чего не выскажут его уста, договорят его глаза.

Раймар взглянул на девушку с тревогой.

— Вы правы, я не мог ожидать, что вы слепо поверите мне, о… это будут для вас ужасные минуты.

— Да, — подтвердила Эдита дрожащими губами. — Прощайте!

Эрнст не пытался ее удерживать. Он только подошел к окну и увидел, как она села в экипаж и уехала. В это время пробило четыре часа. Арнольд должен был приехать с минуты на минуту, но Раймар чувствовал, что не в состоянии будет теперь вынести и счастливого вида жениха, ни веселого смеха Вильмы и быстро, словно крадучись, покинул гостиницу.

Пять минут спустя, вернулись домой майор и Вильма и, к своей великой досаде, узнали, что приезжал Эрнст, но, не дождавшись их, ушел. Непонятное объяснение швейцара смутило Гартмута, он поднялся к нотариусу Трейману, чтобы узнать, нет ли у него каких-нибудь сведений об Эрнсте.

На его стук послышалось мрачное: «Войдите!», Трейман сидел у стола и писал так усердно, что едва ответил на поклон.

— Я хотел только спросить, был ли у вас Эрнст? — сказал майор. — Прошу извинить за беспокойство.

— Нет, Эрнста здесь не было, — проговорил нотариус, приподнимая голову. — Вы нисколько не беспокоите. Садитесь, я сейчас кончаю.

— Вероятно, судебный отчет для «Гейльсбергского вестника»?

— Нет, ошибаетесь… мое завещание.

— Что? Я был уверен в том, что оно у вас уже давно готово, если же вы и намерены были внести в него кое-какие дополнения, то это можно было отложить и до возвращения в Гейльсберг.

— Нет, это неотложно. Не сегодня-завтра я могу умереть. Удивляюсь, как меня не хватил удар еще вчера, а я хочу, по крайней мере, в гробу обрести себе покой.

При этих словах Трейман так грозно посмотрел на майора, что тот счел необходимым соболезнующе спросить:

— Что же случилось? Вчера вы были в великолепном расположении духа по случаю победы Эрнста, а сегодня у вас вдруг похоронные мысли, и вы занялись своим завещанием.

— «Франц Филипп Трейман». Точка. — Нотариус поставил весьма жирную точку рядом со своей подписью и с удовольствием окинул взглядом свое произведение. — Вы желаете знать, почему я вдруг занялся своим завещанием? Потому, что своим наследником я хочу сделать порядочного человека, а Макс далеко не подходит под это понятие. Макс — негодяй!.. форменный негодяй!

— Согласен! Мы с Эрнстом уже давно сделали это печальное открытие, но как вы пришли к этому?

Старик несколько раз громко икнул, что было обычным признаком его сильного волнения, и, наконец, произнес:

— Я расспросил хозяйку Макса, и она рассказала мне малоутешительные вещи. Я думал, что Макс стал легкомысленным только здесь, в большом городе, и что если он вернется на некоторое время домой, то станет опять солидным и разумным. Я хотел взять его с собой в наш… «исторический архив, где люди плесневеют», то есть в наш Гейльсберг, и… «к старому ископаемому», то есть ко мне!

Тут майор стал опасаться за рассудок завещателя, но, к счастью, дальнейшие слова нотариуса его успокоили:

— Так отзывается Макс о своей родине и о своем дяде. Я хотел еще вчера вечером поговорить с ним и не застал его дома; но я знаю местечко, где он обычно проводит вечера, и там нашел его в обществе его закадычного приятеля, этого нейштадтского редактора. Они пили шампанское в отдельном кабинете.

— Этот самый редактор, по-видимому, весьма легкомысленный господин, — многозначительно заметил Гартмут. — Вчера, в день поражения своего патрона, он утолял жажду в лучшем случае сельтерской водой, а сегодня пьет шампанское.

— Да ведь за все платит Макс и, конечно, из моего кармана! — с нервным смехом воскликнул Трейман. — «Пей, приятель! — говорил он при этом. — Ведь это уже за счет наследства старого ископаемого; надеюсь, он скоро отправится на тот свет». И они чокнулись!

— Подло! — вспылил уже от чистого сердца майор.

— Они были так пьяны, — продолжал между тем Трейман, — что вовсе и не заметили, что я стоял в дверях и слышал их разговор. Макс вообще едва ли соображал, что говорил, но ведь недаром говорят, что истина — на дне стакана! «Тогда ты окончательно поселишься в Гейльсберге?» — спросил приятель. Макс весело расхохотался. «Неужели я стану плесневеть в этом историческом архиве? Старик, правда, живет в покосившемся средневековом здании, как лиса в норе, но добра у него достаточно, и довольно сносный винный погреб. Прежде всего, мы разопьем его, сердечный друг, а потом будет продан весь исторический хлам; ведь я — единственный наследник! Кстати, не найдешь ли ты в Нейштадте покупателя?» Нейштадтец в моем доме! Тут я больше не выдержал и дал о себе знать…

— Как ангел-мститель! — заметил Гартмут.

— О, нет, я был совершенно спокоен, но грозен. Макса я вообще не удостоил ни словом и, обратясь к редактору, сказал: «Милостивый государь! Этот господин, бывший до сих пор моим племянником, с этой минуты им не является! Вам не придется подыскивать покупателя для „исторического хлама“, потому что завтра я составлю новое завещание и назначу моего единственного племянника также и единственным наследником. На мой винный погреб тоже не трудитесь рассчитывать. Эрнст разопьет его со своим другом, майором Гартмутом, о чем я тоже упомяну в своем завещании. А теперь отвезите-ка этого человека домой, он чересчур много выпил»!

— Браво! — крикнул майор. — Это было великолепно! Право, трогательно, что вы вспомнили и обо мне и своей завещательной волей возложили на меня столь приятную обязанность. А Макс, как только протрезвеет, будет слезно просить у вас прощения.

— Да я вышвырну его за дверь! — грозно крикнул старик. — Сегодня я на всякий случай составил свое завещание, а в Гейльсберге торжественно оформлю его при свидетелях. Здесь комар носа не подточит… ведь на то я и юрист! — Он тщательно сложил завещание и запер его в ящик письменного стола, но тут вдруг впал в элегическое настроение: — А я так любил этого мальчишку! С малых лет я так баловал его и возлагал надежды на его талант. Я никогда ни в чем не отказывал ему, и вдруг такая черная неблагодарность с его стороны!

Старик уже готов был даже заплакать, но майор положил ему руку на плечо и стал утешать:

— Оставьте в покое этого глупого мальчишку! Хорошо, что вы хоть теперь узнали его истинное лицо! Собственно, фамильный гений не угас — он перешел лишь на Эрнста, и тот честно служит на славу своему дядюшке. Ведь были же вы вчера центром всеобщего внимания на скамье журналистов!

Майор нашел весьма действенное средство, чтобы утешить старика. Глаза нотариуса заблестели при одном воспоминании об этом.

— Да, почти все поздравляли меня! — воскликнул он. — Корреспондент «Таймса» пожал мне руку и сказал: «Мистер Трейман, вы увидите когда-нибудь своего племянника великим человеком! Он — гениальный оратор». Я скромно выслушал похвалу и ответил: «О, это уже у нас так в роду!».

— Да, это уже так в роду! — подтвердил Гартмут. — А теперь пойдемте вниз к Вильме, дядя Трейман… вы должны позволить мне называть вас теперь так, потому что сделали меня сонаследником вашего винного погреба.

Банкир Марлов с озабоченным лицом сидел у себя в кабинете. Вчерашний день превзошел наихудшие его опасения. Этого он никак не ожидал! Безусловное оправдание Раймара окончательно губило его противника Рональда. Разумеется, столь благополучным результатом для себя Эрнст Раймар был всецело обязан своей блестящей защитительной речи, и Марлов волей-неволей вынужден был за ним это признать. Он наравне со своими друзьями-финансистами, как в зеркале, увидел, что они в последние годы терпеливо сносили и против чего должны были, по существу, бороться. Впрочем, на банкирский дом Марлова не было брошено ни малейшей тени. После выхода злополучной брошюры Раймара Марлов сразу заметил надвигающуюся опасность и принял надлежащие меры. Он мог доказать свою непричастность к этому делу с той самой минуты, когда для него стала ясной его подоплека, но… его дитя, его дочь!