Я возьму любую толику сочувствия, которую смогу получить.
16 глава
Грейсон
Мисс Уинслоу — одна сплошная неприятность. Если бы Стоун был здесь, он бы уже давно прикончил ее, не задумываясь. В отличие от меня, он всегда комфортно себя чувствовал при необходимости пришить кого-то. Я говорю об этом с уважением. Когда у него была такая возможность, он, не колеблясь, перерезал глотки и выдавливал глаза. Мы вышли из этого ада благодаря его отличной физической форме и тяге к насилию.
И вот я нахожусь здесь со связанным копом, у которого завязаны глаза и кляп во рту. И маленькая мисс Уинслоу смотрит на меня своими большими глазами лани. Она смотрит, как уязвленная. Как человек, которого предали. Шокированная тем, что, в конце концов, я оказался плохим парнем.
Что ж, мне тоже приятно познакомиться.
— Пойдем.
— А как же….? — она огладывается на копа.
Разве она не знает, что коп сдал бы ее в секунду, если бы это помогло поймать меня. Она ничто для него. Пешка.
— Что? — Я подхожу к копу и приставляю пистолет к его виску. — Должен ли я сделать это?
Коп трясет головой, поднимая ее кверху, кажется, так обычно делают все парни с завязанными глазами. Как будто, смотря вверх, они смогут видеть через повязку. Никогда не понимал этого.
Ее нижняя губа дрожит. Она собирается плакать? Ее щеки будет покалывать. Почему это должно меня беспокоить? Не должно, не должно, но мой желудок сжимается, когда я вижу, как слеза стекает по ее мягкой коже и капает на рану. Как идиот, подхожу к ней и провожу большим пальцем по порезу на ее лице, зная, что соль и грязь тоже причинят ей боль.
Интересная штука боль. Мы так отчаянно боремся, чтобы избежать ее, чуть ли не больше, чем смерти.
Но это единственное, что связывает нас. Проходить через боль вместе и выходить на другой стороне — это и есть единственная форма дружбы, когда-либо известная мне.
И, как ни странно, я хочу пройти через это с ней. В каком-то смысле я чувствую, что мы уже делаем это. В классе. Эпизод с перцовым спреем. Маленькая ненависть, маленький ад.
— Застрелить ли мне его? — мой голос понижается до шепота. — Нужно ли нам избавиться от него?
Она сильно трясет головой, провоцируя еще больше слез.
— Не надо. Не надо.
Это вынуждает меня еще больше хотеть сделать это. Возможно, мы чувствовали бы большую связь, если прошли вместе через больший ад. Иногда, когда ты сделан изо льда, огонь — это все, что ты чувствуешь. Мой палец сжимается на спусковом крючке. По крайней мере, тогда я бы сделал то, за что они меня посадили.
Мисс Уинслоу обхватывает себя руками.
— Они убьют тебя, — слова вырываются из нее. — Они не просто посадят тебя обратно в тюрьму. Они посадят тебя в камеру смертников.
Ее слова проникают в меня. Это симпатия. Может быть, даже какая-то форма извращенного влечения.
Я знаю, что делать с кулаком и ножом. Я знаю, что делать с болью и ненавистью. Знаю, что делать с женщиной, как быть нежным и заботливым ровно столько, сколько нужно, чтобы расслабить мои яйца. Я не знаю, что делать с мисс Уинслоу.
— Пойдем, — говорю я, достаточно грубо в этот раз.
Разве мы не пара? Каждый из нас намерен спасти другого, несмотря на то, что в конце это может убить нас.
Полицейский ворчит.
Я пожалел его взглядом. Его рот набит тканью, руки в наручниках. Стоун, вероятно, издевался бы над ним.
— Прибереги силы, — говорю я мягко. — Не борись с этим, от этого только хуже. Дождись своего шанса.
Конечно, он не слушает. Он напрягает свои мускулы, борясь с такой силой, что листва дрожит над ним. Вена пульсирует у него на лбу.
— Не борись, — говорю я, но он не слушает. Они никогда не слушают.
— Пойдем, — говорю я снова. Она слушается и поворачивается в направлении, куда я киваю.
Через просвет в высоких ветвях льется достаточно солнечного света, подсказывая мне, что в том направлении есть открытая местность.
Я не могу рисковать, возвращаясь к ее машине, с полицейским автомобилем там. Я сомневаюсь, что остался напарник, ожидающий его возвращения; патрульные работают в одиночку. Но, возможно, он сообщил свои координаты, прежде чем покинул автомобиль.
Подкрепление уже в пути. Думаю, полчаса, и они будут на месте.
Знание полицейской процедуры спасало мою задницу столько раз, что я и сосчитать не могу. Мы быстрыми темпами движемся через лес, несмотря на каменистую местность. Упавшие деревья и сухие ветки мешают нашему передвижению. Она спотыкается иногда, но я всегда ловлю ее прежде, чем она соскользнет. Она такая теплая и мягкая в моей хватке. Я заставляю себя отпустить ее.
Почему она не убегает?
Очевидно, что я просто поймаю ее, но она должна знать, что я не буду убивать ее сейчас. Она моя, и я могу делать с ней все, что захочу, но также это означает, что я должен защищать ее и заботиться о ней.
Лежать с ней на земле, успокаивая ее, помогая ей дышать, было одним из самых мощных ощущений в моей жизни — мощных в хорошем смысле. Чувство внутри меня настолько огромное, что это меня пугает. А потом то, как она разлетелась на осколки подо мною, от моих прикосновений…
Я замечаю красное пятно на ее бледной щеке и хватаю ее за запястье. Ее карие глаза смотрят на меня, темные бассейны в пятнистом свете.
— Тебе больно? — я спрашиваю ее, хотя это и так очевидно.
Она качает головой.
— Я в порядке.
Кровь, стекающая по ее щеке, показывает, какая она лгунья, скручивая меня в узел. Я хочу сказать что-то утешительное, но все, что делаю, — это сжимаю крепче ее запястье.
— Если ты побежишь, ты не сможешь скрыться.
Ее маленькая улыбка.
— Я знаю.
Но я знаю, что она слышала все, что я сказал полицейскому.
Я говорил ему приберечь силы, и она слушала. Так же как она читала лекции о биографиях, я учил ее как сбежать. Как бороться. Дождись своего шанса, так я сказал. И она впитала эти знания.
Самое лучшее, что могу для нее сделать, — это оставить ее здесь. Но я не оставлю.
17 глава
Эбигейл
Он заставляет меня зайти в ручей. Ледяная вода окутывает мои лодыжки и затекает в ботинки, от холода мои ноги немеют до костей. Я пытаюсь вырваться, но он крепко сжимает мое запястье. Я дрожу. Не могу поверить, что ему не холодно без футболки. Не то чтобы я жалела его, учитывая, что он использовал свою футболку, чтобы заткнуть рот копу и завязать ему глаза.
— Куда ты думаешь, мы пойдем? — спрашивает он.
— На другую сторону.
Он трясет головой.
— Мы пойдем по ручью.
— Я не могу, — говорю я.
Он притягивает меня ближе. Кажется, он до сих пор мучается из-за раны на моей щеке, что, возможно, должно быть хорошим знаком.
Я сосредотачиваю внимание на деревьях вдалеке, что угодно, кроме его вздымающейся, сильной, с полосами грязи, груди. Сейчас, должно быть, время обеда; я могу судить об этом по наклону солнца.
С близкого расстояния он пахнет потом. Не сосной, не одеколоном, не мускусом, а простым человеческим потом.
— Наклонись.
— Что?? — Я пытаюсь выдернуть запястье из его руки, но он сжимает мои волосы в кулак и толкает мое лицо почти к самой воде. Он брызгает водой на мою щеку, от ледяного холода я зажмуриваю глаза, выплевывая воду из носа и изо рта и пытаясь вывернутся из его рук.
— Боже! — говорю я, когда он отпускает меня. Я пытаюсь отдышаться и протираю глаза.
Он изучает мою рану и одобрительно ворчит, как будто инфекция — это самая большая угроза сейчас.
Он тянет меня за руку.
— Идем.
— Я даже не чувствую ног.
Он хмурится, сдвигая свои темные брови. Затем наклоняется, обвивает мою руку вокруг своей шеи и подхватывает меня на руки.
Я оттягиваю руку обратно, борясь с его удержанием.