Другой рукой я откидываю прядь волос с ее лица.
— Что ты можешь сказать об этом?
Слабая улыбка появляется на ее губах. Потому что топоры сделаны довольно грубо.
— Алебарды, — говорю я. — Мы нашли изображение в одной из заплесневевших энциклопедий, которые привыкли читать в подвале.
Она кивает.
— На протяжении долгих лет, когда мы пытались давать отпор, они замаскировывали наши синяки и не давали нам есть. Мы хотели получить массу царапин или кровоподтеков, чтобы, знаешь, «испортить товар». У них было множество способов контролировать нас, но мы нанесли друг другу этот символ за несколько дней до того, как все закончилось. Выцарапали глубоко в наших руках заостренными гвоздями. Мы были старше, Стоуну было пятнадцать, и он был чертовски сильным. В тот момент мы собирались выбраться или умереть.
— Так вот что это такое? Своего рода боевая раскраска?
Я замолкаю, потому что это не то, что мы рассказываем за пределами нашей группы, но затем понимаю, что она не «за пределами». Для меня она внутри, среди нас.
— Это часть клятвы, которую мы дали: один клинок, чтобы защитить моих братьев, другой, чтобы отомстить.
— Это твоя клятва?
— Это наша клятва.
Она проводит пальцем по линиям топоров.
— Если я посмотрю газетные статьи пятнадцатилетней давности, найду ли я там кровавое нераскрытое преступление?
— Да, — говорю я.
Эбби просто ищет зацепки. Я задерживаю дыхание, задаваясь вопросом, что она собирается сказать.
Потоки лунного света проникают через высокое окно, добавляя блеска ее темным волосам, заколотым на голове, и скулам, таким выделяющимся и в то же время хрупким.
— Я думаю, это прекрасно, — говорит она, наконец.
Я выдыхаю с облегчением. Может быть, я даже чувствую своего рода покой.
Эбби прищуривается.
— Ты жил в этом отеле пятнадцать лет?
— Приблизительно. Мы заняли его сразу после того, как выбрались. Кроме Нейта. Он купил документы какого-то парня и попытался построить нормальную жизнь. Я думаю, ему это удалось.
Она указывает вверх на грязный, щербатый потолок, где лампочка висит на шнуре.
— Вы провели этот свет?
— Ага. Это место не особо функционировало тогда, но… это было сразу после того, как мы сбежали. Мне нужно было занять себя чем-то. Нам всем. Поэтому мы превратили это место в наш дом.
Она кивает, как будто это имеет смысл.
Хотя мы не могли все сделать сами. Мы забрали с собой из подвала много денег и много заплатили на черном рынке, чтобы подключить это место к городской электросети. Парень, наверное, уволился после той суммы, что мы заплатили ему, но место все еще не особо облагороженное.
— На светильнике по-прежнему висит ценник.
— Ну и что? Это просто свет. Он освещает вещи.
Я смотрю на нее и внезапно вижу «Брэдфорд» ее глазами, и мои внутренности скручивает. Это место не такое темное и холодное, как подвал, но до этого не так уж далеко. В моей комнате старая мебель. На стенах яркие прямоугольники от фотографий, висевших до того, как мы попали сюда. Толстый слой пыли покрывает деревянные предметы. Конечно, у нас есть много хорошего дерьма. Техника, машины, старый скотч. Может, это не так уж много значит для нее.
— Это наше место. Хорошее место, — я поворачиваюсь, лежа на здоровом плече. — Здесь мы в безопасности ото всех, — шепчу я, убирая прядь волос с ее лба, хотя не должен двигать рукой.
— Голая лампа с ценником пятнадцатилетней давности.
Я наклоняю голову к ее уху.
— Ты знаешь, я не могу позволить тебе уйти.
Она скользит по мне хитрым взглядом. Все совсем по-другому, когда я говорю это сейчас, но это по-прежнему правда. Я не могу позволить ей уйти. Мое сердце бешено стучит, когда она снова смотрит на потолок.
— Ты заслужил хорошее место, вот и все, — говорит она. — Я имею в виду, что здесь есть красивая мебель, но оно по-прежнему выглядит каким-то заброшенным. Временным.
— Никто никуда не собирается, — я раздражаюсь.
Она поворачивается ко мне.
— Правильно, но ты можешь украсить его красивыми вещами?
— Украсить его?
Она фыркает.
— Типичный парень.
Эбби хочет сделать дом красивым. Странное чувство накрывает меня, как например, когда кто-то отдает тебе последний бургер, когда ты был придурком весь вечер.
— Это будет не трудно, — говорит она. — Хорошая отделка. Какие-то краски для потолка или что-то такое. Картины на стене. Ты не хотел бы этого?
Мое дыхание ощущается каким-то странным, своего рода мягкой тяжестью, потому что где-то, в затянутой паутиной части моих мыслей, куда я никогда не заглядываю, я помню кого-то, приемную маму, возможно, беспокоящуюся о том, что висело на потолке. Подвешивание игрушек к потолку. Как будто имело какое-то чертово значение то, что я вижу.
Эбби изучает мое лицо.
— Ты мог бы иметь что-то красивое, что захочешь. У тебя могла бы быть люстра стоимостью в тысячу долларов.
Я смотрю в сторону, чувствуя себя слишком уязвимым.
— Люстра стоимостью в тысячу долларов в комнате в заколоченном отеле.
Теперь она поворачивается на бок, продолжая:
— Ты заслуживаешь красивые вещи.
И внезапно я задаюсь вопросом, возможно, Стоун был отчасти прав? Что, если она действительно сильно опасна для меня? Потому что я чувствую себя полностью разбитым на части, когда она говорит это.
И это чертово место никогда не сможет быть красивым. Эбби не принадлежит этому месту. И один этот факт разрушает меня.
Я тяну ее за воротник.
— Сними свою футболку.
— Грейсон, — говорит она.
Я поглаживаю пряжку моего ремня.
— Сядь и сними свою футболку.
Она бросает на меня взгляд. Я возвращаю его ей. Она знает, что это означает. Она взберется на мой твердый как камень член, оседлав меня.
— Сними это, — говорю я. — Медленно.
Я вижу нерешительность в ее взгляде и толкаю. Не знаю почему, я просто делаю это, потому что боль от ее доброты слишком сильна.
— Раздевайся.
Эбби тянет свою футболку, медленно и застенчиво, не осознавая, насколько горячо ее нежелание. Она такая чертовски чопорная. Это делает меня твердым. Она стягивает ее через голову. Я тянусь и хватаю ее за футболку, прежде чем она успевает освободить свои запястья, и скручиваю их очень крепко, дергая ее руки вперед, перед ней. Затем расстегиваю ее ширинку и прижимаю палец к клитору, удерживая и поглаживая ее.
Эбби смотрит на меня карими глазами, когда я двигаю пальцем вверх и вниз, дразня ее, удерживая запястья связанными ее футболкой, скручивая немного сильнее, чтобы чувствовала, кто здесь главный.
Она шумно выдыхает и начинает раскачиваться напротив моего члена.
— Вот так хорошо, детка, — я сильнее надавливаю большим пальцем. — Ты мокрая для меня, — говорю я, удерживая ее взгляд, показывая, что между нами нет секретов.
— Да, — шепчет она.
Она опирается на свои руки, завязанные футболкой, и целует мою грудь. Это как рай, и я закрываю глаза. Это все, что я могу сделать, чтобы не опрокинуть ее и не трахнуть прямо здесь, но я просто принимаю все, что она дает: ее поцелуи, нежность, которых я не заслуживаю.
— Брюки, — скрежещу я.
Она скатывается с меня и встает, спуская свои штаны, вытаптываясь из них.
Я наблюдаю со странным ощущением, она такая яркая и хорошая, что на секунду я думаю, что мог бы просто остаться с ней. Может, мне не нужна месть. Но мысль ускользает, потому что убийство губернатора всегда было моим делом. Затем она возвращается на меня и сладко меня объезжает, пока я не могу ни видеть, ни думать, ни слышать.
32 глава
Эбигейл
Библиотека находится на другом конце Франклин-Сити, на темной и мрачной из-за плохого освещения улице. Здания ветхие, а тротуары усеяны мусором, но это не полная и абсолютная пустошь, которой являются окрестности отеля «Брэдфорд».