Я неясно видела его движения, — темная фигура то исчезала в клубах дыма, то появлялась снова, будто одна из гигантских теней, которые отбрасывали ветви деревьев, освещенные дрожащим огнем факелов. И внезапно поднявшийся ветер заглушал его слова. «Смерть, что касается тела и душу к себе привлекает…»
Духи умерших, беспокойно скитаясь,
отвращая свой взор от сияния солнца,
вы парите над миром.
Силы смерти, души нетленного мрака,
взываю к вам из глубин!
Услышьте, внемлите словам моим…
Я призываю вас, лишенных покоя.
Вечно отверстые очи ко мне обратите!
Темень зеркальная вздрогнет, блистая,
говоря о том, что уста разверзаются ваши…
Медленно редела дымная пелена. И когда показалось в просветах бронзовое зеркало, стало видно, как наливается холодным блеском его поверхность, и оттуда, из мерцающей глуби, тянется череда фигур, и тени проступают все четче, словно обретая живую плоть и кровь, готовые переступить порог…
И вот тогда я бросилась бежать.
Те, кто истинно выше нас, великодушны — как все, кто по-настоящему силен и мудр. И, наверное, только поэтому они не наказали глупую девчонку. Хотя как знать, — говорят, у тех, кого боги хотят покарать сильнее всего, они отнимают разум. А будь я в своем уме, разве совершила бы я через несколько лет все то, от чего, казалось, не отмыться вовеки?
Правда, главного у меня все же не отняли — ни боги, ни люди. Потому что даже потом, когда случилось со мною все самое худшее, я все-таки не боялась ходить одна.
В этот февральский вечер она тоже была здесь одна, — сюда почти никто не приходит.
Она вошла за ограду, как всегда, склонив голову. «Поклон месту сему»…
Когда пройдешь несколько шагов, за поворотом открывается выложенная белым камнем дорога. Она спускается под гору, а потом снова взмывает ввысь, как свеча, и бежит до самой противоположной стены.
Оттепель, снег растаял. Дорога ясно видна впереди, светлой нитью пронизывая город мертвых. Легкий туман над землей светится в лучах заката, и темное поле по обе стороны пути окутано красным сиянием.
Помнишь? Авил, ени ака поло маква…
Годы, они как поле маково… Как бескрайние луга Расеюнии, усеянные алыми цветами.
Эти цветы росли и на римской земле. Если идти по той дороге над рекой, среди пшеничных нив, они мерцают из золотистых колосьев, словно прозрачные красные огоньки.
Вечереет, от реки потянуло сумеречной прохладой. Двое стоят на берегу. Это один из тех редких вечеров, когда они вместе — когда ни война, ни мирные дела не призывают его к себе…
На миг отвернувшись от него, она пристально смотрит вдаль — туда, где раскаленный диск солнца медленно тонет за полем, окрашивая его в пурпур.
— Говорят, эти цветы навевают смертельный сон. — Вздрогнув от прохладного ветра, она опускает взгляд. — Ведь они вырастают на том месте, где пролилась кровь павших воинов…
Молча прижав ее к себе, он снимает узорную ленту с ее головы, распуская волосы. И, взглянув ей в лицо, усмехается в ответ на ее слова.
— Странные у вас поверья! Все знают, что мак посвящен богине плодородия, ведь он растет среди хлебных полей. И обильно цветет к богатому урожаю…
В левом дальнем углу, вдалеке от дороги, над почти невидимым холмом, лишенным памятного знака, склонились два старых дерева. И под сводом их оголенных ветвей она зажигает свечу.
— Поклон месту сему, что есть дверь, нынче отворенная.
Как всегда, вначале нужно плеснуть на землю вина. А хлеб разломить надвое и половину покрошить птицам. Их тоже следует уважить, ведь они — проводники между двумя мирами…
На безвестном холме, в круге из девяти медных монет, она кладет белый хлеб и ставит бокал красного вина, густого, как кровь.
— Поклон вам, хозяева места сего, души, смертью омытые. Тропою своей придите через землю сию. Примите дар мой и не отвергните.
Бычье сердце, истекшее черной кровью, лежит чуть поодаль.
— Верный и вечный страж, трехглавый пес, в чьих глазах горит пламя ярости молодой земли, Цербер, жертвую тебе!
Расстелен черный шелковый платок. На нем открытая бутыль вина и спелый гранат, полный кроваво-красных зерен.
— Яства эти — пища Стражам, жертва моя — в дар Владыкам, слова мои — ключ к Вратам.
На землю, орошенную вином, падают густые красные капли. Острым ножом с черной рукоятью и стальным лезвием, на котором ее кровь, она чертит на земле знак. И вонзает нож в землю у корней старого дерева.
— Отверзнитесь, земной твердыни уста. Услышьте слова мои, боги подземного царства. Ибо вхожу я в вашу обитель с радостью — быть мертвой среди живых и живой среди мертвых.
Кровь, что тело питала и силы хранила, жертвую тебе,
о великая мать Геката, покровительница ночных видений, госпожа трех дорог!
Семенами граната, что говорят об Аиде, льются слова, —
услышь мой зов, подруга и возлюбленная тьмы.
О ты, дарующая свет разума и ввергающая во мрак безумия,
идущая в ночи, неодолимая, связующая два мира!
Я призываю тебя законом боли земной.
Во имя бессмертия твоего, во славу древних богов,
склони взор свой на меня и прими мою жертву.
Заклинаю тебя властью печати и ключей,
отданных тебе сегодня, когда Луна вошла в круг свой!
Словами боли заклинаю тебя и молю —
дай мне встретиться с тем, кого я люблю больше жизни,
с тем, кому принесла клятву верности перед лицом твоим…
Сгущаются сумерки, все застыло вокруг. Молчание, как натянутая струна. И неслышно, как дождь, льется на землю красная влага, которой вспоена эта земля от начала времен.
Кровь, что тело питала и силы хранила, жертвую тебе, великий Орк,
могущественный царь теней, властелин страны, откуда нет возврата!
Да пребудешь ты вечно, да не забудут тебя люди вовек.
О ты, кто ведает загробной участью смертных, ты, познавший все тропы безвременья!
Я призываю тебя законом боли земной.
Во имя твоей безграничной власти во тьме,
во имя вечного покоя твоей обители и нерушимых границ ее,
склони взор свой на меня и прими мою жертву.
Заклинаю тебя именем престола твоего, и легионами слуг твоих,
и душами тех, чьи имена в книгах мертвых чтимы,
и Землею, хранящей прах первых из первых!
Словами боли заклинаю тебя и молю —
дай мне встретиться с тем, кого я люблю больше жизни,
с тем, кому принесла клятву верности перед лицом твоим.
Как всегда, ее голос замер в тиши. И только голос невидимой птицы отозвался в ответ.
Как всегда, она оглянулась, выходя за ворота. Дорога, пройденная ею из конца в конец, стрелой уходила ввысь, прямая и светлая, как обелиск — один на всех.
Жизнь и смерть — всего лишь два мгновенья,
бесконечна только наша боль.
…Я вернусь к тебе дождем,
утренней метелью за окном,
серебро горстями брошу я к ногам твоим…
Пока она добралась до остановки, пока ждала автобуса, уже почти совсем стемнело. Как обычно в это время, вокруг ни души: места здесь глухие… Но она не привыкла опасаться пустынных мест. Ей всегда лучше в одиночестве. А особенно сейчас, когда все вокруг неожиданно напомнило другой вечер, бывший очень давно. Тогда так же плыли над землей лиловые сумерки, над горизонтом бледно светилась в дымке гаснущая полоса зари, и было слышно, как с деревьев падают капли. «Я не боюсь ходить одна»…
В прохладном воздухе стоит изморось, и далекие огни расплываются в тумане, как под водой. Лишь изредка тишину нарушает шум проносящихся машин, но она так глубоко задумалась, что не замечает этого. И не сразу видит, что одна машина остановилась рядом.
— Привет! — опустив стекло, водитель внимательно смотрит на нее. — Сколько?
Отвернувшись, она быстро отступает в тень.
Негромкий разговор и смех, — в салоне еще двое… «Девушка, а девушка!» «Что вы делаете сегодня вечером?» «Вы глухонемая, да?»