— Иногда я сам трогал печь пальцами, пока никто не видел, в надежде уменьшить и свою боль тоже. Я знал, что все это херня. Я имею в виду, эй, это же я придумал эту сказку, так? Но это срабатывало с ними, и иногда, когда я чувствовал себя как дерьмо, хотел, чтобы это сработало и со мной. Чтобы печь и из меня вытянула все плохое и сожгла дотла. Ты даже не представляешь, как сильно я хотел поверить в свою собственную идиотскую ложь, — мой голос снижается до шёпота. — Я действительно хотел этого, и иногда у меня это почти получалось. Почти.
Не знаю, зачем я рассказываю ей все это. Я же хотел напугать ее, а не показаться жалким. Наконец, я собираюсь с мыслями и оборачиваюсь, желая покончить с этим как можно скорее.
Пусть я и хочу оттолкнуть Брук, но она по-прежнему единственный источник света в моей жизни, даже если это все не по-настоящему.
Брук неподвижно стоит на мете, высокая и красивая, карие глаза сверкают, но не от слез. Девушка смотрит на меня с восхищением, чем приводит меня в замешательство.
— Это самый храбрый поступок, о котором я когда-либо слышала, — дрожащим голосом произносит она.
Я смотрю на Брук, ища признаки того, что она шутит.
— Ты о чем?
— О твоей истории про печь. Ты старался помочь им, когда они нуждались в этом. Нуждались в тебе. Ты также нуждался в помощи, но ты был их лидером, не так ли? Ты облегчал им жизнь, забирая всю их боль себе.
Моё сердце стучит в груди, пока темнота понемногу рассеивается. Она не должна была превратить все это в хороший поступок, опять выставляя меня героем.
— Сколько тебе было, когда они… похитили тебя?
Я пожимаю плечами:
— Девять или десять. Большинство были еще младше. Грейсону, который сейчас находится в тюрьме, было пять.
Брук резко втягивает в себя воздух и походит ко мне, после чего крепко обнимает за талию, зарываясь лицом в мою футболку.
Это неправильно. Я должен оттолкнуть ее, увести прочь отсюда, но я не делаю этого. Почему она сама не убегает от меня?
Я аккуратно кладу руку ей на спину:
— Дерьмо, детка, не делай этого, я погублю тебя.
— Мне жаль, — говорит она сломанным голосом, — мне так жаль… жаль.
— За что? Много дерьма случилось в этом подвале. За что именно тебе жаль? — мой голос набирает силу, отчего Брук вздрагивает. Я разжимаю ее руки и отступаю на шаг. — Ты даже не знаешь, не так ли? — с усмешкой спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она, в то время как ее глаза снова наполняются слезами.
— Давай я тебе помогу. Может, тебе жаль, что мы все пропустили начальную школу, где ты изучала таблицу умножения и прочую херню, типа уроков письма? Или же тебе жаль, что мы провели детство, удовлетворяя разных ублюдков? Тебе стоит изъясняться более конкретно, сладкая.
— Мне жаль за все это, — возражает она мягко. — Особенно мне жаль, что вам приходилось оставаться тут все эти долгие годы.
Моё сердце выпрыгивает из груди. Я знаю, что она делает. Брук пытается поглотить тьму, но я не нуждаюсь в этом теперь. Может быть, раньше, но уж точно не сейчас.
— Мы выбрались отсюда.
— Вы были очень храбрыми. Ты спас тех мальчиков.
Между нами снова повисает тишина, и я подталкиваю Брук обратно к лестнице.
— Не я один вытащил всех отсюда. Ты так говоришь, потому что не встречала остальных.
— Ты все еще знаешь их? Это же замечательно, что вы до сих пор поддерживаете связь!
Поддерживаем связь? Она, должно быть, бл*дь, шутит.
— Ты что, думаешь, будто мы шлем друг другу поздравительные открытки на Рождество или что-то подобное? Мы преступники, Брук. Мы как стая волков, прячущаяся в ночном городе. Фактически, нас даже не существует в этом мире.
— А что насчет твоих родителей? Ты пытался найти их, когда вы выбрались?
— Ты не понимаешь. Нас превратили в монстров. — Ударом открываю ржавую дверь, отчего та слетает с петель. — Никто из наших семей особо то и не держался за нас. Ты думаешь, они захотели бы нас обратно после всего произошедшего? Некоторые парни искали родных, но никто не встретил их с распростёртыми объятиями. Мы остались одни во всем мире, но мы были друг у друга.
— И ты не размышлял о будущем? Например, кем бы хотел стать?
— Я хочу одного: пролить кровь ублюдков, сделавших это с нами.
Брук внезапно говорит:
— Мужчина, которого ты убил. Год назад. Мэдсон.
Я не ожидал, что она соединит все факты так быстро, и уж точно не ожидал услышать понимание в ее голосе.
— Не придумывай всякую ерунду, сладкая. Я не герой. Речь идёт не о справедливости. Это чистая месть.
— В чем разница? — Брук хмурит брови.
— Разница в том, что мне плевать, если даже они будут клясться в том, что больше не тронут ни одного мальчика. И черт, хочешь знать правду? Мне даже плевать каким образом они узнали обо всем. Если они были вовлечены, если хотя бы даже просто смотрели, если имели хоть какие-то дела с теми ублюдками, они умрут самыми мучительными способами. Все до одного.
Грустный блеск в ее глазах забирает моё дыхание.
— Так вот, чем ты занимаешься? Разыскиваешь людей, связанных с этим местом, и убиваешь их?
— А чем еще я должен заниматься? Ходить и радоваться жизни? Жажда мести — это единственный стимул, который помог нам сбежать. Больше ничего. И не может быть ничего другого. Никаких отвлекающих факторов от нашей конечной цели.
Брук смотрит на меня с терпением и пониманием, и до меня доходит. Она живое доказательство того, что я уже отвлёкся от своей миссии. Причём не один раз. Я думаю, что это я похищаю ее раз за разом, но все наоборот: это Брук берёт меня в плен. Именно она заставляет меня возвращаться к себе снова и снова.
Мы сбегали отсюда, убивая и сжигая все дотла, наполовину уверенные, что закончим жизнь в могилах прежде, чем успеем вдохнуть запах свободы. Тем не менее, у меня до сих пор нет будущего и шанса на нормальную жизнь.
За все эти годы я не раз приходил сюда, чтобы напоминать самому себе своё обещание. И теперь я должен вернуться обратно к своей семье, чтобы и дальше выслеживать плохих парней.
Брук не сразу выходит в прохладный вечерний воздух, но я не тороплю ее. Пусть как следует всё рассмотрит, пусть запомнит холод, сковывающий движения, запахи металла и пота, которые, кажется, спустя столько лет, уже въелись в стены.
Когда мы поднимаемся наверх, я впервые замечаю десятки крошечных светлячков во дворе. Были ли они безвольными свидетелями того, как люди приходили и уходили? Были ли они здесь в ту ночь, когда мы сбежали?
Лестница скрипит под нашими ногами, шатаясь под небольшим весом Брук.
— Я хочу помочь тебе, — печальным голосом произносит она в тишине, заранее зная, что все ее попытки обречены.
Но ее слова бьют по мне сильнее, чем любой удар в челюсть. Я ожидал услышать от неё все, что угодно, но не это. Я ждал отвращения и гнева, может быть даже разочарования, но девчонка продолжает надеяться.
— Почему? — спрашиваю я, отчаянно нуждаясь в ответах.
— Потому что это важно для меня. Как ты и сказал, мне бинтовали коленки и устраивали каждый год вечеринки в честь дня рождения, пока ты страдал тут один.
Я тут же трясу головой:
— Мне не нужна твоя чёртова жалость.
— Нет! Я не предлагаю тебе жалость, только лишь помощь.
— Помощь? Ты поможешь мне пропустить тройку другую парней через дробилку для древесины, чтобы превратить их в фарш? — Мне смешно от одной лишь только мысли об этом. Брук сама не понимает, о чем говорит.
Она вздрагивает, но продолжает стоять на своём:
— Если понадобится, то да, помогу.
Господи, меня не должна так возбуждать ее настойчивость.
— Сейчас речь идёт не только о мести. Мы должны отыскать других мальчиков в другом подвале. И всех людей, стоящих за этим.
— Я смогу помочь.
Черт, я даже не должен был рассказывать ей об этом, а она уже предлагает мне свою помощь.
— Все сделки, которые они заключают, их невозможно отследить. Те люди закрепляют их рукопожатиями и прочим дерьмом. Никаких бумаг и записей. Только…
Брук кладёт ладонь мне на плечо, отчего мускулы тут же напрягаются под ее прикосновением. Моё тело льнёт к ней, в то время как разум говорит держаться подальше.
— Расскажи мне.
— Нет никаких подтверждений их деятельности, кроме домов. Как правило, каждый такой дом с мальчиками принадлежит разным людям. Вся эта организация создана человеком, который до сих пор управляет ею в окружении доверенных лиц. Детей могут держать не только в домах наподобие этого, но и в заброшенных складах. А их в округе тысячи. Как только мы натыкаемся на какую-нибудь зацепку, то тут же заходим в тупик. Уж что-что, а эти ублюдки научились заметать следы.