— Где же ты, — шепчу я в отчаянии.

Между белыми бумагами то тут, то там проскальзывают розовые и жёлтые листы копий, чернила на которых почти полностью выцвели.

Я перебираю бумаги, страшась увидеть название улицы, на которую меня привозил Стоун.

Мои руки движутся быстрее, перебирая тонкую, как крылья бабочки, бумагу. Пыль, скопившаяся на протяжении многих лет, щекочет мне нос и затуманивает взгляд. Когда тёмное пятно расплывается на очередной розовой бумажке, я осознаю, что не только пыль размывает моё зрение. Я плачу. Как я здесь оказалась? Как докатилась до того, что отслеживаю собственного отца и сомневаюсь в нем?

И тогда я натыкаюсь взглядом на название улицы, без сомнения написанное папиным почерком.

Из-за шкафа раздаётся мягкий шелестящий звук, слишком громкий для моей разрушающейся жизни. Папы не должно быть дома еще час, мама в парикмахерской, а у нашей горничной выходной. Я воспользовалась возможностью проскочить сюда, потому что мне редко выпадал шанс остаться одной дома.

Я стискиваю бумагу в кулаке, засовывая ее в карман джинсов.

Всего на долю секунды я допускаю безумную мысль о том, что это пришёл Стоун, который каким-то образом узнал о находке, и теперь здесь, чтобы узнать правду и получить доказательства. Бумага прожигает мне карман, обжигая кожу бедра.

Затем в дверном проёме появляется силуэт отца. На его обветренном лице застывает обеспокоенное выражение.

— Брук? Милая, что случилось?

Его знакомый голос заставляет меня сломаться. Я вскакиваю на ноги и бегу к нему, со всей силы врезаясь в его твёрдую грудь. Я чувствую тепло и силу сквозь тренировочную ткань футболки, чувствую твёрдость мышц, что лишний раз напоминает мне о нем. Напоминает о безопасности, которую я чувствовала рядом с ним до сегодняшнего дня.

— О, папочка.

— Что ты здесь делаешь?

Он не кажется злым или обеспокоенным, хотя крышка ящика с файлами по-прежнему приоткрыта.

Возможно ли, что он просто забыл все из-за того, сколько времени прошло? Или же он провернул столько таких сделок, что даже не вспомнит их все? Часть меня хочет сейчас же вытащить лист бумаги и потребовать ответов. Потребовать объяснений, почему он двадцать лет назад владел тремя домами в заброшенной части города, расположенных по соседству.

Другая же часть меня говорит быть осторожной. Прямо сейчас мне необходимо разобраться, кому я могу доверять, но мне кажется, что такого человека попросту нет. Я никому не могу довериться. Если же отец один из тех ублюдков, похищающих детей, то он не должен знать, что мне все известно. Если он узнает, причинит ли мне боль? Я не хочу в это верить, но я также не верю в то, что папа мог причинить боль мальчикам.

— Прости, — говорю я сквозь слезы, отчаянно желая, чтобы папа объяснил все сам, не зная о моем вмешательстве в его личную жизнь. — Я просто испугалась возможности остаться одной в доме и решила подождать тебя с игры здесь.

— Билл вывернул лодыжку, поэтому мы просто выпили по стаканчику в загородном клубе. — До боли знакомые глаза светятся беспокойством. — Может быть, мне стоит выслушать детектива Ривера. Он думает, что тебе лучше записаться на приём к психиатру, чтобы получить помощь. Твоя мама считает, — он устало вздыхает, — считает, что ты не нуждаешься в этом.

— Не надо, — говорю я быстро. Мы оба знаем причину, по которой она не хочет видеть меня у психиатра. Поползут слухи, и люди станут болтать лишнее.

Папа смотрит необычайно серьёзным взглядом:

— Я всегда думал, Брук, что нет такой вещи, о которой ты не смогла бы рассказать мне. Не думал, что ты будешь бояться сказать правду. Ты же знаешь, что бы это ни было, я никогда не буду сердиться на тебя, дорогая. Что бы ни случилось, это не твоя вина.

Он говорит о сексе и насилии. Но все, о чем я хочу рассказать ему, так это:

«Я влюбилась в этого мужчину, папочка. Это неправильно, но я ничего не могу поделать с собой. И он попытается убить тебя, как только узнает правду».

— Ничего не было, — вместо желаемого отвечаю я.

Ложь повисает между нами, пульсируя жизненной силой.

Через некоторое время папа кивает и отступает в сторону. Я пулей выбегаю из кабинета, словно от этого зависит моя жизнь. На самом деле, может, и зависит. В спальне под лампой я разглаживаю бумагу и подтверждаю свои самые худшие страхи. Сомнения грызли меня изнутри, но уверенность ощущается намного хуже. Она рвёт меня на части.

Двадцать пятая глава

Брук

Мистер Рейес стоит перед классом и рассказывает про культуру ацтеков. Он показывает нам пиктограммы — маленькие изображения в виде символов, которые несут в себе определённый смысл. Именно их ацтеки использовали для общения вместо обычных писем со словами.

Кто-то в классе выкрикивает, что письмо ацтеков напоминает эмоджи. Рейес просит, чтобы мы подробнее обсудили это. По его тону можно понять, что он не согласен с нашими ассоциациями, но мне слишком трудно сфокусироваться на том, что происходит в классе. Прошло всего двенадцать часов с того момента, как мой мир рухнул.

Даже сейчас я не верю в то, что папа когда-либо посещал тот подвал, что он не был частью этого ужасающего бизнеса. Может, он был просто чьим-то подрядчиком, не зная, что происходит на самом деле? Бумажка с номерами и буквами еще не рассказывает всю историю. Но если он знал правду, но не прикасался к мальчикам? Я согласна со Стоуном в том, что тот, кто поворачивался спиной и закрывал глаза на то, что происходило внизу, виновен ровно так же.

Неожиданно мой телефон начинает вибрировать. Сообщение. Незаметно я достаю его и прячу под учебник на столе.

Выйди наружу.

В том месте, где должен был высветиться номер, написано «заблокирован». Стоун.

Моё сердце начинает учащённо биться.

Он всегда возвращается за мной, но не таким путём, не в школу. Я, может, и не знаю всех деталей о нем, но Стоун необычайно осторожен. Он выжидает и наблюдает. Я знаю, что он всегда наготове и любит контролировать окружающую обстановку.

Так почему же он здесь сейчас?

Во мне нарастает тревога. Что-то не так.

Прямо сейчас я хочу встать и сказать Мистеру Рейесу, что мне страшно, но что он сможет сделать? В этом году у нас проходили учения в случае захвата школы террористами, согласно которым нам необходимо было следовать специальному протоколу, чтобы оставаться в безопасности.

Но учителей не обучали тому, что делать в случае прихода Стоуна. Когда этот мужчина рядом, не может быть и речи о безопасности.

Я содрогаюсь, когда в памяти всплывают его слова:

«Может, я — это зима, приносящая настоящий ад, — говорит он. — Зима, которую никто не хочет видеть, но вот он я, сюрприз».

Я крепче сжимаю телефон в руках, пока пролистываю свою телефонную книгу. Китти, Лиам, папа. В моей жизни так много людей, которые никогда бы меня не поддержали в том, что я собираюсь сделать. На меня накатывает волна вины, когда я вспоминаю маму, которая будет волноваться больше всех, но я не хочу однажды вырасти и превратиться в неё. Я уважаю маму за многие вещи, но никогда не смогу всю жизнь фальшиво улыбаться на камеры во время всех этих бесполезных светских сборищ. Не смогу больше улыбаться, притворяясь, что все в порядке, пока где-то там страдают невинные дети.

Наконец, я нахожу новый номер в телефоне, на который еще ни разу не звонила.

Номер принадлежит детективу Ривера. Он звонит мне каждый день и оставляет подбадривающие голосовые сообщения, из-за чего я начинаю видеть в нем хорошего человека. Доброго, но в то же время строгого и справедливого.

«Я знаю, что ты беспокоишься за Стоуна, — сказал детектив в последнем сообщении. — Но я не собираюсь причинять ему боль, понимаешь? Я просто пытаюсь остановить его от причинения боли кому-то еще».

Сейчас его доводы звучат убедительно, тем более, когда первым в списке Стоуна стоит мой отец.

Яркий свет струится сквозь высокие окна. Всего месяц назад деревья в парке напротив стояли почти голые, но теперь их ветки покрыты ярко-зелёными листьями, что так свежо развеваются на ветру.

Они напоминают мне, что время не стоит на месте. Часы тикают, а Стоун не может ждать вечно.

Я вытаскиваю из рюкзака единственную улику того, что когда-то мой отец владел домами по обе стороны от сгоревшего дома со светлячками. То самое доказательство, которое я выкрала из офиса собственного папы.