«А я жертва, агнец на заклание», – подумала Бронуин, когда священник закончил церемонию. Без помощи Ульрика она не поднялась бы на ноги. Когда муж оставил ее наедине с женщинами, Бронуин, держась за резной столбик кровати, со смешанным чувством облегчения и досады посмотрела на закрывшуюся за ним дверь.
Женщины разом накинулись на Бронуин, и ей показалось, что буквально за один миг она была освобождена от свадебного наряда и облачена в тонкую шелковую рубашку, поверх которой на нее набросили подходящий по цвету бледно-голубой халат. Затем леди Кент, с видом знатока наблюдавшая за ритуалом, имея богатый опыт предыдущих свадеб своих сыновей, горячо обняла невестку и запечатлела на ее щеке свой материнский поцелуй.
– Выходя замуж, девушка очень нуждается в помощи матери. Надеюсь, я смогу восполнить ее отсутствие, потому что, хоть я и родила семерых сыновей и ни одной дочери, но каждая из невесток мне как дочь.
Упоминание о матери Бронуин уже выдержать не могла. Слезы жгли ей глаза, когда она, в свою очередь, обнимала женщину и откидывалась на подушки, глядя, как все они удаляются со всякими приятными пожеланиями. Смятение рвало на части ее душу. Дверь со стуком закрылась, как бы объявляя, что невеста готова к приходу жениха. Да, ей нужна была ее мать! Нужен был и отец, чтобы противостоять рыцарю, который скоро придет к ней. Но самым ужасным в ее положении казалось то, что ей нужен был и Вольф… человек, в котором она теперь видела лишь врага.
Тошнотворно-сладкий запах курений смешивался с запахом роз, поставленных в вазу на столике у кровати. Вдруг вместо мягкой постели ей представилась каменная плита и останки родителей на ней. Спрыгнув босиком на пол, Бронуин подобрала подол и подошла к закрытому окну. В отличие от окна в ее комнате, свое окно Ульрик не приказал забить. Обрадовавшись, она распахнула створки ставен и глубоко вдохнула прохладный ночной воздух, надеясь, что он облегчит пульсирующую боль в висках.
На небе сияла луна, заливая Бронуин своим призрачным светом и высвечивая оставшиеся не-затоптанными после дневной толкотни пятна белого снега. Во внутреннем дворе можно было различить стражников. Они расхаживали взад-вперед на своих постах, стараясь согреться в ожидании, когда их сменят. Все вокруг говорило о силе и мощи, а Бронуин не могла унять внутреннюю дрожь, вызванную слабостью и предвосхищением опасности.
Вдали начали звонить колокола аббатства, и девушка готова была поклясться, что расслышала голоса, радостно поющие на латинском языке о мире на земле. Она стала считать. Один, два, три… Слеза потекла по щеке. Четыре, пять, шесть… Сложив руки в жесте мольбы, Бронуин смотрела на звездную ночь. Семь, восемь, девять… О мире молила она с каждым чистым и ясным звуком песнопения, пронизывавшего небо в канун Рождества. Десять, одиннадцать…
– Да ты с ума сошла, женщина!
– От постели пахнет, как от погребального костра! Мне… мне просто тошно от этой вони!
– Тогда задуй свечи! – вознегодовал Ульрик, бурное вторжение, которого разрушило благословенную тишину, окутавшую ее.
Он со стуком поставил на стол, принесенный с собой графин с вином и быстро задул все свечи, кроме одной восковой свечи. Пламя ее колыхалось от холодного воздуха, проникавшего сквозь окно, у которого каменной статуей сидела Бронуин, словно оцепенев от холода и лишившись способности чувствовать. Даже когда Ульрик приблизился к ней, она не пошевелилась. Бронуин словно вбирала в себя успокаивающее лекарство, придававшее сил перед лицом неизбежности.
– Ты холодна, как труп! – проворчал Ульрик, закрывая окно.
Он поднял ее на руки, словно заупрямившегося ребенка, и отнес на постель, куда и положил самым заботливым образом.
– Что за мысль пришла в твою непредсказуемую голову, женщина? Хотела выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть или продрогнуть до мозга костей и заболеть?
Бронуин молча позволила укутать себя, как младенца, а потом стала смотреть в небольшой очаг, где пламенели угли. Ульрик подбросил дров, и искры взметнулись вверх, улетая в трубу. Огонь ярко заполыхал.
– Вот так! – удовлетворенно произнес новобрачный.
Бронуин следила за ним взглядом, когда он наливал вино в красивый кубок.
– Мама всегда подогревала молоко и добавляла мед, чтобы унять озноб и крепко уснуть, – серьезно заметила Бронуин, садясь в постели.
Ульрик протянул ей кубок.
– Я и не думаю о крепком сне, предлагая вам вино, миледи.
Он вкрадчиво поднес кубок к ее губам. Усилием воли Бронуин заставила себя отпить глоток и взять кубок обеими руками.
– Я плохо спала прошлой ночью, когда вы и придворные так громко шумели, а сегодняшний день был вообще очень утомителен. Ей-богу, ваши братья меня замучили танцами.
Ульрик опустился на постель рядом с нею.
– И поэтому вы молились у окна? Я помешал вам закончить общение с Господом?
– Общение завершилось, и с большой сердечностью, пусть даже преждевременно, – ответила ему Бронуин, и ее щеки залил румянец. – Но не этого я искала в молитве.
– А что же?
– Я молилась о мире. – Она сделала еще глоток, не ощущая вкуса вина, более крепкого, чем то, что пила раньше. – Признаться, я так запуталась во всем! Не знаю уж, что думать, как поступать…
Ульрик накрыл ее руки своими, поддерживая готовый расплескаться кубок.
– Думай и действуй – как моя жена, Бронуин, потому что так предопределено судьбой, – он коснулся губами кончиков ее пальцев.
Она предпочла бы видеть его бушующим быком, а не сладкоречивым дьяволом.
– Не-е-е-ет!
Как будто его прикосновение сорвало туго натянутые нервы. Бронуин оттолкнула его руки вместе с кубком. Красное вино расплескалось по белым простыням. Бронуин попыталась откатиться в сторону, но туго намотанное одеяло не позволило избежать быстрой хватки Ульрика.
– Ты испытываешь мое терпение больше, чем кто бы то ни был другой, попадавшийся мне на пути, женщина! – заметил он, снова притягивая ее к себе.
– Я знаю, как чувствует себя маленькая птичка! – воскликнула Бронуин, едва удерживая слезы, подступившие к глазам. – Я была застигнута врасплох и попалась в западню предательства и обмана, отсюда мне некуда бежать, кроме как к хищнику, более крупному и сильному, чем я!
– Я хочу не вредить вам, а любить вас, миледи.
– Так же хотела и я относиться к спасенной мною птице, но от этого она не перестала дрожать. Она не верила мне. Потребуется время… время… отчаянно нужно время, – дрогнувшим голосом прошептала Бронуин, – время, чтобы научиться доверять вам, милорд… и… узнать, кто вы на самом деле.
Ножка стеклянного кубка треснула в руке Ульрика, и Бронуин испуганно вздрогнула. Кубок рассыпался на кусочки, а на ладони рыцаря остался глубокий порез, из которого брызнула кровь.
– Милорд! – Бронуин непроизвольно потянулась к порезанной руке, но Ульрик отвел ее.
– Что? – сердито проворчал он сквозь стиснутые зубы. – Разве вы не хотели пролить мою кровь, чтобы удовлетворить свою кровожадность?
Обвинение удержало Бронуин от дальнейших проявлений сочувствия, и она откинулась на подушки, наблюдая, как рыцарь собирает осколки кубка и гневно швыряет их в очаг, где они от удара о кирпичи рассыпаются вдребезги.
– Что вы делаете? – вскрикнула она, когда Ульрик подошел к постели и прижал к простыне кровоточащую руку.
– Я не дам слугам повода судачить, что наши с вами обеты не до конца выполнены, жена, – отрезал Ульрик, соединяя капли своей крови с пятнами, оставленными пролитым вином.
Потом он обернул руку полотенцем, оставленным на краю чаши с розовой водой на столике у кровати.
– Клянусь святыми угодниками, Дэвид был прав. Ты бы и вашего уэльского великого Мерлина вывела из себя! Обычный человек из плоти и крови не может знать, как с тобой управиться! Клянусь, нужно быть даже еще более искусным волшебником, чем он, чтобы понять таких женщин; как ты, Бронуин Карадокская!
Облегчение отразилось на ее лице, когда она поняла, что муж пойдет навстречу ее пожеланиям. Поднявшись с постели, Бронуин проговорила:
– Я буду вам хорошей женой во всех остальных отношениях, милорд.
Сделав несколько шагов, она остановилась под горячим взглядом Ульрика. Не подозревая, что ночная рубашка соскользнула с плеч и удерживается лишь благодаря пышной груди, а перекрутившийся шелк плотно обегает крутые бедра, Бронуин выжидающе потянулась к его руке.