Дина Лампитт - Замок Саттон

Умирал самый богатый в мире человек, но пока он переходил сквозь пустынную неведомую страну, раскинувшуюся между окончанием жизни и вечностью, ему снился сон: отчетливые и яркие картины. Этот последний в его жизни сон, как зеркало — без искажений, доподлинно, — воспроизводит его прошедшую жизнь.

Вот он мальчик с обветренным от осенней стужи лицом, шлепающий по грязи и разносящий газеты по почтовым ящикам. Вот он вскрикнул от радости, увидев на своей маленькой квадратной ладошке серебряный доллар. Блеск той монеты затмил любой из его последующих миллионов.

Вот он подросток. Он любит бегать по холмам и любит эту землю, которая в один прекрасный день подарит ему свои секреты. Затем появился мужчина с прилизанной прической, но грубоватыми чертами лица, зато со всеми внешними атрибутами благосостояния. Он весь в напряжении, в ожидании того момента, когда он станет самым богатым человеком на свете. Момента, когда он случайно остановится как вкопанный — по подсказке судьбы, — зачерпнет полную пригоршню обычной земли и увидит в ее глубине тусклый отблеск нефти.

И обрушилось несметное богатство. Старик снова видел себя гостем королей, другом знаменитостей, любимцем женщин. Ему рисовались потрясающие воображение приемы, стремительно летящие автомобили, роскошные плавательные бассейны и чувственно улыбающиеся алые губы; до него снова доносились мишурная суматоха двадцатых годов, восторженные крики и удивленные шепоты тридцатых. Видел он и бессмысленные свадебные церемонии: самого себя в строгой черной паре, пять раз появлявшегося на залитых солнцем крутых соборных ступенях, каждый раз с иной женщиной, идущей с ним под руку. Пять невест, сплошной чередой. Каждая из них клялась в вечной любви, но всякий раз все заканчивалось ставшей такой привычной церемонией развода.

Он увидел всех пятерых своих сыновей, в том числе и того, который умер младенцем. Ох, этот обитый крепом гробик, совсем крошечный перед разверстой пастью могилы. Но четверо выжили и по сей день, а один из них — его первенец — шагал прямо по его стопам: сметливый, удачливый в делах, ярый игрок — истинный наследник его безграничной империи, его второе «я».

Но вот сон изменился. Вдали мелькнул замок — сначала нечетко, как в тумане. А когда он заспешил к нему, серая дымка, как в спектакле, рассеялась, и перед ним предстало чудо — настоящий шедевр архитектуры эпохи Тюдоров, красующийся на фоне голубого неба. Розовые и янтарные кирпичные стены, ромбовидные створчатые окна. Теперь он знал: поиски счастья завершены — он и этот замок завладели друг другом полностью. Тут он обрел гармонию, которую страстно жаждал всю жизнь. Никакая женщина не могла дать ему такого чувства совершенства. Символически, как в сказке, он пересек внутренний дворик, и тяжелая массивная дверь подалась и отворилась.

Картина во сне еще раз изменилась. Он увидел старшего сына уже взрослым, безукоризненно одетым и готовым принять наследство. Все это достанется ему: и замок, и состояние. Очевидный наследник стоял, улыбаясь, готовый протянуть руку и взять.

Но тут старику показалось, что он будто провалился в темноту: без всякого предупреждения его сын вдруг исчез, а на его месте оказалась бледная девица из какого-то столь далекого прошлого, что старик даже не мог припомнить, кто она. Она медленно и печально покачивала головой, он заметил, что девушка плачет, а слезы, как градины, падают на ее струящиеся по плечам волосы цвета льна.

Он услышал, как чуть слышный голос твердил вновь и вновь: «Джордж умер. Джордж умер». От этих слов у него сжалось сердце, он понял, что его старания были тщетны. Все кончено. Нефтяному королю некому передать свой блистательный трон. Печальный кипарис, все уносящая смерть. За все богатства мира нельзя купить ни жизнь Джорджа, ни свою собственную.

Потом он не видел уже больше ничего, только хор голосов негромко выговаривал: «Шестое июня…». Это поразило его, но затем он осознал, что это — дата странной, трагической смерти Джорджа. Впрочем, он почувствовал, что это важно и по какой-то иной причине, которую понять ему было пока не дано. Сон ускользал от него, и он знал, что должен еще раз проснуться перед тем, как умереть; должен заставить свою, готовую отлететь душу еще немного подождать.

Но почему голоса повторяют: «Семнадцатое мая…» — заинтересовался он. Что общего у него с этой датой? Он вспомнил, что в истории замка она имела значение. Шестого июня ушел из жизни его старший сын, а семнадцатого мая умер следующий его наследник. Картина медленно возникала перед ним, но он слишком близко подошел к порогу этого мира, чтобы испугаться или даже забеспокоиться.

— Я должен еще раз увидеть тебя, — прошептал он замку Саттон, и ему показалось, что чьи-то старческие руки снова вернули его в свое тело. Глаза умирающего человека, как у ящерицы, моргнули и медленно открылись…

Узнику Тауэра первый розовый луч рассвета показался богохульством. Его последнему дню на земле следовало быть мрачным и зловещим, тогда легче было бы покидать этот мир, чем таким ярким, чудесным, благоухающим майским утром. Из своего маленького оконца он мог видеть, как легчайший зыбкий туман поднимается над Темзой, подтверждая, что день будет солнечным и прекрасным, напоенным ароматами цветов и пением птиц.

Он так и не уснул, поднятый со своего грубого соломенного тюфяка, едва только он расположился на ночлег. Во мраке он услышал, как залязгал, заскрипел тяжелый засов его камеры и чей-то незнакомый голос произнес:

— Ваш исповедник, сэр Фрэнсис. Он подумал: «Боже милостивый, вот и конец. Я умру на рассвете». Все его тело покрыла испарина, а во рту стало сухо. На мгновение это даже изумило его: весь мокрый, а горло пересохло.

Священник оказался ветхим, шаркающим, спотыкающимся на каждом шагу, но добрым. Присев на грубый стул, он кряхтел от ревматических болей в суставах и неодобрительно отмстил сырость камеры, где тонкие ручейки струились по стенам.

— Сэр Фрэнсис, — так начал он. — Я знавал вашу дорогую матушку. То была истинная хранительница старой веры.

Он слегка приглушил голос: теперь, когда вместо римского папы во главе церкви встал король Генрих VIII, следовало вести себя весьма осторожно.

Фрэнсис Вестон опустился перед священником на колени, а затем стеснительным и полудетским движением уткнулся лицом в колени старика и зарыдал. Старческая узловатая рука, мгновение поколебавшись, нежно погладила молодого человека по голове.

— Сын мой, сын мой, — утешая заговорил священник. — Смерть не так уж страшна. Ступай к Богу с чистой душой, и Отец примет тебя, ты сядешь одесную Отца.

— Я плачу не от страха, святой отец, а из-за напрасно прожитой жизни.

— Напрасно, сын мой?

— Да, моя жизнь прожита зря. — Священник было подумал, что слухи подтверждаются: сэр Фрэнсис Вестон действительно промотал свою жизнь на земле, но тут же одернул себя — разве он пришел сюда для того, чтобы обличать?! Здесь, в этой ужасной камере, он для того, чтобы утешить смертника, отпустить ему грехи и даровать прощение.

Он нашарил руку молодого человека и протянул ему четки.

— Мне надо выслушать твою исповедь, сын мой.

— Фрэнсис стоял на коленях на прохладном каменном полу и вслед за священником читал знакомые молитвы. Стиснув четки в руках, Фрэнсис вновь подумал, что ему надо найти в себе силы и решимость взойти на плаху с мужеством и твердостью.

— Наверное, впервые я согрешил, когда мошенничал, играя в карты с моими сестричками, святой отец. А еще — дерзко и непочтительно вел себя со своими родителями.

В темноте старик улыбнулся юношеской наивности, а Фрэнсис снова представил свое детство: их дом в Челси, блистательный двор короля Генриха VIII, но ярче всего — замок Саттон. Сейчас от одной мысли об этом его снова стали душить рыдания. Прекрасный отцовский замок, он перешел бы к нему по наследству! С каким огромным удовольствием он владел бы этой жемчужиной Ренессанса… Но на рассвете палач положит конец всему.

Незнающим мира пятнадцатилетним мальчиком он ускакал из этого огромного замка, направляясь ко двору. Неужели все это было только десять лет назад?! Но, когда он вернулся домой следующей осенью, на Михайлов день, он был уже мужчиной — Люси Талбот, одна из фрейлин королевы Екатерины, позаботилась об этом. Как настойчиво завлекала она его в постель! Он, пугаясь, с замиранием сердца признавался в этом священнику, давшему обет безбрачия, но в ответ не услышал обвинений.