— Да… — выдохнул он. — Сейчас.

В горло ударила горячая густая струя. Он откинулся назад на спинку кресла, содрогаясь от оргазма. А после, притянув к себе для поцелуя, сжал в крепких объятиях.

— Спасибо, — прошептал он. — Это было невероятно.

— Согласна. А теперь идем быстрее спать.

Алекс кивнул и зевнул.

Уже в постели, притянув меня к себе, он уткнулся в мое плечо и пробормотал:

— Завтра я буду прыгать с одного здания на другое,  как чертова балерина, представляешь…

Я даже не успела ответить, что балерины не занимаются паркуром, как он уже спал.


*****

Вы только посмотрите, как нежно он держит эту коалу ^.^ 


* * *

8 января на встрече со сценаристами впервые появился великий и ужасный Дэвид Ройс, который, наконец, завершил съемки в Новой Зеландии. Встреча была назначена на 9-ть утра, и с 7-ми я уже грызла в постели крекеры, но токсикоз был непреклонен и крекеры во мне долго не продержались.

Когда Абрахам забрал меня около восьми, после того, как еще раньше отвез Алекса на тренировку, нам пришлось еще несколько раз останавливаться прежде, чем мы добрались до города.

Я говорила, что могу привыкнуть к тошноте? Что ж, похоже, я ошибалась.

Тошнота становилась невыносимой. Абрахам сдержанно меня поздравил, когда я снова согнулась пополам, едва успев открыть дверь. И сказал, что Дженни тоже ничего не помогало, а потом все само прошло на четвертый месяц.

— Правда, после этого у нее началась изжога… — добавил он, немного смутившись.

Я ничего не ответила, потому что меня снова вывернуло наизнанку. А изжога… Это ведь легче, чем блевать каждые пять минут. Или нет?

В павильоне, возле которого меня высадил Абрахам, ужасающе пахло кофе. Его пили абсолютно все. Я стояла на улице, пока не явился Ройс и нас всех не созвали внутрь. И тогда оказалось, что кофе это еще не самое страшное, что может случиться.

Явление Ройса стало для меня личным концом света.

Он жевал лакричные конфеты, одну за другой. Я тут же вспомнила, как меня передернуло от лакрицы еще на Рождественской ярмарке, и теперь мой организм явно был того же мнения.

Когда Ройс подозвал меня ближе, чтобы обсудить несколько сцен, я стояла и думала, могу ли я задохнуться, если так и буду не дышать рядом с ним? Когда в глазах потемнело, а обморок был не за горами, он, наконец-то, отпустил меня.

Во время передышки я вылетела на свежей воздух и написала Алексу.


ИРЭН: «Меня тошнит от режиссера. В буквальном смысле»

КОРОЛЬ ДРАКОНОВ:«Дай угадаю. Он до сих пор обожает лакричные конфеты?»

ИРЭН: «Не упоминай их *блюющий смайлик*»

КОРОЛЬ ДРАКОНОВ: «В каком вы павильоне?»

ИРЭН: «6x-887»


Мне оставалось надеяться только на то, что до этого Ройс был не частым гостем на подготовке сценария и что, может быть, сейчас это будет разовым явлением. Иначе мне придется туго.

Алекс подъехал через пять минут верхом на реквизитном байке. В этом фильме и хорошие, и плохие парни разъезжали на железных конях, и производители мотоциклов выступали основными спонсорами.

Я медленно поднялась и обошла дышащий жаром мотоцикл, ведя по нему пальцем.

— Скоро вы снимаетету самуюсцену? — невзначай спросила я.

Алекс перекинул ногу, спрыгнул позади меня, коснулся рукой моей шеи и надавил, вынуждая нагнуться над байком.

— Ту самую, где я делаю так? — уточнил он.

Его рука поглаживала меня сзади. Мы и так много себе позволили, так что я быстро выпрямилась и развернулась к нему, целуя в губы. Его поцелуи волшебным образом возвращали меня к жизни.

— Спасибо, что приехал, — прошептала я.

— Смотри, что еще я могу. — С этими словами он оставил байк и зашел в павильон.

Алекс поздоровался с Ройсом, обменялся двумя-тремя фразами, и оба посмотрели на меня. Неужели рассказал ему правду?!

Тут Ройс достал из кармана еще одну конфетку, меня передернуло даже издали. И тогда я услышала, как Алекс сказал:

— Боже, ты до сих пор ешь их? А как насчет того скандала?

— Какого?

— Из-за запрещенных компонентов, которые могут вызвать рак или эмфизему. Что-то жуткое опасное, короче. И даже... — Алекс  с многозначительным видом поднял большой палец вверх и резко опустил его вниз, как римский император на гладиаторских боях.

Ройс побледнел. Покосился на конфеты.

— Думаешь, это из-за них не стоит?

— Кто знает? Удивлен, что ты пропустил такие важные новости.

— Спасибо, Кейн, — кивнул Ройс, пряча конфеты в карман.

Он ко всем обращался по фамилии. Когда он называл меня «Воловиц», я чувствовала себя агентом ФБР на задании.

Они пожали друг другу руки, и Алекс вернулся обратно к байку.

— Ты правда сделал это? — Я пребывала в шоке. — Я не ослышалась?

Он притянул меня за талию и поцеловал в висок.

— Дай знать, если что-то понадобится. А теперь мне пора, — тут он откашлялся и произнес более низким, грубым и очень сексуальным голосом: — В этом городе есть плохие парни, которые никогда не спят. К несчастью для них, у меня давно бессонница.

Я согнулась пополам от смеха.

— Как ты можешь смеяться, Ирэн, это лучшая реплика во всем сценарии, — сказал он своим прежним голосом. Завел мотоцикл и уехал.

Оказалось, что Ройс просто таки помешан на здоровье. Вот почему фраза о конфетах сработала.

Когда через несколько дней Ройс заметил, что я вообще не пью кофе, а только зеленый чай, он прочел всем лекцию о том, насколько вреден кофе. Бедные люди. Когда-то я всем сердцем любила кофе и, может быть, наши отношения с ним еще возобновятся, но теперь я чувствовала на себе осуждающие взгляды со всех сторон. Тем более, Ройс и не скрывал того, кто вдохновил его на эту лекцию.

После этого многие решили, что безопаснее будет выпить кофе заранее, чтобы не злить режиссера понапрасну. Так что мне больше не грозило задохнуться на рабочем месте.

Мы разрабатывали действительно страшный сценарий. Иногда он пугал меня до чертиков. Особенно, если учесть, что главный герой был сценаристом.

Я поддерживала многие идеи коллег и мне нравилось, что я прежде всего профессионал своего дела, а уж потом беременная женщина с нестабильной психикой.


До одного момента, когда в сценарий решили ввести жену главного героя. Беременную.

Тот факт, что герой так зверски расправлялся с людьми в своих сценариях, должен был прилететь бумерангом и закончиться в  реальной жизни для него тем, что какой-то маньяк похищает его беременную жену и…

Даже не хочу рассказывать дальше.

У меня кровь стыла от этой идеи. И что хуже всего, я видела, как загораются глаза Ройса от каждого сказанного слова. Ройс был эпатажным режиссером, а эта идея… ну, положа руку на сердце, она была не лишена смысла. Мы творим миры, в которых считаем себя всесильными создателями, что если однажды нам придется ответить за это? Это была хорошая идея, но, черт возьми, это было худшее исполнение.

И Ройс, увы, его поддержал.

Я не смогла привести ни один довод, который смог бы доказать, что сцене с растерзанным младенцем не место в сценарии. В глубине души я понимала, что эта сцена идеально сочеталась с мрачной концепции сценария, она была за гранью человеческой жизни. Она была тем, что могло сотворить кино, как искусство, — позволить зрителю прикоснуться с ужасом, испытать его в полной мере, а после достигнуть очищения и просветления. И я не могла поверить, что не я придумала это.

Это были двоякие чувства — отвращения и жалости в то же время. Я понимала, что беременность уже сделала меня сверхчувствительной, а цинизм я, наверное, выблевала вместе с крекерами одним «замечательным» утром.

Бессердечие, жестокость и твердость как никогда могли бы помочь мне теперь, при работе с лучшим режиссером Голливуда, но не в эти дни, когда на глаза наворачивались слезы от одного только просмотра детских вещей в онлайн-магазине. Я четко понимала, что упускаю этот сценарий, теряя над ним контроль, и что весь мой профессионализм трещит по швам. И если так и дальше пойдет, то его допишут без меня. Кто-то, у кого вообще нет сердца. А не тот, в ком теперь их два.