Я крепче переплела наши с ним пальцы, и мы, дойдя до ограждения, повернули обратно. Мы вернулись к Джейку и Роуз, как раз когда Джейк врезал ногой по какому-то игровому аппарату. Единственному стоящему на отшибе вдали от всех.
«Предсказательная машина Абдаллы», гласили изящные буквы, написанные на восточный манер. Ниже вращались глаза на выкате, но лампочки коротило, и Абдалла с красной чалмой на голове иногда засыпал, погружаясь во тьму. А потом снова вспыхивал, вращал глазами и открывал рот на экране.
Под этим прямо-таки скажем страшной физиономией вращались цилиндры, напоминающие емкости из «Киндер Сюрприза». Вот одна такая и застряла в проеме, откуда они должны были выпадать. Видимо, в очередной раз, когда коротнуло электропитание.
— Давай я брошу еще одну монетку, и вашу записку выбьет, — сказал Алекс.
И действительно, стоило ему забросить пять центов, предсказание выпрыгнуло прямо в руки Джейку, а Абдалла снова потух и на этот раз уже не воскрес.
Джейк вручил «Киндер» Роуз.
— Открывай! Сама же хотела.
Роуз открыла и прочитала:
— «Известия неприятные скрыты и лишь ждут своего часа».
Она с чувством отшвырнула предсказание и зло посмотрела на Джейка.
— Что? — возмутился тот. — Это же чертов Абдалла, а не я.
— Не делай из меня дуру. Между нами все кончено, — прошипела Роуз и пошла в одиночестве в сторону парковки.
Тут Абдалла ожил, замигали лампочки, и что-то упало на деревянные доски и покатилось по ним со стуком.
— Лови! — первым отреагировал Джейк. — Это ваше.
— Да пошло оно нахрен, — не сдержалась я, но Джейк уже словил цилиндр и протянул мне.
— Открывай.
— Не-а, — сказала я и спрятала его в карман.
— Это же просто шутка, — сказал Джейк. — Просто какая-то неудачная.
— Поехали? — спросил Алекс, глядя в спину Роуз.
— Ага, — отозвался Джейк.
— Дай ключи, я поведу.
Джейк смерил брата с головы до ног и сказал с серьезным видом, на манер мастера Йоды и ярмарочного предсказателя Абдаллы:
— Лежит в бардачке то что ты ищешь, юный падаван.
Мы высадили у дома родителей Джейка и Роуз, не проронившей ни слова, и Алекс поехал дальше по притихшим улочкам пригорода, где каждый дом был настоящим искусством в оформлении гирляндами. Я смотрела на них, разинув рот и припав к стеклу.
Алекс ездил одному ему ведомыми кругами, наверное, по памятным местам детства или просто воскрешал какие-то события из прошлого в голове. Может быть, просто думал о чем-то. Или не хотел, чтобы этот вечер кончался той сценой на пристани.
Я не задавала ему вопросов, просто смотрела в окно, наслаждаясь тишиной, сытостью и теплом. Не сразу, но как только я согрелась, то расстегнула верхнюю одежду и сбросила ее на заднее сидение. Потом стянула сапоги и с наслаждением подтянула ноги к подбородку.
Через какое-то время машина остановилась.
Алекс заехал в какие-то дебри, фары высвечивали в темноте снежинки, в которые, наконец, превратились капли дождя. Впереди вроде была поляна… или какое-то свободное от деревьев пространство, так точно. Большего было не разглядеть. Деревья темнели вдали.
— Тут я лишился девственности.
Так это он меня по местам боевой славы возил все это время?
— Да что ты? Прямо в лесу?
— Это городской парк. Тут устраивали кинотеатр под открытым небом. Вот там, видишь, — он приподнялся на сидении, — колея еще не заросла. Там машины съезжали вниз…
Удивительно, что у нас никогда не было такой традиции — смотреть кино в салоне автомобиля. Хотя, может, климат сыграл не последнюю роль. Тут, впрочем, тоже был не май месяц. Куда холоднее, чем в южной Калифорнии.
— И как это было?
— Ну, — он рассмеялся, — это было в первый раз, так что… Я чуть не кончил, когда потрогал ее грудь. А потом… она сделала это ртом, хотя больше руками, конечно. И мне потребовалось минуты две, хотя я думал, что не продержусь и тридцати секунд. Она очень боялась забеременеть.
Моя улыбка погасла.
— Я не боюсь беременности, Алекс.
Он посмотрел на меня через темный салон.
— Правда? Почему мне кажется, иначе?
Я тяжело вздохнула.
— Это из-за бывшего мужа. И из-за карьеры. И…
— Всегда будут причины.
— Это не просто какие-нибудь отговорки.
— Обсуди их со мной, Ирэн. Поговори о своих страхах. Карьера — это ведь основной твой страх, я верно понимаю?
— Да, — прошептала я. — Мне по возвращению надо работать над двумя полными метрами. Для Кевина и для Ройса.
— После этого режиссеры к тебе в очередь выстроятся, понимаешь? Будут новые заказы. Это бесконечный процесс.
— Знаю, но… — протянула я и не смогла продолжить.
— Подумай, что именно тебя так пугает.
Я покопалась в себе, и оказалось, что и далеко идти не пришлось. Воспоминания услужливо подсунули мне самое родное, что у меня было, — маму.
Вот я ем манную кашу в детском стульчике. Ну как ем… Больше размазываю по столу. А она кричит, срывается, плачет и злится на меня за то, что никак не может меня накормить.
Потом я помню зиму, когда так хотелось покататься на санках, слепить снежную бабу, а мама тащит меня, санки, продукты в пакетах и ворчит, что нет времени гулять, надо готовить обед, потом ужин, потом стирка и так до бесконечности.
Я вспоминаю ее саму — высохшую, бесцветную, собственную же тень и потом бьют наотмашь, как звонкая пощечина, папины слова: «Посмотри, во что ты себя превратила!»
Всхлипываю и чувствую, как Алекс утирает бегущие из глаз слезы.
— Эй, я ведь не давлю на тебя… Не хочешь, так и ладно…
Мотаю головой из стороны в сторону, не в силах заговорить. Так близко в памяти и так давно это было, а как глубоко сидят страхи, что их не вытравить теперь даже хорошей жизнью и любимым мужчиной.
— Я хочу детей, Алекс, — наконец, произношу ломким голосом. — Это все страхи из детства, необоснованные, неприменимые к нам… Карьера — это, конечно, важно, но я всегда смогу к ней вернуться, правда?
— Сейчас это звучит так, как будто тебе в суде пожизненный срок вынесли, — сказал он мягко.
Думаю, что мама относилась к материнству очень похоже.
Вдох-выдох… О боже. Я ведь ей даже не сказала, что замуж выхожу.
Алекс притянул меня к себе, погладил по спине и волосам.
— Ты напишешь эти два сценария, и напишешь другие. У нас куча денег, мы найдем лучших нянь или выберем сад для звездных отпрысков. У тебя найдется время и для карьеры. Я ведь понимаю.
Так, лучше я помолчу сейчас о том, какая во мне встала волна негодования от слов, что моего ребенка будет расти какая-то там няня. Тоже что-то из детства, когда самопожертвование и личная жизнь были вознесены на алтарь материнства.
Еще один вдох-выдох. Ох, как-то не ожидала, что после такого вкусного и умиротворяющего вечера буду рыдать в три ручья. Надо срочно отвлечься. Не дать этому вечеру окончательно испортиться. Протухнуть. Скиснуть и утонуть под градом жгучих слез.
Поднимаю заплаканное лицо и целую Алекса.
Сначала для успокоения, и чувствую, как выравнивается паника, отступает истерика, крепнет уверенность в собственных силах и будущем.
От этого поцелуй становится жарче. Требовательнее. Глубже.
Задыхаюсь из-за работающей печки или это кровь начинает кипеть от его рук, которые снова пробираются под свитер, как на аттракционе. Но теперь он расстегивает бюстгальтер одной рукой, и я не могу сдержаться, чтобы не отстраниться и не заметить:
— Дежавю не ощущаешь?
Алекс смеется, поглаживая мою грудь.
— Немного, — отвечает он.
Я стягиваю свитер, остаюсь наполовину голой. Кругом лес и вроде бы ни одной машины с тех пор не проехало. Если это и парк, то какой-то очень уж безлюдный.
Да и никаких признаков города я не вижу, но, может, это снег тому виной, который уже налип на лобовое стекло и продолжает сыпаться сухой крупой.
Тянусь к его ширинке, провожу рукой. Он помогает мне с ремнем, а после снова возвращается к груди.
Обхватываю его член левой рукой, а правой сжимаю яйца. Вожу языком по всем изгибам и впадинкам. Не спешу, целую, облизываю, как самое вкусное на свете мороженое.
Потом заглатываю. Повторяю хваленную «бабочку» — порхаю языком по головке и уздечке, — и снова позволяю ему скользнуть глубже.