Он иронически поднял бровь:
— Возможно, но это была не просто физиология. С тобой я испытывал такое наслаждение, которое раньше никогда не получал ни от одной женщины, и это заставило меня задуматься.
— Так ты чувствовал ко мне нечто другое, помимо… — И вдруг испугалась его ответа: кажется, он готов сегодня быть откровенным, но она сама боялась услышать правду.
— Я не сразу понял, что испытываю к тебе. Постепенно чувство захватывало меня, но я пытался этому противостоять.
— Тебя смущало, что я когда-то говорила, будто люблю Даниэля?
Он что, не собирается подойти к ней? Они так и будут стоять, разделенные длинным дубовым столом?
— Нет, — губы его снова покривились в мимолетной усмешке, — это я не считал препятствием. Но полюбить кого-то было для меня немыслимо. Я не хотел больше сильных привязанностей, они могут принести боль. Не хотел любить. Даже Уилла, не говоря уже о тебе. Когда я потерял Даниэля, в моем сердце образовалась зияющая пустота, и я не хотел впускать туда никого, чтобы вновь не потерять. Я не хотел повторения.
— Но ты разыскал меня.
Он каким-то образом понял, куда она направилась, и последовал за ней. И теперь была ее очередь сделать шаг навстречу. Она обошла стол, встала рядом с ним, сохранив небольшое пространство между ними. «Теперь твоя очередь, любовь моя. Видишь, я сделала шаг навстречу».
— Я опекал Дана, считая это правильным. А нужно было дать ему возможность самому встать на ноги. И тебя я заставил выйти за меня, потому что считал это правильным, я решил за тебя. У меня была цель — подняться по служебной лестнице, разбогатеть и купить тебе большой дом, а себе титул, не спросив при этом, чего хочешь ты. Надо было сначала завоевать твое доверие, а я этого не сделал.
— А мне нужно больше всего на свете, чтобы ты обнял меня.
Она сделала шаг вперед, и он наконец обнял ее, прижал к своей груди, глубоко вздохнул и замер, прижавшись щекой к ее волосам.
— Вот и все, что мне нужно, Каллум. Не дом, не деньги и не титул. Даже не секс с тобой, хотя он был замечательный. Я должна была верить тебе, должна была рассказать о своих работах и своих мечтах. Я так жалею, что не доверилась тебе, но я все время ощущала между нами стеклянную стену, невидимую, но прочную. Мне нужен был ты. На какое-то время ты становился таким понимающим, и я уже считала, что мы по-настоящему близки с тобой. Но потом ты снова обрывал меня, замыкался, и я не знала, как себя вести. Но я не предала тебя, когда не сказала о своем увлечении и о том, что ходила к Аккерману, — я собиралась сделать это, но не успела. Я была так тронута, когда ты… ты защитил меня. Я ведь понимаю: ты рисковал всем — карьерой, отношениями с родственниками и друзьями… Всем, всем.
— Я знаю шесть языков, — заговорил он, касаясь губами ее уха, — могу убедить совет директоров Восточной Индийской компании изменять их политику, могу делать деньги, вести любые переговоры в чужой стране, но, оказывается, не могу сказать женщине, что люблю ее.
Ей показалось, что она ослышалась.
— Ты сказал — люблю? Любовь? Ты любишь меня? — Она подняла голову и впервые увидела у него такое растерянное лицо.
— Да, я пытался сказать тебе это много раз, и каждый раз момент казался неподходящим. Мы никак не могли до конца поверить друг другу и сделать первый шаг. Так ты не возражаешь, что я люблю тебя?
— Возражаю? — Она не знала — плакать или смеяться. — Неужели мой муж, которого я люблю всей душой, тоже любит меня? О нет, мой дорогой, я лишь жалею, что не узнала этого ранее.
Он опустился на стоявший позади стул. Она видела, как его растерянность сменилась знакомым выражением, взгляд красивых зеленовато-карих глаз стал настойчивым, и внутри у нее потеплело от этого взгляда.
— Ты любишь меня? Так мы любили оба, но сами не знали об этом? — Его ласковая ухмылка, которая так ей нравилась, сразу сделала его совсем юным. — И как давно ты поняла, что любишь меня?
— Когда увидела, как ты обнимаешь Эврил. Тогда мне захотелось выцарапать ей глаза, и потом я испытала неимоверное облегчение, когда узнала, кто она такая. И сразу поняла, отчего я так ревновала.
Каллум крепко прижал ее к себе, коснулся щекой ее щеки, царапая нежную кожу успевшей отрасти щетиной, но София не имела ничего против — она была счастлива.
— Да будет благословенна ревность! — сказал он, нежно поглаживая ее спину. — Знаешь, я вдруг понял, что начинаю читать твои мысли, как это было с Даном. И понял, что уже впустил тебя в свое сердце. Потом начал раздумывать, что со мной будет, если я потеряю тебя, и понял, что люблю тебя. И меня начали мучить кошмары, в которых вместо Дана я стал терять тебя. Но я сдерживал свои чувства, старался не давать им воли, хотя было поздно — я уже полюбил тебя, и ничего нельзя было поделать. Господи, как же я боялся потерять тебя!
— Ты меня обязательно потеряешь, потому что сейчас задушишь. — Она засмеялась и попыталась освободиться из железных тисков объятий. Радость переполняла ее.
— Я боялся, что уже тебя потерял. — Ее потрясло, как серьезно он это произнес. — Стал думать, куда ты могла уехать. А когда Дита сказала, что ты упомянула место, где найдешь тепло и покой, вспомнил про этот дом. Когда мы с тобой сюда приезжали, она произнесла что-то о тепле и уюте. Помнишь? И не окажись тебя здесь, не знаю, что я предпринял бы.
— Прости, что сбежала, но мне надо было хорошенько подумать, — объяснила она с запинкой. — Сначала я считала, что обрекла себя на брак без любви, а потом у меня появилась надежда, но затем, после своего нелепого поступка, я снова потеряла ее. И я испугалась, не могла смотреть тебе в глаза, мне надо было вновь найти себя, обрести силы, чтобы продолжать жить.
— Мы оба ошибались, потому что так и не научились доверять друг другу, не понимали, что происходит между нами. Ты — моя жена. — Он взял в ладони ее лицо и долго, внимательно смотрел на нее, как будто изучал заново. Улыбка тронула утолки его губ. Он был сейчас так дорог ей и близок, и она так любила его, что у нее подкосились ноги. А он продолжал: — Я думаю, ты — мое спасение. Жаль, что я раньше не знал, насколько ты талантлива, что ты настоящий художник. Я не считал серьезными твои работы и прошу теперь прощения. Кстати, ты можешь делать семейные портреты в частном порядке, это вполне приемлемо, а также иметь дело с Аккерманом, разумеется, на условиях анонимности.
— Так ты не возражаешь?
— Нет, я горжусь тобой и твоим талантом. — Он заметил ее вопросительный потемневший взгляд и улыбнулся лукаво. — Пойдем в Холл и попросимся на ночлег?
— Зачем? Постель есть и здесь.
Им хватит одной, едва ли они будут спать сегодня ночью.
— Та самая спальня, где я смутил и разозлил тебя первым и таким страстным поцелуем? Как ты рассердилась на меня! Бросила здесь и уехала.
— Сегодня я рассчитываю на большее…
— Ах ты, маленькая колдунья! Так и быть — получишь все, что пожелаешь. — Он поднял ее на руки, вынес в коридор и направился к парадной двери.
— Каллум! Но это выход, а нам наверх в спальню, по этой лестнице.
— Сэр? Мадам? — выбежала из кухни Чиверс с лампой в руке.
— Откройте парадную дверь, Чиверс.
— Каллум, ты же не понесешь меня по улице…
Не слушая ее возражений, он пронес ее мимо служанки, вынес в открытую дверь кухни и снова вошел с ней на руках в дом, но уже через парадную дверь.
— Вот. Я вношу на руках свою жену через порог, делаю то, что должен был сделать тогда, в Лондоне. Чиверс, можете запереть двери и идите спать. И не беспокойтесь утром с завтраком.
— Сэр, — улыбалась служанка, — доброй вам ночи, сэр.
— Доброй ночи. — И он понес Софию наверх.
— Опусти, я тяжелая, — запротестовала она, хотя понимала, что он ее не послушает.
Даже в самых смелых мечтах она не могла подумать о таких романтических отношениях с Каллумом. Какой же он сильный, как играют мускулы на мощных руках, какая уверенная сила исходит от него! Чиверс оставила одну лампу в изголовье королевской кровати на резных высоких столбах времен Тюдоров. Он захлопнул ногой дверь и с сомнением взглянул на старинное ложе.
— Есть риск свалиться с такой высоты, если хоть одна ножка подломится.
— Но мы можем лечь посередине.
— Я собираюсь использовать каждый квадратный дюйм этого ложа. — Он положил ее в центр огромной кровати, пуховый матрас поглотил ее, принял в свои глубины, и она беспомощно там барахталась, смеясь и пытаясь выбраться. — Ага, — сказал Каллум, — ты попалась, отсюда нет спасения.