В этих словах заключался ясный намек. Помолчав немного, Сильвия сказала:
– Каждый человек инстинктивно скрывает свои неприятности.
– Сильвия, – ответила я, – я хочу поговорить с вами о наших отношениях. Вы должны понять, что для меня вы были диковинкой. Вы принадлежите к миру, с которым я никогда не имела ничего общего. Я даже никогда не представляла себе, что загляну в него. В этом и заключается зло нашего классового общества. Человеческие существа лишены возможности просто, по-человечески подходить друг к другу. Король едва ли может иметь друга. Даже поборов к себе невольное благоговение, которое вызывает во мне окружающая вас роскошь и пышность, я не могу отделаться от сознания, что все остальные люди падают ниц перед ними. Стоит мне только упомянуть о том, что я знакома с вами, как все тотчас же с изумлением раскрывают глаза, и я в один миг превращаюсь для них в важную особу.
Сильвия молча смотрела на меня.
– Я никогда не представляла себе, – продолжала я, – чтобы человек, находящийся в вашем положении, мог остаться правдивым, искренним и человечным. Однако теперь я вижу, что вы воплощаете все это. Поэтому сердце мое полно любви к вам и желания помочь вам всем, что только будет в моих силах. Но вы должны понять, что я не жду от вас откровенности, как от всякой другой женщины, да и не требую ее. Богатые и знатные всегда возбуждают вокруг себя пошлое любопытство, и я, конечно, понимаю, до какой степени оно должно быть ненавистно вам. Во мне самой при одной мысли об этом поднимается отвращение. Поэтому я скажу вам только следующее: «Если я нужна вам, если вы когда-либо нуждались в настоящем друге, я тут, подле вас. Вы можете быть спокойны, что я пойму вас и никому не открою ваших тайн».
Глаза Сильвии были влажны, когда она протянула мне руку. Мы вошли вместе в комнату и забыли на некоторое время о холодном, недоверчивом мире, простиравшемся за этими стенами.
Теперь мы достаточно хорошо знали друг друга, чтобы обсуждать вопрос, интересовавший женщин еще в те времена, когда они сидели на порогах своих пещер и толкли семена диких растений в каменной ступке. Это был вечный вопрос о наших властелинах, которые отправились на охоту и, быть может, вернувшись, пожелают побить нас. Сильвия рассказала все, что она знала о мужчинах со слов людей, воспитавших ее. Таким образом, я познакомилась с единственным в своем роде сборником женских традиций – с заповедями Леди Ди Лайль.
Леди Ди – двоюродная бабушка Сильвии со стороны матери – была важная дама великого века и при этом, как ни странно, – суровым седым ветераном в борьбе женщин против мужчин. Ее философия базировалась на признании полного физического и экономического подчинения женщины, и ни одна воинственная суфражистка, разбивающая оконные стекла, не сумела бы лучше сформулировать этот принцип. Но средство борьбы, которое предлагала Леди Ди, носило чисто индивидуальную окраску. Единственным орудием женщины, принадлежавшей к классу собственников, является ее пол. Леди Ди, конечно, не употребляла этого слова, ведь это было почти то же самое, что заговорить об несварении желудка. Она пользовалась другим термином – «очарование» и внушала Сильвии, что в этом «очаровании» – весь смысл жизни женщины. Сохраняя «очарование», она оставалась настоящей «леди», а утратив его, становилась презреннее всякого животного.
Все это Леди Ди доказывала Сильвии не только собственным примером и случайными фактами, но наставлениями и изречениями, которые она произносила с такой же торжественностью, как если бы это были библейские тексты.
– Помни, дорогая моя, что женщина, имеющая мужа, подобна укротителю льва с кнутом в руке, – говорила старая леди и начинала объяснять, как опасна и тяжела жизнь укротителей львов; как само существование их может считаться безопасным лишь до тех пор, пока они исполнены недоверия к тварям, которыми управляют.
Она рассказывала о жалкой участи тех, кто, хотя бы на короткий миг, забывал, что имеет дело со зверями.
– Да, дорогая моя, – заключила она, – верь в любовь, но раньше заставь поверить в нее мужчину.
Ее заповеди никогда не страдали многословием.
Целью этой борьбы являлись не только стол, кров и дети, но и первенство и торжество пола, дававшие женщине возможность устраивать жизнь по своему желанию. С помощью магического «очарования» женщина обращала свои слабости в преимущества и свои цепи в украшения. Она окружала себя ореолом чего-то редкого и чудесного, и мужчина с благоговением взирал на нее. Это была «романтическая любовь», но, вместо того чтобы окончиться браком, она продолжалась всю жизнь.
Все женщины из рода Кассельменов были знакомы с этим искусством и широко пользовались им. Вот, например, тетя Ненни: когда она щелкала своим бичом, милый старый лев, епископ, подпрыгивал, точно от выстрела. Весь свет знал историю о том, как однажды на званом банкете он поднялся и сказал:
– Леди и джентльмены, я собирался произнести сегодня речь перед вами, но так как среди приглашенных я вижу свою жену, то прошу извинить меня.
Все захохотали, а тетя Ненни пришла в ярость. Но бедный славный епископ Чайльтон сказал святую правду – он не мог расправить крылья своего красноречия в присутствии своей «лучшей половины».
Но и с майором Кассельменом дело обстояло не лучше, хотя внешне носило несколько иной характер. Мать Сильвии позволила себе растолстеть, что являлось, с точки зрения Леди Ди, опасным признаком доверия к мужчине-животному. Но майор был на пятнадцать лет старше своей жены, а у нее было слабое сердце, чем она держала его в страхе. Время от времени своеволие юного отпрыска семьи Кассельмен становилось просто нестерпимым, и тогда отец хватал мальчика за шиворот, перекидывал его через колено и устраивал маленькую экзекуцию. Крики сына долетали до «мисс Маргарет», и она тотчас же устремлялась к нему на выручку.
– Майор Кассельмен, как вы смеете бить одного из моих детей?!
Она вырывала мальчика из рук отца и, приняв грозный и высокомерный вид, удалялась в свои апартаменты, где и запиралась вместе с ребенком. После этого бедный майор целыми часами бродил по дому, как неприкаянный, страдая от одиночества. Иногда он робко стучал в двери своей повелительницы.
– Душечка! Душечка! Ты еще сердишься на меня?
– Майор Кассельмен, – доносился оттуда полный достоинства ответ, – не будете ли вы добры предоставить мне в доме одну комнату, где бы я могла уединиться?
Но я боюсь, как бы у читателя не создалось превратного представления о Сильвии, и потому спешу оговориться. Дело в том, что моя юная приятельница, несмотря на такую осведомленность в теоретических вопросах пола, обнаруживала наряду с этим поразительное неведение относительно той роли, которую женщина играет в повседневной жизни. Я попробовала заговорить с ней о том виде экономического рабства, который еще сильнее, чем эксплуатация детского труда, возмущает нравственное чувство всякой женщины. Но, к моему величайшему удивлению, эта женщина после целого года замужества не знала, что такое проституция. Впрочем, на этот счет у нее имелись кое-какие подозрения, и она робко спросила меня:
– Неужели правда, что близость, составляющая сущность брака, становится предметом торга?
Узнав от меня правду, она пришла в такой ужас, что разговаривать дальше об экономической стороне вопроса стало невозможным. Как могла я утверждать, что женщину толкала на этот шаг нищета? Женщина с чистым сердцем скорее согласится умереть с голоду, нежели продаст мужчине свое тело. Быть может, мне следовало быть терпеливее, но я не могу спокойно говорить об этих вещах.
– Дорогая моя миссис ван Тьювер, – сказала я, – об этих вещах говорится много ерунды. Но лишь в редких случаях женщина имеет возможность свободного выбора. Большей частью цена ее бывает определена уже заранее.
– Я не понимаю, – сказала она.
– Не знаю, как обстояло дело с вами, – ответила я, – но относительно себя скажу, что я вышла замуж, потому что была несчастна и желала иметь свой угол. И если говорить правду, то большинство женщин выходит замуж только поэтому.
– Но какое же это может иметь отношение к тому?.. – воскликнула она, искренно отказываясь понять меня.
– А в чем же вы видите разницу? Разве только в том, что порядочные женщины выходят замуж, получают постоянное содержание, а проститутка отдается за разовую плату?
Я заметила, что мои слова неприятно поразили ее, и сказала: