— Помнишь, я Лизавету провожала? Ну, когда она наотрез отказалась остаться здесь, а ты боялась отпустить ее одну? Не совсем одну, понятно, а с жутким монстром Кешенькой.
— Вроде бы помню. А при чем тут чье-то рыло?
— При твоей рыночной замарашке, естественно, — мрачно посмотрела на подругу Таня. — Я о ее драгоценной мамаше говорю, если до некоторых еще не дошло!
Сауле вздрогнула. Таня со злостью пояснила:
— Эта тварь не хотела открывать нам дверь, минут тридцать на лестничной площадке продержала, не меньше!
— Но у Лизаветы свои ключи, мы ведь заходили туда, — робко возразила Сауле.
— Что от них толку, если изнутри закрыться на щеколду?!
— Но она же вам… открыла?
— Куда б она делась, чувырла косорылая, — с мрачным удовлетворением буркнула Таня. — Я ей пообещала через полчаса прийти с милицией, а еще лучше с братцем троюродным, он знаешь какая оглобля? Живо бы вынес двери вместе с косяком!
— И что?
— То! Эта гадина открыть открыла, но тут же полезла Лизавету воспитывать, кулаками, естественно, — прорычала Татьяна. — А ее монстра — ногами, представляешь?
В жизни б не поверила, что бультерьер позволит с собой так обращаться, если б сама не увидела!
Сауле побледнела и обхватила себя руками за плечи, ее бил нервный озноб. Таня презрительно фыркнула:
— Этот Кеша вел себя как жалкий кролик — и это при его зубищах! Лизавета мне потом сказала: он кроме ее чокнутой мамаши никого не боится.
— А ты… что? — пролепетала Сауле, с ужасом глядя на подругу.
— Что я? — невинно покосилась на нее Таня. — Сама понимаешь, не смотреть же мне на подобный беспредел?
Ну, я и… — Она нехорошо рассмеялась.
— Повезло, что она не вызвала милицию, — прошелестела побледневшая Сауле.
— Ага, как же. — Таня злорадно улыбнулась. — Кто бы ей позволил, интересно? Уж не я, это точно!
— Но…
— Да не дрожи ты! Ничего я ей не сделала, этой ведьме, даже рук не переломала, хотя стоило бы, клянусь моей порцией шоколадного мороженого с орехами!
Сауле невольно улыбнулась. Татьяна с хрустом потянулась и благодушно заметила:
— Я вела себя как ангелочек, честное слово. Между лопатками так и чесалось, думала: приду домой, а там уже крылышки прорезались, вот ей-богу…
— Но что-то ты ей все же сделала?
— Э-э…
— Не тяни, умоляю, а то мне такое в голову приходит…
— Слушай, твои вечные фантазии…
— Татьяна!
— Да ладно, ладно! Подумаешь, пинками в ванную загнала, а дверь закрыла крепко-накрепко. Никакого криминала, сама видишь, было бы из-за чего так зеленеть…
— Правда? — Губы Сауле уже не казались синими, а в глазах появился живой блеск.
— Сказала же!
— Крепко-накрепко, это… как?
Татьяна разозлилась. Сильным толчком завалила подругу на диван и возмущенно прошипела:
— Гвоздь саженный в дверь вогнала, понятно? Чтоб эта тварь гадская до утра Лизавету насмерть не прибила! — Татьяна помолчала и неохотно буркнула: — Да и Кешку жаль, хоть он и урод зубастый, конечно.
— Гвоздь…
— А как по-другому ее закрыть?! Там же ни крючка, ни щеколды, все с корнем вывернуто!
— Ясно.
— А раз ясно, кончай смотреть на меня, как продажный мент на богатого карманника!
— Это… как?
— А я знаю?!
Подруги невесело рассмеялись. Сауле выпуталась из одеяла и подошла к окну. Таня угрюмо сказала:
— Решила — утром она из ванной как-нибудь выберется. Трезвой, заметь! А не получится, Лизавета обещала соседа позвать, у них, сказала, сосед на площадке классный, сколько раз за нее заступался…
— Ты… серьезно собралась туда?
— Рыло чистить?
— Ну… да.
— Серьезней некуда.
Таня тоже подошла к окну. Распахнула форточку и жадно вдохнула прохладный весенний воздух. Посмотрела на березу, та готовилась выбросить сережки, тонкие гибкие ветви светились в сумерках нежной зеленью, и с горечью пробормотала:
— Знаешь, не понимаю, почему в жизни справедливости нет…
Сауле прижалась лбом к холодному стеклу и ничего не ответила.
— Ладно бы для взрослых, в конце концов, мы сами за себя отвечаем, выкарабкаемся как-нибудь. А вот Лизавете… ну, скажи, за что ей такая дрянь в матери досталась?
За какие грехи?
— Она… сильная. — Сауле по-детски шмыгнула носом. — Анна Генриховна сказала бы: каждому дается ноша по плечу.
— Это ты о Лизавете?!
— И у каждого свой путь, — упрямо буркнула Сауле. — Лизавета… она вытянет. Может, еще сильнее станет.
— Блин… да ты с ума сошла!
— А может… это ваш общий путь? — Сауле исподлобья посмотрела на подругу. — Ведь ты не обратила бы на Лизавету внимания, не будь у нее такой жуткой матери.
— Точно с ума сошла! Или это старуха тебя с толку сбивает?
— Анна Генриховна не старуха.
— Ага — молодка!
— Прекрати.
— Прекращаю. А ты думай иногда, что несешь!
— Но я правда считаю Лизавету очень сильной. И потом… вы похожи!
Таня оторопело открыла рот.
— Нет, честно. Я, как только ее встретила, сразу тебя вспомнила. Не только из-за имени.
— Да уж, — проворчала Таня, — с именем ты меня здорово поддела. Надо же: «Лизавета, и точка». Клянусь, я едва нижнюю челюсть на полу не оставила. А все ты, альтруистка худосочная, чтоб тебя…
— Я-то здесь при чем?
— Ты же привела в дом это убоище!
— А ты бы на моем месте не привела?
— Ни за что!
— Тань, но меня-то ты привела, — еле слышно выдохнула Сауле. — Мало того, ты меня из самой Москвы сюда притащила, дорогу оплатила, а потом еще и на даче два месяца прятала, пока квартиру не сняли. Вспомни, как ты мне гражданство делала, сколько пробегала, нервов и времени потратила. А с Китенышем как помогала?
— Это… другое дело. — Таня мучительно покраснела. — Ты мне почти сестра!
— Это сейчас.
— Все, кончаем этот дурацкий разговор!
— Кончаем, — кротко согласилась Сауле.
— И ты завтра же идешь на работу секретаршей!
— Иду. Хоть и страшно.
— Это у телефонов сидеть страшно?! Ты, Саулешка, окончательно обнаглела!
— Ага, я такая, — улыбнулась Сауле. — А ты, значит, идешь «чистить рыло» Лизаветиной матери?
— Даже бегу! Должен же кто-то вступиться за девчонку, — огрызнулась Татьяна. — Я вообще не понимаю, почему ее мамаша до сих пор не лишена родительских прав. Там же пустыня Сахара, а не квартира! У Лизаветы и кровати нет, мать пропила. Грязь, еды ни крошки, постоянные пьянки, драки… Спрашивается — куда смотрят соседи, они что, все дружно ослепли и оглохли?
— Ты права. Мы… слишком равнодушны.
— Особенно ты, — язвительно фыркнула Таня. Звонко чихнула и задумчиво протянула: — Интересно, как сложилась бы моя жизнь, реви ты тогда потише? Я о том августе, когда мы только-только познакомились…
— Помню, Тань.
— Прикинь — я бы спокойно читала, потом заснула, утром, само собой, в коридоре тебя бы не оказалось…
Сауле улыбнулась и пожала плечами. Таня пробормотала:
— Не со скуки ведь помирала бы эти семь лет, как считаешь? — Она протяжно зевнула.
В комнату заглянул Никита и угрюмо поинтересовался, сколько ему сидеть в гордом одиночестве. Есть ли у некоторых взрослых совесть или они напрочь забыли, что это такое.
И вообще, он вскипятил чайник. Он даже сделал бутерброды с маслом, сыром и колбасой! Если они закончили ругаться, то он, так и быть, потерпит их на кухне и даже пригласит перекусить. Чай он тоже заварил, он сегодня удивительно добрый.
— Чур, мне кофе, — жизнерадостно заявила Таня, мгновенно переключаясь. Бесцеремонно подтолкнула подругу к кухне и скомандовала: — Саулешка, бегом и с песней!
Или надеешься — я сама буду крутиться у плиты с туркой?
Фигушки тебе! В гостях я или как?!
Она поймала Никиту, подбросила его к потолку и захохотала:
— Радость ты наша! Заботничек! Что мы без тебя?
Сауле усмехнулась и подумала, что впервые за семь лет Татьяна не заметила, что ее дважды назвали Таней. Раньше она прощала это только Китенышу.
Для Никиты она всегда была тетей Таней!