— Но ведь вы сами только что выпили бренди одним залпом. Я лишь последовала вашему примеру.
— В таком случае впредь так больше не делайте. Кроме того, разве вы не знаете, что с меня ни в коем случае нельзя брать пример? Мои порочные наклонности принесли мне дурную славу.
Элиза улыбнулась, причем очень мило, и упала назад прямо на груду подушек.
Ее поза показалась Эдварду почему-то необычной, хотя эта кровать была свидетельницей многочисленных побед над самыми прекрасными и порочными женщинами во всем королевстве. Что-то в ее поведении смущало его. Внезапно Эдвард понял причину своего раздражения. Это был ее дурацкий чепец старой девы. Дамы с таким украшением до сих пор ни разу не попадали в его спальню.
Словно угадав его мысли, она коснулась рукой чепчика:
— Может, лучше снять его? Наверное, так полагается?
— Разумеется, — улыбнулся Эдвард; вскоре ей предстояло узнать и обо всем другом, что полагалось в таком положении. — Ваши заколки доставят немало неприятностей.
— Да, верно. Они больно колют голову. Но такие чепцы созданы именно для того, чтобы причинять неудобства. Они наглядное воплощение приличия.
— В таком случае немедленно снимите его. Когда слишком много приличия, так я сразу начинаю чихать. У меня врожденная неприязнь к приличиям.
Эдвард с радостью увидел, как она улыбнулась. Затем кокетливо наклонила голову и позволила ему снять чепец. Положив чепец на столик, он с надеждой вздохнул: ах, как было бы хорошо, если бы и дальше она позволила ему раздевать ее с такой же легкостью!
На удивление ее волосы оказались густыми и блестящими: Эдвард погасил две свечи в канделябре, оставив гореть лишь одну. Бросив на нее свой самый томный и вожделеющий взгляд, он пробормотал:
— Ваши глаза так прекрасны при свете свечи.
Было бы точнее сказать, что в них отражался свет луны. Но едва слова слетели с его губ, как Эдвард понял, что ничуть не польстил ей. Ее большие зеленые блестящие глаза поражали своим таинственным сиянием, более того, в них отражались ум и печаль. Кроме того, в них явственно угадывалась воля, которая сдерживала страх.
— Не стоит так волноваться, — успокоил ее Эдвард. — Я попытаюсь доставить вам только наслаждение. Более того, если потом обнаружатся нежелательные последствия нашей близости, мой кошелек всегда к вашим услугам.
Его едва не распирало от самодовольства. Он всегда заботился о своих любовницах в отличие от брата, который начисто забывал о женщинах, которые забеременели от него. И тут же он прогнал подобные мысли, так как они сбивали его с нужного настроения.
Нагнувшись, он осторожно вынул последние шпильки из ее волос, и целый водопад густых блестящих волос обрушился на подушки. При свете единственной свечи они больше не казались рыжими, теперь ее волосы отливали золотом и медью.
Он нежно взял пальцами один локон, упругий и шелковистый на ощупь, затем погладил волосы. От его ласковых прикосновений она успокоилась и расслабилась. Ее кожа была мягкой как бархат. Эдвард слегка коснулся пальцами ее губ: потом поднес ее руку к своим губам и поцеловал по очереди каждый ее пальчик. К своему удивлению, Элиза с любопытством отнеслась к его действиям. Очень осторожно он обхватил один из ее пальчиков губами, и принялся языком ласкать кожу на самом его кончике, Нежная кожа, к его изумлению, внезапно пробудила в нем острое желание. Эдвард даже сам не ожидал ничего подобного.
Волна желания взметнулась в его душе. О Боже, он действительно хотел ее! Он чувствовал, что готов, однако ее пальчик дрожал и как бы колебался, предупреждая его не торопиться. Но в самом этом промедлении таилось особое наслаждение.
В его голове тихо зазвучал внутренний голос: «Наслаждение, скрываемое невинностью».
Но Эдвард отмахнулся от голоса. Она же знала, на что идет, соглашаясь на его условия. Совесть ни в чем его не упрекала и не укоряла. Невинна она или нет, какая разница, она просто очередная ветреница, изменчивая и жадная, как и все остальные, тоже что-то лепечет о любви, прежде чем выпустить свои когти. Ну и что такого, если она девственница? Все они когда-нибудь начинали и проходили сквозь это испытание. Почему он должен тревожиться из-за того, что она так серьезно относится к их будущей связи? Почему это должно привести к любви? Он научит ее кое-каким тонкостям любовной игры, жарким объятиям и сладострастному удовольствию. Когда она обучится всем этим не бог весть каким премудростям, она станет такой же равнодушной и бессердечной, как и все остальные женщины, которые сперва искали с ним встречи, а потом бросали его.
Тем временем ее ручка, робко ласкавшая его то по щеке, то по губам и подбородку, возбуждала его. Девушка словно изучала его лицо, и по ее робким неуверенным движениям сразу было видно, что никогда раньше она не была близка с мужчиной.
Эдварду опять стало не по себе. Но почему он не может выбросить из головы все-предрассудки, связанные с невинностью? К тому же ее пальцы уже увереннее двигались по его коже, их прикосновения уже нежно щекотали шею, а затем и грудь. Приятные мурашки побежали по его спине. Ее пальчики гладили его волосы на груди, но, наткнувшись на застегнутую пуговицу, остановились.
Дрожащей рукой Эдвард расстегнул все пуговицы, обнажая всю грудь. Но ее рука безжизненно поникла, а ее огромные зеленые глаза, в упор смотревшие на него, неподвижно застыли. Выражение прежней пронзительной тревоги сменила туманная мечтательность. Как всегда, бренди оказывало незаменимую помощь.
Следуя ее примеру, Эдвард принялся ласкать: ее точно так же, как и она его. Сначала он нежно провел рукой по ее щеке и шее, затем по груди и плечу. От его прикосновений, как он заметил, у нее, точно как и у него, побежали по коже мурашки.
Обычным препятствием стали крючки на ее платье. Когда Эдвард принялся расстегивать их один за другим, она не возражала. Его рука проникла дальше под платье, и, к своему удивлению, он не наткнулся на корсет. Его ладонь наполнилась. Ее маленькая грудь не шла ни в какое сравнение с роскошной грудью Вайолет, но была не менее восхитительной: упругая, с кокетливо торчащим, возбужденным розовым соском.
Она тихо застонала. Он принялся гладить рукой все ее тело вплоть до бедер. Она задрожала и послушно раздвинула ноги. Воодушевленный ее ответной реакцией, Эдвард прижался к ней всем телом, но в тот же миг она дернулась и как-то вся сжалась. В ее глазах промелькнул испуг, но отступать назад было поздно.
Он чуть помедлил, затем опять поплотнее прижался к ней. Он выполнил все условия их договора, она получила все, о чем просила, теперь пришла ее очередь дать ему то, о чем он просил.
Эдвард решительно приступил к делу, принявшись осыпать поцелуями ее обнаженную грудь. Вдруг все ее тело задрожало: от страсти, решил Эдвард.
Она неуклюже зашевелилась и вдруг простонала:
— Лорд Хартвуд…
Он сперва растерялся, а потом вспомнил, что она не знает его имени. Но теперь это не имело никакого значения. Что бы она ни говорила, он не собирался слушать ее. Его пальцы скользнули по ее животу, затем ниже. Она прерывисто задышала.
— Лорд Хартвуд, мне нужно… — громче, чем в первый раз, сказала она.
Но он не дал ей договорить, зажав ей рот поцелуем. Как бы ненароком его рука продолжала гладить ее промежность. Не без удовольствия он ощутил, как она затрепетала под его ласками, послушно позволяя ему делать все, что ему заблагорассудится. Очень осторожно его палец все глубже проникал внутрь ее тела. Но вдруг она резко вскрикнула, причем явно не от наслаждения.
Он так и замер. Взглянув ей в лицо, он увидел, что ее глаза широко раскрыты от ужаса. Их выражение лучше всяких слов выдавало ее мысли. Да, она решилась на все, но, дойдя до известной черты, до той черты, которая отделяла ее от неизвестного, она вдруг испугалась и остановилась.
Она вздохнула, и ее губы беззвучно зашевелились. Но и так было ясно: с трудом, сдерживаемое отвращение и страх рвались наружу с ее языка. Он не смог бы вынести ни одного слова упрека или откровенной неприязни. Это было бы выше его сил. Надо было как можно скорее овладеть ею и покончить со всем. Он должен совратить ее. Он должен сделать то, о чем его просило, умоляло и требовало себялюбивое, непобедимое, страшное чудовище, сидевшее внутри его.
Но какая-то неведомая сила удержала и остановила Эдварда. Что-то давно забытое, пробудившееся в его душе, шептало ему, что он уже достаточно нагрешил и пора бы ему остановиться.