На другой стороне едва угадывался дом, скрытый строительными лесами и зеленой брезентовой завесой, то и дело хлопавшей по металлическим опорам. Отремонтированные и покрашенные в яркие цвета здания совсем не выглядели средневековыми. Рядом стояли серые и грязные дома — им реставрация только предстояла: каменные стены потрескались, балконы покосились. Но эти невзрачные строения мне почему-то были больше по душе, словно давние добрые знакомые. Может быть, своим запущенным видом они напоминали мне Хейс[2].
Рядом со столиком возник призрак с освещенными солнцем руками, на поверку оказавшийся официанткой. Я развернулся, чтобы продиктовать заказ, но она смотрела в другую сторону: кто-то громко окликал ее из кухни. Я увидел только изгиб правой скулы и гриву рыжеватых волос.
Она обернулась, и в углу рта набухла складочка.
— Здрасьте.
— Здрасьте. Кофе латте, пожалуйста. Благодарю.
Из кухни снова закричали, она отозвалась. На ней были джинсы в обтяжку и блузка с открытыми плечами.
Я снова взглянул в окно. Из эркера открывался вид на улицу сразу в обе стороны. Один из нализавшихся в пивной финнов, замотав голову майкой на манер монашеского повоя, исполнял балетные па.
Честно говоря, ничего особенного я от этой поездки не ждал. Когда стеклянные двери аэропорта раздвинулись, я увидел серенькую заболоченную водную гладь, невысокие лесистые холмы, справа — какие-то обветшалые строения. Невыразительная картина, чем-то напоминающая Чешир и подобные места, но воздух другой. И свет тоже. По воде, за окутанными дымкой камышами, бежала рябь от плавающих в заводи птиц. Нет, все совсем-совсем другое.
Я почувствовал волнение. Даже счастье. Прямо как мальчик из далекого прошлого, впервые увидевший из окна поезда море.
Между тем таксист с баками чуть ли не до шеи уже открывал багажник желтого, видавшего виды «мерседеса» и легонько, как перышко, подталкивал меня к машине:
— Пожалста, пожалста.
Переднее место было занято — там лежала недоеденная сосиска в обертке, поэтому я сел сзади, на рваный клетчатый плед. В салоне было не продохнуть от резкого запаха американских сигарет. Хрипло взревел мотор, — наверно, за проволочным ограждением взлетел самолет, подумал я, — и «Мерседес» рванул с места, будто мы спасались от погони. Я все еще возился с ремнем безопасности; в конце концов, понял, что он сломан. Мы неслись, громыхая, мимо заброшенных заводов, жилых домов сталинской застройки и строительных площадок с терриконами гравия. На грязных пустырях высились желтые подъемные краны, рекламные щиты и каркасы огромных приземистых супермаркетов. Может, мне передвинуться на соседнее место (хотя в пластиковой обивке зияет глубокая дыра) и попытать счастья со вторым ремнем безопасности? — мелькнула мысль.
Ладно, утешал я себя, прижимая к груди никчемный ремень, жизнь — это приключение.
На зеркале болталось удостоверение таксиста с фотографией; с нее довольно молодой человек сверлил меня горящими глазами. Олев, прочел я. Из устройства двусторонней связи неслись обрывки разговоров — казалось, происходит что-то страшное. На снимке, свисавшем с зеркала, Олев был похож на психопата. Возможно, он русский. Когда приходилось объезжать ремонтируемые участки по грунтовым дорогам, он свирепо бурчал себе под нос, будто ремонт злокозненно начался за то короткое время, что он ждал пассажира.
Мы остановились на светофоре, и между передними сиденьями возникла физиономия Олева с тем же пронзительным взглядом, но уже в щетине и с пухлыми щеками. Глаза его были налиты кровью.
— Шлух?
— Простите, не понял.
— Шлух? Шлух?
Произносил он это так, будто его вот-вот вырвет, и одновременно размахивал незажженной сигаретой. До меня не сразу дошло, о чем он толкует.
— А, вот вы о чем! Извините. Спасибо, не курю, — проговорил я наконец.
Олев нахмурился. Ага, он вовсе не предлагает сигарету, он просит огонька. Я смущенно фыркнул над собственной глупостью и похлопал ладонью по нагрудному карману пиджака:
— Хм, прошу прощения! Ньет, — по-русски сказал я. — Зажигалки нет. И спичек тоже. Rien[3].
Физиономия настоящего Олева исчезла, сиденье под мясистым телом заколыхалось, пружины и крепления заскрипели, но глаза на фотографии по-прежнему сверлили меня насквозь, а чуть выше, в зеркале заднего вида, отражалась часть оплывшего лица с глазом, так же злобно зыркавшим на меня. Когда салон затянуло дымом — Олев, не снижая скорости, правил машиной с помощью локтей, — признаюсь, я пришел в полное замешательство.
Не желая выглядеть слюнтяем, я изо всех сил сдерживал кашель. Доехав до пешеходной зоны старого города, «мерседес» влез на тротуар, будто брал очередное препятствие на дороге. Бурно жестикулируя — ни дать ни взять дирижер, — Олев рявкнул что-то через плечо. Я не сразу понял, о чем речь, но потом до меня дошло: без специального разрешения дальше ехать нельзя, а искомая улица — следующая справа. Счетчик показал сумму в кронах, но я понятия не имел, как их пересчитывать в фунты. Я сунул Олеву толстую пачку купюр (равную, как я позже выяснил, примерно десяти фунтам).
Олев вышел из машины, открыл багажник и, крякнув, вытащил мой чемодан.
— Пожалста, — произнес он и сунул мне в руку замызганную карточку: Disko, Baar, Saun — 24 hr.
Я поблагодарил, но он не услышал иронии в моем голосе; «мерседес» помчался прочь, я махал ему вслед с неуместным пылом; так машут вслед загостившейся тетушке.
Три дня спустя я сидел в кафе, размышляя над понятием «свой дом». В Таллинне я определенно чувствовал себя как дома. То же чувство я испытывал в Берлине, даже до падения Берлинской стены, даже после моей единственной вылазки в Восточный сектор: на музыкальный фестиваль, уже в эпоху гласности.
— Ваш кофе.
— Замечательно. Спасибо.
В уголке губ у нее опять набухла складочка, и я увидел эстонскую постсоветскую улыбку, столь же малозаметную, как музыка в этом кафе. Нет, неверно: она вспыхнула и на мгновение осветила все лицо, точно солнышко над полем спелой ржи, прежде чем набежит облако. И официантка отошла.
Упитанные пожилые туристы вразброд плелись за гидом, поглядывая на высоко поднятую палочку с флажком. Кроме них и пьяных финнов, на улице никого не было. У меня перед глазами всплыл огромный зал в Восточном Берлине; полы там были сплошь покрыты ковролином, который никто не позаботился закрепить, и он ерзал под ногами; вспомнились композиторы из стран советского блока — все как один были одеты в куртки из искусственной кожи и непрерывно курили, даже за завтраком.
Финны бурно обнимались и цеплялись друг за друга, точно матросы на палубе попавшего в шторм судна; заметив их, туристы свернули в переулок.
Кофе латте оказался совсем неплохой. Официантка прокричала очередной заказ; пока я обозревал улицу, она снова обратилась в видение.
Отхлебнув еще глоток, я высыпал в чашку половину бумажной трубочки с сахаром и сразу помешал. Если не будет дождя, можно побродить по крепости. Я не большой любитель романов, но все же прихватил с собой «Анну Каренину» в бумажной обложке. Книга была потрепана и сильно измята, отклеившаяся от переплета тетрадка страниц в тридцать то и дело выпадала. Приходилось за ней следить. На этот раз дочитаю до конца. Негромко, под сурдинку, игравшая музыка выстраивала у меня в голове какие-то ноты, двухдольные размеры; могло бы получиться интересно, если сочетать их с какой-нибудь пентатоникой в ми-бемоль мажор — скажем, для трубы. Хрипловатый зыбкий женский голос, сплетаясь с жестким ритмом баса, завел что-то невнятное о том, как прожить с тобою жизнь.
Скрипнула дверь: официантка вышла на крошечную терраску с грубым дощатым настилом; терраска напоминала консольные театральные подмостки средневековья; там стояло всего два столика. Невзирая на порывы холодного ветра, за одним расположился посетитель в длинном черном пальто, седые волосы стянуты на затылке в «конский хвост». Официантка приняла заказ, поглядывая в сторону финнов — те пытались делать стойку на руках. Посетитель ей приветливо кивнул — видимо, они знакомы.
Порой остро хочется быть как все, особенно когда мир кажется родным домом, знакомым тебе еще до рождения.
Посетитель вдруг рассмеялся, она тоже.
На высокой крепостной башне развивается эстонский флаг, поднятый десять лет назад, в первые же дни независимости. До того там реяли большей частью иноземные флаги: датский, шведский, прусский, русский, немецкий. Потом взвился красный советский флаг. Отправлюсь-ка я туда и возьмусь за внушительный том «Анны Карениной», пока холод и благоразумие не погонят прочь.