Александр Жарден - Зебра

С годами дефицит семейного бюджета возрастал, а с ним росла и ценность сокровища. Надо сказать, что на погашение самых неотложных долгов уходили почти все доходы Зебры. Едва он успевал договориться с одним кредитором, как разевал хищную пасть другой. В расточительстве Зебра не имел себе равных, он тратил деньги с такой же рекордной быстротой, с какой герой американского вестерна выхватывает кольт из кобуры.

Вот так и получилось, что призрачное сокровище Мироболанов все еще покоилось в земле, прикрытое завесой тайны. Но теперь, когда Зебре с каждым днем становилось все хуже и хуже, когда дышать становилось все тяжелей, он стал мечтать о лучезарном будущем, не для себя, разумеется, а для Камиллы, которой очень скоро придется самой оплачивать счета, выплачивать налоговые и прочие задолженности и одной поднимать детей, – теперь единственным кардинальным решением финансовой проблемы представлялось сокровище Мироболанов. Скромного заработка Камиллы явно не хватит.

И Зебра начал производить раскопки со всем пылом, на какой еще был способен. Его контора работала без него. Два брата и собрата по профессии, порывистый словоохотливый Мельшиор и Арно, прозванный Лаской за расторопность и маленький рост, обслуживали клиентов Зебры. Теперь Гаспар отозвал из конторы своего клерка, Грегуара де Салиньи, дабы привлечь его к тяжелой работе, которая тому и не снилась. Опираясь на свою трость, Зебра требовал, чтобы Грегуар проворней орудовал лопатой, а когда молодой человек выдыхался, грозил прописать ему двойную клизму.

И несчастный выбивался из сил, чтобы поберечь свою прямую кишку. Ей-богу, стоило посмотреть, как этот отпрыск знатного рода, хрупкий и изнеженный, махал киркой, натянув на руки перчатки из кроличьей кожи. Приученный к тонкому белью, а не к отбойному молотку, он тем не менее довольно сносно справлялся с работой. Раскопки продвигались из одного помещения в другое. В гостиной с изменяющейся высотой потолка развороченный пол открывал взору зияющую дыру, приводившую в восторг Наташу, большую любительницу всяческих перемен; но Камилла, измученная бессонными ночами у постели мужа, все более злыми глазами смотрела на разрушение своего жилища.

Кладом и не пахло, но в пятницу вечером кирка Грегуаpa вдруг ударила в металлический предмет. Зебра извлек на свет Божий железный ларец, и надежды его на материальное благополучие семьи неизмеримо возросли. Собрали весь семейный клан, за исключением все еще пребывавшего в Лондоне Тюльпана, дабы вскрыть ларец в торжественной обстановке. Грегуар сбегал за Альфонсом и Мари-Луизой, и все стали в кружок.

Наташа озадаченно жевала chewing-gum.[12] Девочка привыкла к ежедневным бредням отца и никогда не верила его пророчествам; а тут пришлось признать, что в недрах подпола действительно хранился довольно увесистый и потому многообещающий сундучок.

– Видишь, милое мое дитя, если крепко верить в клад, его в конце концов найдешь, – едва слышно сказал Зебра с высоты своего трона, то бишь кресла.

Нотариус, изнемогая от трудов праведных, хотя его участие в раскопках было по преимуществу словесным, взгромоздился для вящей торжественности на высокое полумягкое кресло, напоминавшее трон царя Соломона. Когда Грегуар начал вскрывать ларец, все притихли. Как только была сбита последняя заклепка, Наташа подошла к ларцу и, зажмурив глаза, открыла крышку. У всех перехватило дыхание, ибо количество золотых луидоров было минимальным, чтобы можно было говорить о них во множественном числе, как говорили те, кто потом рассказывал об этом событии, чтобы внести изюминку в повествование. Всего две золотые монеты давно минувших времен оспаривали друг у друга честь представлять сокровище на ржавом дне ларца.

Можно представить себе всеобщее разочарование, несколько смягченное восторгом Наташи, у которой слово «золото» вызывало представление о пещере Али-Бабы и испанских галионах, поднимаемых со дна океана. Никто не счел возможным лишать ребенка радости, а чтобы достойно отметить извлечение из недр подвала сокровища Мироболанов, Зебра предложил тут же организовать карательную экспедицию с целью раз и навсегда лишить Щелкунчика его мужского достоинства. Эта навязчивая идея снова мучила его, с тех пор как зловредные Щелкунчики начали шастать по деревне, возвещая его скорую кончину; по крайней мере так ему казалось.

Альфонс, воодушевленный этой идеей, послал за огромными кусачками, изначально предназначавшимися для перекусывания стальных прутьев, на тот случай, если причиндалы Щелкунчика не поддадутся усекновению с помощью ножа. Грегуар хлопал в ладоши, благо жертвой намечался не он; но женщины умерили их пыл. Благодаря спокойному, но решительному нажиму Камиллы, которую втихомолку поддерживала Мари-Луиза, операцию отложили на неопределенный срок. Пришлось Зебре утешиться бутылкой доброго бургундского в честь знаменательного события; а для проформы головку бутылки откусили теми самыми кусачками, с помощью которых хотели наказать Щелкунчика.

Тайну сокровищ Мироболанов знал один Альфонс. Он чокнулся со всеми, не проболтавшись о том, что это он сунул ларец под каменную плиту в вырытой Грегуаром яме. Альфонс поклялся себе, что его старый друг не уйдет на тот свет, не докопавшись до легендарных золотых луидоров Максимильена д'Ортолана. Если бы повороты судьбы сделали его обладателем более солидного запаса золотых монет, он, вне всякого сомнения, положил бы их все в ларец; но Альфонс не страдал манией накопительства и смог посодействовать осуществлению мечты Зебры лишь двумя луидорами.

С этого дня болезнь, пожиравшая кровь Зебры, вступила в свои права: дыхание больного стало смрадным, распухшие и изъязвленные конечности казались скорчившимися старыми побегами виноградной лозы. И хворый нотариус взялся за перо. Пришла пора составить послание, своего рода духовное завещание, которое будет вручено детям после его смерти:

Дорогие дети!

Я умираю оттого, что не мог обманывать вашу мать. Поверьте, принцип единобрачия вредит супружеской жизни. Если бы у меня хватило ума вести более рассеянный образ жизни, я, вне всякого сомнения, нес бы супружеский крест более ловко и без особых переживаний. Верность в любви – это извращение, за которое я теперь и расплачиваюсь.

Не следуйте по моим стопам, наставляйте рога вашей половине; это самый верный способ сохранить семью. Не требуйте от жены или мужа, чтобы они были такими же идеальными, как герои некоторых романов. Наставление Лафонтена – глупость, судите сами:

Иллюзия и обман чистой воды! Это удел полубогов, поверьте мне, я испытал это на себе. Поступайте наоборот: влечет куда-то – отплывайте! Живите широко! Плотские отклонения от долга укрепляют брачный союз, Избавляют его от удушья.

Так не забывайте, дорогие мои, я умираю оттого, что не сумел обманывать вашу мать.

Любящий вас папа

Выполнив таким образом свой долг, Зебра положил послание в конверт, запечатал его и послал за Альфонсом. Ему необходимо было потолковать с другом о плане, призванном сгладить неудобства, вызываемые смертью, даже своей собственной.

Альфонс долго пребывал в изумлении перед широтой замысла Зебры. Ему никогда и в голову не приходило, что найдется безумец, который бросил бы вызов вечной тьме; правда, Гаспара простым смертным не назовешь.

Нотариус, вместо того чтобы готовиться к переходу в лучший мир, решил обеспечить себе продолжение жизни в сердце Камиллы. Он прекратит свое физическое существование, но это вовсе не означает, что он отказывается от своей роли любовника; иначе говоря, разве он не останется живым, пока Камилла будет любить его? Другого загробного существования он не искал, но, чтобы обеспечить его себе, не хотел пускать дело на самотек.

Сознавая слабость своего положения, при котором он будет гнить в земле под надгробной плитой, Зебра наметил план посмертных действий с целью продолжать обольщение своей жены. Особенно он опасался коварного соперничества остающихся в живых мужчин и, чтобы помешать им, твердо вознамерился непрестанно пробуждать у Камиллы мысли о себе.

– Ты должен будешь вместо меня ухаживать за моей женой, понимаешь? – убежденно прошептал он на ухо Альфонсу.

Гаспар уже воображал себя в шкуре deus ex machina,[13] дергающего нити и управляющего событиями с того света. Конечно, смерть внушала ему естественный ужас, но она, с другой стороны, придавала трагический характер его союзу с Камиллой, а уж об этом он заботился, как драматург, пекущийся о постановке своего произведения на сцене. Однако для осуществления плана нужен был здесь, в этом мире, сообщник, который помогал бы ему осуществить его замысел. Зебра опасался, как бы без такой поддержки любовь Камиллы не выродилась в тихую память, против чего он восставал всю свою жизнь. Смерть и тревожила-то его по-настоящему лишь потому, что он терял власть над единственной в его жизни женщиной; если бы удалось сохранить хоть частичку этой власти, пусть через своего сообщника, тогда он отошел бы в небытие со спокойной душой.