Как судьбу обмануть, за сирень, что ли спрятаться?
Поливаю сирень, голубую да белую.
То стою словно тень, то вокруг нее бегаю.
А дела, все дела, все никак не поделаю.
Оглянусь: голова уже стала вся белою…
Митька Линялый, прозванный так за выгоревший на летнем солнце чуб, тоскливо растягивал меха гармошки. Он не попадал в лад с Маняткой, и, то и дело, гармошка обрывала свои рыдания, сбиваясь с ритма.
Егор оглядел сидевших на лавках девчат. Но взгляд его напрасно искал зеленые глаза. Разочарованный, он не заметил карих, светящихся надеждой глаз. Паранька вся подалась вперед, лишь бы он поглядел на нее. Но Егор прошелся по ней равнодушным взглядом и отвернулся. Вечер был в разгаре, и уже не было никакой надежды, что кто-то придет с хутора. Стараясь быть незамеченным закадычным другом, Егор выскользнул в сени. Он сам пойдет на хутор. Ничего, что уже поздно, ничего, что один. Окрыленный любовью, он совсем забыл о здоровенных кобелях, постоянно сопровождающих Дашу и ее братьев. Парень почти бежал всю дорогу до хутора. Было ему жарко, несмотря на ледяную стужу. Благополучно добравшись до хутора, Егор вспомнил о собаках. Осторожно он подходил к избе, опасаясь неожиданного нападения. Но Валяй и Окаянный спокойно почивали, зарывшись в скирду соломы. Кому же охота морозить свою шкуру. Егор слепил снежок из рассыпающегося в руках снега. Осторожно бросил его в перекрестье рамы. Тот, не попав по дереву, звонко шлепнулся в стекло. Стекло не треснуло, но кидать еще раз он не решился. Даша, спавшая, как всегда, чутко, услышала шлепок в окно. Она подскочила в постели. Сердце забилось, затрепетало в груди. Девушка накинула юбку и кофту и, завернувшись в пуховый платок, заспешила к двери. Спавшая на печи бабка Авдотья окликнула ее: куда среди ночи?
— Бабань, я скоро, — прошептала Даша и выскользнула в сени.
На крыльце ее сразу подхватили руки Егора:
— Ты же замерзнешь, — он расстегивал свой тулуп.
— Не замерзну, — шептала обрадованная Даша. А Егор уже прижимал ее к себе, такую тоненькую, такую желанную. И обоим было тепло от того, что кровь заструилась быстрее, от того, что в первый раз они стояли так близко. Егор уже целовал ее припухшие ото сна губы, пахнущие парным молоком. И опять запах чабреца кружил ему голову, выбившиеся из косы Дашины волосы щекотали шею. Пробивающаяся на скулах Егора щетина обжигала нежную девичью кожу. Но они не замечали ничего. Егор раздвигал податливые губы, словно не мог напиться их сладкого, нежно-медового вкуса. Даша повисла на его руке. Голова ее кружилась, ноги подкашивались, и она, самой себе, казалась невесомой, парящей в руках Егора. А тот все целовал ее, и конца не было тем поцелуям.
— Я так соскучился! Так люблю тебя, Дашенька! — шептал он, покрывая поцелуями ее волосы, щеки, шею. Разомлевшая Даша обнимала его за шею:
— Егор, я тоже тебя люблю. Очень, очень.
Они целовались в лютый мороз и не замечали стужи, сугробов, висевших с крыши хаты сосулек, доходящих до самой земли. И было им жарко от поцелуев, от первой их нежной любви. От избытка чувств Егору хотелось говорить о любви.
— Всегда буду любить! — Егор оторвался от ее губ.
— Всегда! — как заклинание повторила Даша.
Егор, не застегивая полушубка, возвращался домой. Мысли его остались там, на хуторе. Он думал о том, что не может уже жить без Даши. Она стала для него всем: она жила в его снах, была его мечтой, воздухом, которым он дышал. Ему хотелось видеть любимую каждый день, каждый миг, касаться ее, тонуть в зеленых глазах, чтобы ласковые губы Даши улыбались только ему одному.
— Вот наваждение, — думал он, — как же дальше без нее? Так и спятить недолго. Надо поговорить с отцом. Чего тянуть, жениться надо!
Даша с бабкой Авдотьей мылись в баньке на краю сада. Жарко натопленная печь исходила красным отсветом. Они не спешили, хоть и оставались еще немытыми братья. Бабка помогала расплетать внучке косы. Волосы пышной волной рассыпались по спине, доходя до щиколоток. С бабкиной же помощью и мыла их Даша. Справиться с ними одной не было никакой возможности. Бабка поливала из ковшика отварами из корней репейника и чабреца.
— Вот замуж выйдешь, кто тебе помогать с ними будет? — нежно ворчала бабка.
— Когда еще будет, бабань, не спешу я. — Даша беззаботно улыбалась, поворачивая голову под струями воды. Травяной дух полз по баньке, расслабляя тело и душу. Даше вдруг захотелось поговорить с бабкой о любви. Мысль эта не показалась ей крамольной, хотя еще неделю назад она бы и не пришла в голову. Говорить о любви? В доме никогда не говорили об этом. Жили себе вместе, и это совместное существование подразумевало в себе все. И взаимное уважение и любовь. Но, видно, семена романтики попали в Дашину душу от прадеда Федота. И сейчас душа, распираемая от нового чувства, хотела познать: а как оно бывает у других? Даша не поднимая головы, спросила:
— Бабань, а ты деда Василия любила? — видеть выражение лица бабки она не могла, и молча ждала ее ответа. Она совсем не была уверена в том, что бабушка пожелает говорить на такую деликатную тему. Но та, расслабленная запахом трав, усмехнувшись, все-таки решила поговорить о любви.
— А ты как думаешь! — но видимо ее не интересовал Дашин ответ, потому что она продолжила свою речь: — Я и сейчас его люблю. Да и как не любить его было? — бабкин голос помолодел, ее руки стали не такими вялыми, она поливала воду на Дашину спину и продолжала свои воспоминания: как в первый-то раз увидела его в церкви, так душа и замерла. Волосы у него черные, почти до плеч, да вьются, бородка темная, аккуратная. Это теперь он — как лунь белый, а тогда красивый был… Петро-то на него уж больно похож. Бабка улыбалась своим давним воспоминаниям. Даша слушала, затаив дыхание. Может больше никогда и не расскажет бабушка о своей молодости.
— Я ведь купецкая дочка была. В строгости родители держали. Без присмотра никуда. Ежели на улицу выйти, в лавке купить лент каких, так только с Федорой, с сестрой моей замужней… Ну а, когда сватать начали, я ни в какую, не нужен никто и все. Женихи все купцы были. Отец и вожжами учил меня, а я на своем стою. Василий-то думал, что не отдадут за него купецкую дочь. Потом уж посватался. Я на колени перед родными упала: отдайте за него и все тут. Не то в монастырь подамся. Отец перепугался: уж лучше за попа, чем совсем дочери лишиться. Признать Васю ни отец, ни братья не захотели. Свадьбу, правда, чинно справили. Братья мои до сих пор купечествуют в Царицыне. — бабка оборвала свою речь, может даже, пожалела о сказанном нечаянно. Даша давно знала, что бабушка у нее — не простая крестьянка, но не думала о том, что в городе у нее есть родственники, которых никто из семьи никогда не видел.
Молча они одевались в предбаннике. Молча бабка расчесывала дома Дашины волосы, видимо, воспоминания разбередили ее старую, но так до конца и не затянувшуюся рану. Внучку поразило нечаянное откровение бабушки. Она думала о том, сколько в жизни еще неизвестного, вот даже в собственной семье, где, казалось бы, каждый знает о ближнем все, никогда не вспоминалось о молодости старших поколений. Ведь и об отце с матерью Даша ничего не знала. «Интересно, а мать любит отца? — думала Даша, — или только и ждет, чтобы угостить его кочергой?» — Даша рассмеялась своей мысли. Бабка Авдотья по своему поняла ее веселье:
— Молодая ты еще, вот влюбишься, узнаешь, что это такое. Дай-то Бог, чтобы он по сердцу пришелся отцу с матерью, да побогаче: не отдадут тебя за бедного-то, — подытожила, вздохнув, бабка. О том, что Егорова семья не слишком богата, Даша знала. Но и то, что отец не выдаст замуж против ее воли, она была уверена.
Вымытой гурьбой нагрянули из баньки братья. По обыкновению, они толкались, раздеваясь у порога. Мать, строго взглянув на них, приказала: за стол, вас только ждем. Ужинали вареной картошкой, обмакивая в постное масло. Дед бросал в рот мелкие черные сухарики, заранее насушенные супругой и запивал холодной водой. Пост он соблюдал строгий, особенно в последнюю неделю.
Егор спешил опять на хутор, проторенная тропка казалась бесконечной. Так хотелось снова стоять с Дашей, вдыхать запах ее волос, слушать ее ласковый голос. Ему самому, на людях немногословному, хотелось рассказать Даше о том, что каждую ночь она приходит к нему во сне. Каждую ночь он целует ее, расплетает ее золотистые косы, и вместе они путаются в длинных волосах, и не могут их распутать, чтобы снова заплести в косы. В том, что сон этот хороший, Егор не сомневался. Он никогда не видел конца, но затмившая разум любовь додумывала конец. И всегда он был красивым. Егор знал, что рано или поздно он будет расплетать Дашины косы, будет зарываться в их густые пряди, каждую ночь будет пьянеть от запаха чабреца. Он знал, что будет любить ее вечно, на руках будет носить, пальцем никогда не тронет. В деревне мужики, будучи в подпитии, учили своих жен с помощью кулаков. А как же иначе, чтобы боялись, мужей почитали. Должон в доме порядок быть. Бабу не побей, так она нос задерет. Но как можно поднять руку на Дашу? Егор не мог даже вообразить, что сможет когда-нибудь повысить на нее голос. Он был уверен, что и Дашины родители никогда не поднимали на нее руку. — «Она ведь такая маленькая, беззащитная», — думал Егор, отмеряя валенками неблизкие версты до хутора. Даша уже ждала его у дороги.