Анна Смолякова - Зеркало для двоих

— Так, может быть, — она продолжила, — нам попытаться…

— Стоп! — вдруг закричал Палаткин, срываясь с места. — Эврика! Извини, что перебиваю… Просто я придумал гениально простой способ… Только тебе я о нем не скажу. Пусть все будет сюрпризом… И не волнуйся, твои подруги на этот раз поверят стопроцентно. По такому случаю я сделаю еще кофе.

Сергей пошел на кухню, а Юлька промотала кассету немного вперед. В этом фильме должна была быть сцена, где Селезнев прощается со своей любимой девушкой, думая, что видит ее в последний раз. Что ни говори, а сыграл он в этом эпизоде совсем неплохо. Она нажала на кнопку быстрой перемотки и, видимо, пропустила нужный кусок. Во всяком случае, теперь на экране вовсю шло сражение с мафиозной группировкой, а на пороге комнаты уже стоял Сергей с джезвой в руках.

— Ах, черт, — он бросил взгляд на сервировочный столик. — Чашки-то я сполоснуть забыл. Ладно, подожди, сейчас…

Палаткин опять убежал на кухню, на этот раз подцепив длинным и гибким указательным пальцем ручки обеих кружек, а Юлька с наслаждением потянулась. Все-таки в присутствии хозяина квартиры она чувствовала себя несколько напряженно, а сейчас можно было, откинувшись на мягкую упругую спинку кресла, вытянуть ноги, помассировать икры, пошевелить пальчиками. И еще она поняла, что ей здесь хорошо. Казалось, сам воздух этого дома был пропитан ощущением покоя и надежности. А может быть, этот импульс исходил от хозяина, возившегося сейчас на кухне?

Вскоре Сергей вернулся с двумя дымящимися чашечками.

— Кстати, ты почему не ешь конфеты? — он кивнул на вазочку.

— А ты?

— Я — потому, что мне нельзя форму терять. Чуть-чуть лишнего жира, и результат уже совсем не тот.

— А я, наверное, потому, что фигуру берегу, — засмеялась Юля. — В конце концов, теперь ведь я любовница самого Селезнева. Так что мне надо выглядеть на двести процентов.

— А ты и так выглядишь на двести процентов, — серьезно отозвался Палаткин. — Ты очень красивая женщина. Единственное, что тебя немного портит, — это иногда появляющийся холод во взгляде. Как будто ты говоришь: «Я готова только принимать, а не дарить любовь». Ну, вот, что хочешь со мной делай, а я ни за что не поверю, что ты такая!

Юлька чуть не поперхнулась кофе. Так старательно репетируемые перед зеркалом независимость и гордость, те самые независимость и гордость, которых она собиралась еще добавить, чтобы изобразить счастливую возлюбленную знаменитого артиста, точной копии этого артиста совсем не понравились.

— Так тебе больше нравятся женщины, которые заглядывают мужчинам в глаза, «благодаря их за то, что они рядом»? — печально усмехнувшись, процитировала она Борьку, своего почти забытого первого мужчину.

— Нет, мне нравятся женщины, способные отдавать любовь, а не только красоваться и на светском рауте, и на кухне среди суперсовременных приборов, и в постели, обязательно заправленной простынями из черного шелка… Кстати, в том, чтобы благодарить любимого человека за то, что он рядом с тобой, я лично не вижу ничего плохого. Если, конечно, эта благодарность взаимна…

Юля, одернув платье на коленях, подтянула их к груди и подперла рукой подбородок:

— А знаешь, я вот еще, наверное, за что не люблю Селезнева… Я ведь придумывала про него и себя очень много. Например, как мы ездили с его друзьями на шашлыки. Якобы я сидела у костра и скучала, а он подошел сзади, подхватил меня на руки и закружил, закружил… Его друзья смеются над нами, поддразнивают. А мне вроде бы так хорошо. И небо надо мной кружится… Понимаешь, я рассказываю это и чувствую, что кружит меня на руках манекен. Мужчина, которого я не люблю и который меня не любит. Кружит механически, как карусель: может бросить, может снова поднять. И рук я его не чувствую, и дыхания… Отвратительно, в общем… Ну, представь, что у тебя, например, любовь с Клаудиа Шиффер. Ты же сразу ощутишь, что она чужая, что ты ей не нужен, ты же разозлишься и на нее, и на себя… Не понимаешь?

— Нет, почему же, понимаю, — Сергей посмотрел на нее как-то особенно, как не смотрел никогда раньше. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку и сцепив на затылке руки, ноги его были по-мужски широко и свободно расставлены в стороны. Юлька вдруг вспомнила, что единственное, не нравящееся ей в Юрке, — была его манера сидеть. Он обычно, забираясь на диван, плотно сжимал колени и укладывался на бок, как наложница турецкого султана.

Палаткин не шевелился и продолжал смотреть на нее этим странным, не зовущим и не оценивающим, а каким-то совершенно особенным взглядом. И от всей его фигуры, от этой непринужденной, раскованной позы веяло такой подлинной мужественностью, которую невозможно спутать ни с какой самой искусной имитацией. Точно так же, как невозможно перепутать с подделкой запах настоящих дорогих духов. Юля, смущенная и не знающая, как себя вести, поспешно перевела взгляд на экран и обмерла… События в фильме как раз дошли до того момента, когда Селезнев находит свою возлюбленную и приводит ее обратно в их деревенский домик. Теперь в кадре была уже не кухня, а спальня. Девушка сидела на самом краешке кровати, какая-то замороженная и поникшая, а он стоял перед ней на коленях и целовал ее розовые ладони. Юля прекрасно знала, что будет дальше. Этот эпизод тоже был снят весьма неплохо. Помнится, они с приятельницей обсуждали фильм и пришли к выводу, что это одна из самых волнующих эротических сцен, которые они видели вообще… Вот медленно сползает блузка с округлых плеч девушки, вот Селезнев опускает ее на кровать и на минуту приникает к ней, уткнувшись лицом в ямочку возле ключицы. Вот он расстегивает ее джинсы, вот целует колени… А вот уже девушка приникает к нему в сладкой истоме, веки ее полусомкнуты, длинные волосы волнами спадают на подушку, а бедра раскрыты как крылья бабочки, присевшей на цветок. И там над ней и в ней его сильное мускулистое тело. Юлька вдруг поняла, что смотрит на уши Селезнева, так же смешно оттопыренные, как и у Палаткина. И из этого безупречного сходства одной детали начинает вырастать целый огромный мост. Широкая, бугрящаяся мышцами спина Селезнева — спина Сергея, его ласковые и сильные руки — руки Сергея, его гибкий позвоночник — позвоночник Сергея, его слабый счастливый стон…

К лицу прихлынула жаркая, не дающая вздохнуть волна. Юля боялась повернуться. Нажать на кнопку пульта и остановить кассету? Но это только подчеркнет ее смущение. Продолжать смотреть как ни в чем не бывало? Невозможно! Потому что в этом чувствуется что-то запретное, что-то недопустимое, вроде подглядывания в замочную скважину. И вдруг она почувствовала, что Сергей ее понял, почувствовала безошибочно. Она уже знала, что произойдет в следующую секунду, и потому нисколько не удивилась, когда экран, вспыхнув на прощание синей звездочкой, погас.

— Ну что, пожалуй, пора ложиться спать? — Сергей потянулся и встал с кресла. — Я лягу здесь на диване, а ты пойдешь в спальню.

— Может быть, лучше я — на диване?

— Не спорь! — он нарочито сурово погрозил пальцем. — Тем более, я собираюсь еще раз прокрутить кассету. Кое-какие моменты с этой самой кошачьей пластикой я отметил, так что надо посмотреть внимательно.

— Ты думаешь, у тебя получится? — спросила Юлька, уже направляясь к двери гостиной.

— Я почти уверен. Говорю же, это обычная тренированность спортсмена, и ничего больше.

— Ну, тогда ладно. Покажи мне, где я буду спать.

Сердце ее все еще колотилось, и знакомая горячая волна немедленно вернулась, как только они вместе с Сергеем оказались на пороге спальни. Здесь тоже была широкая кровать с пестрым покрывалом, и на полу тоже лежал коврик, стилизованный под деревенский. Палаткин достал из шкафа чистое постельное белье, быстро и ловко поменял наволочки, простыню и пододеяльник, жестом остановив Юльку, которая попыталась ему помочь. А ей вдруг стало ужасно неловко: надо же, посветить зажигалкой перед дверью не захотела, а кровать заправлять — бросилась! И она не могла сказать, чего ей хотелось больше: немедленно остаться в спальне одной или ощутить быстрый, легкий ожог страсти, прикоснувшись одновременно с Сергеем к одной и той же простыне и на мгновение взглянув друг другу в глаза.

Палаткин ушел, пожелав ей доброй ночи. Теперь Юля была почему-то уверена, что он к ней не войдет. Она сняла платье и колготки, лифчик заботливо спрятала под подушку и забралась под одеяло. Ей казалось, что уснет она сразу же, но сон куда-то пропал. И подушка была мягкой, и постель удобной. Восхитительно свежее белье пахло лавандой. Она вдыхала его нежный аромат, изучала рисунок гардин, пронизанных желтым светом уличных фонарей, и думала о женщине, которой принадлежала красная велюровая тапка.